Век Зверева

— У вас там что? Летопись, статистика? Голы, очки, секунды, кубки?

— Именно так. И в том сезоне Билль о правах делал всех. Впрочем его звали просто Виль, но он бесконечно и долго спорил и оттого стал Биллем о правах. А «о правах» всегда добавлялось со злорадной необходимостью. Так вот. У Билля была порядочная стартовая скорость, легкий непринужденный дриблинг и редкая игра головой. Уж этот мимо «Авангарда» не должен был пройти и не прошел. Надел заветную майку. Теперь колотит где-то во второй лиге. Билль тогда делал всех. И Зверева тоже. Не всегда конечно, а в большинстве случаев. Он выманивал на себя Серапиона, а тот летел, как мотылек на пламя газовой горелки, и проваливался, а Билль выдавал безукоризненный пас. Можно было даже не смотреть. Стой себе и вкатывай шарики. Я еще застал его. Только вышел на волю — и сразу домой. Посмотрел на футбол в родном логове. Только сам не играл уже. Мне там ногу пропороли заточкой. С тех пор и хромаю. И вот тогда Зверев стал думать. Он думал по ночам.

— А откуда вы это знаете?

— Я Юрку знаю. Как что не выходит, он сам не свой. Не спит, не ест, но потом такое придумает. Я когда по телеку посмотрел, что ему капец, заплакал. Честное слово. А вы мне потом газету пришлете?

— Конечно пришлю. Дальше-то что было?

— А вовсю шли выпускные экзамены, и он вначале сдавал их легко, а потом едва не провалил химию. Но на выпускных не проваливают отличников. Он все думал, как ему отсечь этого юного супермена. И придумал. Он теперь не двигался, не реагировал на ужимки и прыжки. И когда озабоченный этим Билль уходил от него справа или слева, то Юра в подкате, по-человечески, не уродуясь, выдергивал у него мяч. Ведь ноги-то у него были длинней. А потом Серапион шел вразрез, вперед, они играли в стенку и почти всегда удачно. А если же Билль душил их, не обострял, то они отходили в зону, и рано или поздно ему приходилось выходить на них, а так как Квак и Дрюк не конкуренты, они прокалывались. И Зверев опять взял первенство.

Потом он поступил в университет, на факультет, где была военная кафедра, и потому в армии не служил, а учился себе тихо-мирно на юрфаке. Учился неплохо, потом женился, опять был почти счастлив, но однажды теплым зимним вечером, сидя у окна, посмотрел поверх газеты во двор, где зыбкий свет фонаря над подъездом. И дальше все происходило уже на моих глазах. А на дне этого колодца бегали по первозданному снегу пацаны в шапочках. Тогда он ощутил такое несчастье и одиночество, что виновато, по-воровски переоделся, нашел в шкафу старые кроссовки и спустился во двор. Вернулся уже не скоро.

И с тех пор каждый вечер он играл до омерзения (это жена нашла такое заветное слово) долго с малолетками. Он значительно превосходил своих юных партнеров в физических кондициях и потому играл вдвоем с попавшимся под руку мальчиком, против четверых. В паре с ним был Гога.

Это была уже игра. Падение рождаемости, очевидно, коснулась совершенно явственно и нашего гигантского дома. Совсем мало их играло теперь у глухой стены, за которой продолжали совершенствоваться учителя. Но один против четверых! Вы меня извините, но Гога был старательным, и не более. Так что Зверев мотался один. Первенства превратились в один бесконечный суперфинал. Чтобы выиграть, нужно было перебегать. И поменьше пропускать. К весне они с Гогой оторвались в очках и сезон можно было бы считать выигранным, если бы не козни его половины. А козни были таковы, что она от него ушла. Потом у Зверева будет другая жена, это когда он уже в ментовке будет пахать, но и она уйдет. Трудно сказать, кто бы с ним мог ужиться. Редчайшее существо.

К тому времени он засобирался в аспирантуру, а это существенной добавки к бюджету не приносило. А халтурами он тяготился. В принципе, футбол был ни при чем, хотя, видимо, он стал последней каплей. Короче, она ушла, а телевизора он не смотрел принципиально. С родителями они давно разменяли квартиру, и те жили в другом городе. Зверев оказался один на один со своим хобби. И тогда с ним поступили бесчестно.

— Что вы имеете в виду?

— А вот что. В середине игры, когда они наконец надломили эту компашку и кубок был почти в кармане, а кубок — это надколотая, но все же хрустальная сахарница, еще со времен Жмыха, — так вот тогда Тюля и свалил его подножкой, а Ибрагим ударил лежащего и еще не соображавшего, что происходит, ногой по голове. С разворота, как по опускающемуся мячу, серединой подъема. И он упал в серую пыль и смешал ее со своей кровью. Он потерял сознание, так как удар пришелся в висок. После этого он занялся наукой.

Кандидатская была у него сделана блестяще. Я в этом ничего не понимаю, но его коллеги, друганы его, потом так говорили. Он жил один, работал ночами, отдыхал, слушал музыку. А дальше, должно быть, было так. Он написал последнюю фразу, отложил черную с золотым пером ручку и сказал: «Вот и все». Потом отнес рукопись машинистке. Потом была публикация в хорошем журнале. Он показывал.

Был выбран костюм, галстук, рубашка. Он вышел во двор, а там конечно играли…

Дальше начинается совершеннейший аттракцион. Его на кафедре ждали достаточно долго, а когда друзья приехали за ним на такси, то обнаружили его играющим во дворе в футбол. Пиджак брошен на скамью, рубашка пропотела, и на груди отчетливо отпечатался мяч. Каблуки дорогих туфель сбиты. Ему кричали, а он не отзывался. Вызвали санитаров.

Такого защитника, как Клюка, я в жизни не видел. И Зверев решил, наверное, что если он Клюку не сделает, то жизнь будет прожита зря. Он, как всегда, долго думал, наверное, всю ночь. Как он будет проходить Клюку. А с остальными все будет просто. И тогда он сбежал из поликлиники. Если бы его тогда отвезли в психушку, то ни о какой милиции речи не могло, наверное, быть. Я не знаю, какие там критерии, но мне кажется, его бы не взяли. Но удалось просто положить его отдохнуть. Как-то там уговорили. Ну, как бы солнечный удар или что-то в этом роде. Да и повода-то в психушку класть не было. Так, полежит сутки — и домой. А он вернулся во двор. Все вышли на него посмотреть. Он был в пиджаке и тапках. Он кричал: «Выходите! Я вас сделаю. Всех! Ну, что же вы? Выходите! Клюка, где ты? Выходи, мерзавец… Я покажу тебе, как обращаться с мячом».

Но никто не хотел выходить. Никто не хотел с ним поиграть. И тогда он стал просто бить по мячу. Он бил мячом в стену. Он бил, мяч отскакивал, он опять бил. А все стояли и молчали. Человек сорок. Взрослые и юные. Несостоявшиеся и значительные. Впрочем, потом оказалось, что не состоялись мы все. Толстые и худые. Лысые и в локонах. Всякие… А он, Зверев, состоялся.

А потом мяч лопнул. Разошлись швы, и он лопнул. Это был очень хороший мяч. Ленинградский, за семь рублей или за девять. Я сейчас не помню точно. Разбить его за несколько минут было мудрено. А Зверев разбил. У него был очень сильный удар, и если бы он стал профессионалом, то выступал бы, наверное, не за «Авангард», а за «Зенит». Он бы за сборную страны выступал.

С того дня во дворе в футбол больше не играли…

Я выслушал Йонаса, записал все это на диктофон, пообещал прислать газету. Потом сел в стекляшке и попросил водки. Для меня Зверев был просто взбесившимся офицером милиции, предателем, кротом. Я должен был его найти. Он все же слегка наследил. Его искало так много людей, что не наследить было мудрено. Он в районе Московского вокзала нарисовался и опять исчез. Стали прокачивать ситуацию. Какие уходили электрички. Потом по маршрутам отслеживали. То есть по этим направлениям ушел сигнал и его там ждади. В пассажирские поезда он не должен был попасть. Московский прочесали весь. Целая рота работала. Воронежский был маловероятен, и потому его проверяли выборочно, а потом с запозданием пришло сообщение из Воронежа, что на перроне видели похожего. Прошло с того времени уже часов пять. Машина дала сбой. Она, между прочим, всегда дает сбои. Но так, чтобы в эту щелочку и в это самое время ушел объект, так бывает редко. Однако случилось, хотя у нас не было полной уверенности. Стали просвечивать все знакомства Зверева в Воронеже. По работе, личные, семейные. Опять туча народу была задействована. Осторожно проверили по адресам. Ноль. Впрочем, почему-то появилось предчувствие — он там. Но как в миллионном городе найти умного и осторожного оперативника с высшим образованием? Тем более что он всю войну прошел.