Свет

Пол Андерсон

Свет

Вам следует запомнить: то, что вы сейчас услышите — величайшая тайна со времен Манхеттэнского проекта. Вашу жизнь мы прощупали с того дня, как вы вылезли из коротких штанишек….

Нет, черт возьми! Мы отнюдь не банда милитаристов, свихнувшихся от жажды власти. Думаете, мне не хочется кричать правду на весь мир?

Но она может подтолкнуть мир к войне, что означает гибель цивилизации.

Надеюсь, вы, как историк, поймете причины нашего молчания. Макиавелли — вот символ хладнокровия и реализма… И вам нет нужды объяснять мне, что он был всего лишь исключительно здравомыслящим патриотом. Я читал и «Государя», и «Рассуждения».

Честно скажу, мне странно ваше удивление. Да, мои знания математики и физики позволяют мне работать на «Астро», но разве это означает, что в остальном я должен выглядеть неотесанной деревенщиной? Я много путешествовал, сэр, и на музеи тратил времени не меньше, чем на кабаки.

Я допускал, что мои коллеги по лунной экспедиции именно по этой причине косо на меня поглядывают. Они оба отнюдь не роботы, но им пришлось выучить настолько много, что просто не верится, как такое количество знаний могло уместиться в одной человеческой голове. Если копнуть поглубже, они, попросту, боялись, что воспоминания о «Мадонне у скал» — конечно же, из Лондонского музея, она лучшая из Мадонн, — вытеснят мои знания орбитальных функций. Вот почему на генеральной репетиции я так уперся, решив рассказать им все, что я знаю по астрогации. Наверное, это задело Бэйрда.

Особых споров между нами не возникало. К тому времени, «Бенджамин Франклин» отчалил от орбитальной станции и двинулся к Луне, мы представляли хорошо слаженную группу.

Как вы помните, нас было трое. Бэйрд — пилот и штурман. Эрнандес — инженер. И я — за механика. С управлением корабля мог справиться и один человек, остальные двое были дополнительной гарантией, причем каждый из нас мог подменить другого. Нам предстояла первая настоящая высадка на Луне, поэтому вероятность неудачи стремились свести к минимуму.

Мы летели по заданному курсу несколько дней: любовались удаляющейся Землей и увеличивающейся Луной, которая приближалась к нам на фоне столь черной и звездной ночи, какую вы просто не в состоянии вообразить. Разглядывать фотографии бессмысленно.

На корабле царила тишина, и мы разговаривали, чтобы не сойти от нее с ума. Одну из наших бесед я запомнил очень хорошо, потому что она касалась причин секретности полета.

Земля висела сапфиром среди тьмы и звезд. Длинные белые потоки северного сияния развевались вблизи полюсов, наподобие знамен. Вы знаете, что с такого расстояния на нашей планете видны пояса? Очень много, совсем как у Юпитера. Из-за них трудно разглядеть очертания континентов.

— Вроде бы, в поле зрения Россия, — сказал я. Бэйрд глянул на хронометр и висящий на стене график движения, подвигал визиром логарифмической линейки.

— Да, — буркнул он. — В данный момент Сибирь проходит через терминатор.

— Они следят? — спросил Эрнандес.

— Наверняка, — ответил я. — На их орбитальных станциях хорошие телескопы.

— То-то у этих телескопов будут скалиться, если мы врежемся в метеор! — заявил Эрнандес.

— Если с нами что случится, печалиться особенно не станут, — согласился я. — Но вряд ли нам устроят диверсию. По крайней мере, в этом рейсе, когда за нами следят все, кому не лень.

— Думаешь, из-за диверсии могла бы начаться война? — поинтересовался Бэйрд. — Ерунда. Никто не станет уничтожать страну зная, что его собственная тоже будет уничтожена, — из-за трех человек и корабля стоимостью в десять миллионов долларов.

— Верно. — Я не стал спорить. — Но одно может повлечь за собой другое. Нота протеста окажется первым звеном цепи. А при наличии межконтинентальных ракет с термоядерными боеголовками можно добиться довольно многого. Первоочередная задача политики — сохранить статус кво, и в то же время растущая напряженность делает статус кво весьма нестабильным.

Вы полагаете, что наше правительство не стало бы посылать экспедицию на Луну, не получай оно при этом каких-нибудь военных преимуществ? Нет, черт побери! Первой лунной высадкой мы зарабатываем очко — престиж — и ни центом больше! Кроме того, мы сами подписывали договор о признании Луны международной территорией под контролем ООН. Так что никто не отважится строить на ней что-нибудь эдакое, стратегическое.

— И долго такой баланс продержится? — спросил Эрнандес.

— А вот появится вдруг какая-нибудь совершенно новая технология — ну, например, силовой экран, способный защитить весь континент, а у противной стороны даже намека на это не будет, вот тогда и закончится Холодная Война.

— Заткнитесь! — рявкнул Бэйрд. — Вы оба слишком много болтаете.

Я знал, что не о том говорил, когда снаружи царило вечное спокойствие ночи. Не надо выносить наши жалкие страхи, ненависть, жадность за небеса и в космос.

Но, может быть, сам факт, что мы, обремененные этим гадким грузом, все же стремились к Луне, свидетельствует, что человек по натуре лучше, чем он сам о себе думает…

Ожидание выматывало нас, ожидание и свободный полет. Нулевая гравитация удобна, пока вы бодрствуете, но ваши инстинкты не столь догадливы. Укладываясь спать, мы мучились от кошмаров. Правда, к концу пути они становились реже, и мне кажется, со временем к этому можно полностью приспособиться.

Романтических чувств первопроходцев, идя на посадку, мы не испытывали. Мы очень устали и были очень напряжены. Посадка — всего лишь тяжелая и утомительная работа.

Место посадки не было определено точно, так как малейшая ошибка в орбите могла вызвать отклонение. А кроме того, вся лунная поверхность представляла интерес. Мы лишь были уверенны, что сядем где-то рядом с северным полюсом не в одном из морей, которые выглядят соблазнительно гладкими, но вполне могут таить какие-нибудь каверзы. В конечном счете, как вы, может, помните, мы опустились на склоне лунных Альп, неподалеку от кратера Платона. Район не очень удачный, но наш аппарат специально конструировали для таких мест.

Грохот двигателей стих, уши медленно привыкли к безмолвию: мы совершили посадку. Какое-то время мы сидели, не обменявшись ни единым словом. Мокрая от пота одежда прилипла к спине.

— Ладно, — сказал Бэйрд протяжно. — Порядок. Мы здесь.

Он отстегнулся, нашел микрофон и начал вызывать станцию. Мы с Эрнандесом приникли к иллюминаторам.

Это выглядело сверхъестественно. Я бывал в земных пустынях, но ни одна из них не сверкала так ярко, ни одна не казалась настолько безжизненной, а скалы нигде не были такими огромными и изломанными. Южный горизонт казался близким, и я подумал, что смогу увидеть закругляющуюся вдали и тающую в пене звезд поверхность.

Затем мы тянули жребий. Эрнандес проиграл, и он должен будет оставаться внутри, тогда как мне выпало право ступить на Луну первым. Бэйрд и я забрались в скафандры и через шлюз выбрались наружу. Кстати, даже на Луне эти доспехи весят немало.

Мы стояли в тени корабля и осматривались сквозь светофильтры. Тень не была абсолютно черной и как ножом обрезанной — из-за отражения от скал и грунта, — но гораздо глубже и четче, чем на Земле. Позади нас тянулись к горизонту резко очерченные горы, а впереди — потрескавшаяся, охряного цвета поверхность неровно понижалась к краю цирка Платона.

Вы, может, помните, что мы сели незадолго до заката и намеревались отправиться в обратный путь через две недели, вскоре после рассвета. Ночью температура на Луне падает до 250 градусов ниже нуля, но днем тепло так, что запросто можно поджариться. Кроме того, это экономичнее — разогреть корабль словно электроплитку, тогда не надо устанавливать секции охлаждения: требуется меньшая масса.

— Ну, — сказал Бэйрд. — Шагай.

— Шагну — и что дальше? — спросил я.

— Толкай речь. Ты — первый человек на Луне.

— О, нет, — возразил я. — Ты — капитан. Разве я могу мечтать о… нет, нет. Шеф, я отказываюсь.