Страница 7 из 10
«Мы привыкли пренебрегать различием между „одновременно увиденным“ и „одновременно наступившим“, в результате чего стирается разница между временем и местным временем».
Это означает, что время может быть только местным. Никакого абсолютного времени, разлитого по всей вселенной, просто не существует.
«Я убежден, что чисто математическое построение позволяет найти те понятия и те закономерные связи между ними, которые дают ключ к пониманию явлений природы…
Математические понятия могут быть подсказаны опытом, но ни в коем случае не могут быть выведены из него. Таким образом, я в известном смысле считаю оправданной мечту древних об овладении истиной путем чисто логического мышления».
Эту мысль Эйнштейн повторяет неоднократно. При всем несовершенстве логики и мышления они достаточно совершенны, чтобы открывать истину, что само по себе Эйнштейн называл чудом.
«Одновременность двух пространственно удаленных событий не является инвариантным понятием, а размеры твердых тел и ход часов зависят от состояния движения».
По Ньютону, мерой движения были пространство и время. В теории относительности само время-пространство подвержено изменениям в зависимости от скорости. Тут важно понять, что время-пространство, открытое Эйнштейном, не имеет ничего общего с нашими бытовыми представлениями. Скажем, средний срок человеческой жизни — семьдесят лет — выглядит таковым только в данной системе отсчета. При определенных высоких скоростях, близких к скорости света, 70 лет могут превратиться для наблюдателя в 3 года. Открытым остается вопрос, есть ли такие околосветовые наблюдатели во вселенной. Одним словом, «для Бога один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день». Такой Бог видит мир глазами Эйнштейна.
«Разум, несомненно, кажется слабым, когда мы думаем о стоящих перед нами задачах; действительно слабым, когда мы противопоставляем его безумству и страстям человечества, которые, надо признать, руководят почти полностью судьбами человечества как в малом, так и в большом. Но творения интеллекта переживают шумную суету поколений и на протяжении веков озаряют мир светом и теплом».
С точки зрения Спинозы, «аффекты» затуманивают мысль и мешают человеку ясно видеть свое бессмертие в уподоблении вечному божественному разуму. Вслед за Спинозой Эйнштейн удостаивает вечности не чувства, «аффекты» и страсти, а мысль.
[править] С фонарем Диогена
Представьте себе очень желательную, но маловероятную возможность: мы живем вечно. Ну, пусть не мы, а информационный сгусток нашего жизненного опыта — душа. Миллионы людей в такую возможность верят и даже создают своеобразные, порой гениальные, проекты «вечной жизни». Первым таким проектом стала «Божественная комедия» Данте, с адом, раем, чистилищем, построенная по аристотелевской и птолемеевской космогонии. Здесь есть центр мира, есть его вершина и дно. Следующим таким же всеобъемлющим жилищем для бессмертной души стала все- ленная гениального Ньютона. В ней может быть бесконечное количество центров, поскольку такая все- ленная бесконечна. О такой вселенной замечательно сказал Ломоносов:
Открылась бездна, звезд полна.
Звездам числа нет.
[править] Бездне дна
Однако уже Гегель заметил, что любая бесконечность содержит в себе самоограничение. Если бесконечна любая область вселенной, то одна бесконечность ограничивает другую. Одним словом, самих бесконечностей бесконечное множество. И тут космогония Ньютона должна была бы смениться космогонией Эйнштейна, которая блистательно иллюстрирует слова Христа: «В доме Отца моего небесных обителей много есть». Это ответ Учителя на вопрос апостолов, где разместятся бесконечные количества умерших в миг всеобщего воскресения.
Во вселенной Ньютона всех воскресших ждало бы унылое однообразие пустого пространства и растянутого, безразмерного времени.
В пространстве-времени Эйнштейна — Минковского воскресшие и обретшие новое тело души обретут и бесконечно разнообразное мироздание, а если они будут мчаться со скоростью света или со сверхсветовой, то вся вселенная станет лишь частью их тела. Пылкие мистические фантазии оказались недостаточно пылки, а евангельское изречение «для Бога один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день» вдруг обрело физическую достоверность в космогонии Эйнштейна. Строго говоря, сбылось пророчество Апокалипсиса: «И голос был, что времени больше не будет». Все думали, что речь идет о вульгарном «конце света». Ведь конец света и конец времени означает одно и то же. И действительно, конец света, вернее, граница скорости света означает конец времени, вернее, пространства-времени. Оно «обнуляется», но, как видим, вселенная при этом не исчезает.
Если бы Данте отправился в путешествие не по вселенной Аристотеля — Птолемея, а по вселенной Эйнштейна — Минковского, ему пришлось бы написать «Алису в стране чудес». Все волшебные превращения, происходящие с Алисой Льюиса Кэрролла, заимствованы из высшей математики. Здесь можно бежать, оставаясь на месте, и, пробежав гигантское расстояние, оказаться в исходной точке, где финиш и старт совпадают. Можно играть в крокет клюшками, которые извиваются в руках, мяч, точно зверек, бежит куда хочет, а правила меняются как угодно и ежесекундно. Тогда сказочник-математик не предполагал, что уже через три десятка лет эта математика станет физикой и космогонией.
Сам Эйнштейн не подозревал, что окажется в такой вселенной, пока на основе его же открытий не возникла Копенгагенская школа квантовой физики с принципом неопределенности Гейзенберга и принципом дополнительности Бора.
Правда, все эти чудеса происходят лишь в микромире, где элементарные частицы способны мчаться со скоростями, близкими к скорости света.
Эйнштейну так и не удалось создать единую теорию поля, чтобы связать единой закономерностью макро- и микромир. Теория относительности хотя и привела к открытию квантовой физики, но не объяснила многие странности микромира, с которыми до конца жизни не мог смириться даже Эйнштейн.
Время доказало правоту Копенгагенской школы, что заставило Эйнштейна назвать современную физику «драмой идей». Но разве не такую же драму пережили все физики мира, когда на смену Ньютону пришел Эйнштейн? Как шутили они сами:
Был этот мир великой тьмой окутан.
— Да будет свет! — и вот явился Ньютон.