Страница 5 из 10
Для того чтобы понять, что открыл Эйнштейн, надо ясно увидеть, что он «закрыл». А закрыл он темную безжизненную пустоту, именуемую «абсолютное пространство» и «абсолютное время», в которой, как в уксусной кислоте, бесследно исчезли и растворились бесчисленные тела и души. Эта модель мироздания, к счастью, оказалась абсолютно неверной, но, подобно узнику, привыкшему к тюремной камере, человечество не спешит выходить из жесткой системы координат Ньютона в подвижный, изменчивый мир Эйнштейна, таящий множество неожиданностей.
[править] Предустановленная гармония
«Как и Шопенгауэр, я, прежде всего, думаю, что одно из наиболее сильных побуждений, ведущих к искусству и науке, — это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от извечно меняющихся собственных прихотей».
Эйнштейн в отличие от многих и многих своих коллег в области теоретической физики считает, что искусство и наука исходят из одного чисто человеческого «побуждения». Это побуждение в равной мере свойственно святым и подвижникам. Ведь они тоже хотят «уйти от будничной жизни…». Не менее страстно любой отшельник жаждет обуздать свою человеческую природу, избавиться от «извечно меняющихся прихотей».
В потоке вечных перемен и повседневной суеты Эйнштейн ищет нечто непреходящее, вечное, обладающее абсолютной ценностью и свободой. Такой самодостаточной системой, хотя и способной к развитию, стала специальная, а позднее — и общая теория относительности (СТО и ОТО).
Это мир, где есть некая вполне реальная космическая точка отсчета — скорость света. Эйнштейна не раз критиковали за этот постулат. Вместо ньютоновского абсолютного пространства и такого же абсолютного времени Эйнштейн вводит новую подвижную шкалу отсчета — скорость света.
Время и пространство утратили свою абсолютность: выяснилось, что они, как масса и энергия, зависят от скорости и могут достигать нулевых значений при скорости около 300 000 км/сек.
На будничную жизнь и будничную реальность это действительно не похоже. До Эйнштейна считалось, что «смерть и время царят на земле» (Вл. Соловьев). Оказалось, что царство времени и смерти имеет свои пределы. У человечества появилась космическая перспектива, открытая Эйнштейном. Сам ученый сравнивает новую картину мира с высокогорным ландшафтом — ему, как жителю Швейцарии, этот пейзаж хорошо знаком.
«Эта причина толкает людей с тонкими душевными струнами от личного бытия вовне, в мир объективного видения и понимания. Эту причину можно сравнить с тоскою, неотразимо влекущей горожанина из окружающей его шумной и мутной среды к тихим высокогорным ландшафтам, где взгляд далеко проникает сквозь неподвижный чистый воздух, тешась спокойными очертаниями, которые кажутся предназначенными для вечности».
Созерцание «вечности» объективного бытия — вот что такое для Эйнштейна научное открытие. Во-первых, вечность есть. Во-вторых, она объективна, как горный пейзаж. Чтобы увидеть ее, надо возвыситься над суетой жизни.
Таким возвышением было для него угадывание и созерцание неведомых ранее законов и тайн мироздания. Закон, красота и тайна для Эйнштейна — три неразрывных понятия. Красота природы и красота научной гипотезы — это, по Эйнштейну, знак подлинности и достоверности.
Для ученого умозрительная красота есть явление того же порядка, что и красота природы, которую можно видеть. Недоступное для зрения и слуха доступно разуму; но для постижения высшей умозрительной красоты мироздания нужно обладать чувством красоты и гармонии моцартовского масштаба.
Такую гармонию Эйнштейн находил в музыке Моцарта и в «Этике» Бенедикта Спинозы.
«Выйти из города» для Эйнштейна означает воспарить разумом над повседневной суетой и приобщиться к высшей гармонии мироздания, часто превосходящей пределы разумения. В этом есть позитивная сторона: человек стремится каким-то адекватным способом создать себе простую и ясную картину мира, и не только для того, чтобы преодолеть мир, в котором он живет, но и для того, чтобы в известной мере попытаться заменить этот мир созданной им картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель — каждый по-своему.
Здесь совершенно ясный план духовного совершенствования и познания, что для Эйнштейна почти одно и то же.
Первое — преодоление мира, в котором мы живем, — свойственно всем религиям. Эйнштейн не был религиозен в общепринятом смысле этого слова, но, в целом признавая высшую гармонию и высшую красоту скрытою и познаваемою реальностью, он называл интуитивное предощущение красоты и гармонии чувством мистического. Путь эйнштейновского преодоления мира близок к христианскому порыву: «Не любите мира, ни того, что в мире». В житейском смысле это означало толстовский отказ от излишеств материальных благ: простоту в одежде, равнодушие к внешним признакам роскоши. Такая аскеза не была самоцелью. Быт не должен мешать душевному равновесию и работе мысли. Эйнштейн любил катанье на яхте, был весьма неравнодушен к женской красоте. Ему не удалось достичь семейной гармонии с единомышленницей и верной помощницей Милевой Марич. Прибежищем от семейных и бытовых передряг была для него умозрительная научная гармония мира. Любой открытый закон был важен как знак незамутненного суетой порядка мироздания. Выйти к созерцанию этого высшего плана можно только путем пре- одоления прежней картины мира. Это можно сравнить с пророческими видениями автора «Апокалипсиса»: «И увидел я новое небо и новую землю».
Преодолев мир, ученый должен создать новую картину мира. Это второй виток познания, самый трудоемкий и требующий гигантских творческих усилий. Создавать новое может не каждый. Сам Эйнштейн признавал, что многое зависит от интуиции, а интуиции, как сердцу, не прикажешь. Дух дышит, где хочет. В то же время озарение ничего не даст в научном познании, если не будет оформлено в стройную научную теорию. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в головокружительном круговороте собственной жизни.
Такой покой Эйнштейн обретал в своей жизни дважды, когда создал сначала специальную, а позднее общую теорию относительности. Однако двадцать лет его жизни были посвящены так и не состоявшейся единой теории поля, хотя временами казалось, что цель достигнута. Эйнштейн переживал тяжелейший духовный разлад между основами его теории и вновь открытыми законами микромира, где понятие «объективная реальность» полностью утратило свою былую четкость и основательность. Эйнштейн считал такое положение дел всего лишь временным переходным состоянием, однако время показало правоту Копенгагенской школы. «Современная физика — это драма. Драма идей», — заметил Эйнштейн.