Загадки остались

Как-то вечером я вздумал сверчков прогреть электрической лампочкой. Неутомимые музыканты прервали свои песни, забрались повыше, ближе к теплу и, размахивая длинными усиками, принялись за любимое занятие — облизывание лапок. И после этого перестали петь. Молчание было упорным и продолжалось три дня. Что случилось с моими пленниками?

Видимо, ночной прогрев сбил весь ритм их жизни, разладил механизм внутренних часов. Ведь теплу полагалось быть только днем.

Наступала осень. Стали прохладнее ночи. Сверчки с каждым днем пели все реже и тише. Вот замолк один, потом другой. Но третий, самый звонкий, все еще продолжал весело и громко распевать песни.

Пожелтели на деревьях листья и, опав на землю, зашуршали под ногами прохожих. Утрами на землю ложился тонкий белый иней. В пустыне свистел холодный ветер, приподнимая с сухой земли столбы пыли, и гнал перекати-поле. Все трубачики давно закончили свои жизненные дела и погибли, оставив зимовать яички. А наш музыкант не сдавался, и нежная трель колокольчика неслась ночами из проволочного садка. Замолк он неожиданно 29 октября, за день до непогоды, туманов, дождей и первого снега. Спрятался в самую гущу травы и уснул. И сразу в квартире стало как-то пусто, не хватало трубачика и его веселых песен.

Среди желтых и сухих холмов вдали неожиданно засверкало белое пятно. Унылая пустыня нам надоела, и мы с удовольствием свернули к нему с дороги. Это был большой солончак. Весной он покрывался водою, сейчас же к лету вода испарилась, и на еще влажной и ровной, как стол, поверхности земли лежал слой соли. Прищурившись от яркого солнца и сверкающей белизны, я стал всматриваться в эту безжизненную площадку, которая могла бы вместить пару современных спортивных стадионов. Как будто не было видно на ней ничего примечательного. Хотя всюду равномерно рассеяны маленькие и темные кучки земли, кем-то выброшенные наружу. На белом фоне они хорошо заметны. Все кучки одинаковые, как будто устроены по стандарту, каждая в диаметре около пяти-шести сантиметров, а в высоту — два сантиметра. На поверхности кучек нет никаких ходов в нору. Судя по всему, хозяин подземного сооружения никуда не отлучался и должен быть дома. Но странно! Кому понадобилось селиться в безжизненной почве, да не как попало, а, что удивительно, равномерно по всей площади солончака, почти на одинаковом расстоянии друг от друга, примерно в десяти метрах. Придется заняться раскопками.

Почва солончака влажная, и ноги оставляют на ней заметные следы. Она прочно прилипает к лопатке. Чем глубже, тем влажнее земля. На глубине тридцати сантиметров она почти мокрая. Под маленьким холмиком земли тоже не видно никакого хода. Но он есть, оказывается, очень узкий, рыхлый, забитый землей. Чтобы его проследить, пришлось нарушить целостность десятка подземных жилищ таинственного незнакомца. Но и этот десяток норок раскопан попусту. Во всех норках ходы терялись или, казалось, кончались тупиком.

Поиски подземного жителя солончаковой площади утомляют своим однообразием и неудачами. Хочется все бросить и пойти к биваку, где уже давно готовят обед, откуда доносятся веселые голоса и смех моих спутников по экспедиции. Но приходится брать себя в руки и трудиться, пока удача не вознаграждает поиски. Одна из едва заметных норок на глубине около сорока сантиметров все же заканчивается крохотной каморкой, в которой вижу маленькую, около сантиметра длиной жужеличку, светло-желтую, с темными продольными пятнами на надкрыльях. Она недовольна тем, что ее глубокая и сырая темница вскрыта, в нее ворвались жаркие лучи яркого летнего солнца, и, энергично работая коротенькими ножками, пытается спастись бегством. Ловлю ее и с любопытством разглядываю. Поражает, как такая крошка, не обладая никакими особенными приспособлениями, смогла выбросить наружу столько земли. Ее вес примерно в тысячу раз тяжелее веса тела усердного землекопа.

Но для чего жуку понадобилось так глубоко зарываться в бесплодную землю, ради того, чтобы отложить яички? Но тогда чем же будут питаться в этой соленой земле ее личинки? Или, быть может, влажная почва солончака кишит неведомой нам живностью, микроскопически маленькими червячками или личинками водных насекомых, пробуждающимися только ранней весной, когда солончаковое пятно становится временным озером?

Никто не может ответить на этот вопрос и никто никогда не исследовал, есть ли жизнь в почве такыров и солончаков после того, как с их поверхности испарится вода. Наверное, есть своеобразная и богатая жизнь!

Как жаль, что я не могу заняться этими маленьким и интересными жучками!

Мое знакомство с крохотной желтой жужелицей не прекратилось. Прошло несколько лет, и я на Балхаше, на его северо-восточном засоленном берегу. Вечером неожиданно вижу массовый лёт подземных жужелиц. Они летели таким густым роем, что покрыли меня, оказавшегося на их пути, запутались в волосах, полезли под одежду. От них, казалось, не было спасения. Но солнце село за горизонт, на пустыню опустились сумерки, и полет крохотных пилотов прекратился.

Рано утром я уже не мог найти ни одного жучка. Куда они все делись — не знаю. Впрочем, всюду виднелись крохотные комочки земли. Наверное, все жучки закопались во влажную землю солончака.

В пустыне уже в мае бывают такие жаркие дни, что все живое прячется в спасительную тень. В жару горячий чай утоляет жажду и, вызывая испарину, охлаждает тело. Наши запасы воды иссякли, дел предстояло еще немало, каждая кружка воды была на учете, поэтому горячий чай казался роскошью. В такое время у нас объявились неожиданные гости: маленькие комарики-галлицы, из-за личинок которых появляются различные наросты на растениях. Покружившись над кружкой, они садились на ее край и с жадностью утоляли жажду сладкой водой. Их тоненькие и длинные узловатые усики с нежными завитками волосков трепетали в воздухе, как бы пытаясь уловить различные запахи, а иногда одна из длинных ног быстро вздрагивала. Так и пили мы чай вместе с галлицами.

Это чаепитие напомнило одну из давних велосипедных экскурсий по Казахстану. Загрузив багажник спальным мешком, пологом и продуктами, я тронулся в путь, намереваясь добраться в тот же день до озера Сорбулак. Судя по карте, до него было около пятидесяти километров.

В безлюдной пустыне дорог множество, и каждый развилок вызывал сомнения и раздумья. Больше доверяя компасу, я продолжал путь.

Через несколько часов на горизонте появилось странное белое зарево. Уж не там ли Сорбулак? Свернув с дороги, пошел целиною по направлению к нему, лавируя между кустиками терескена и верблюжьей колючки. Еще час пути, и открылась обширная впадина диаметром километров десять, искрившаяся белой солью. Кое-где по ней разгуливали легкие смерчи, поднимая в воздух белую пыль. Впадину пересекала казавшаяся на белом фоне черной узенькая полоска воды, окаймленная реденькими тростниками. При моем приближении с нее снялась стайка уток.

Ручей оказался соленым. Но вблизи его истока виднелось маленькое болотце, в центре которого из-под земли выбивались струйки почти пресной воды, более или менее сносной. У этого источника я и остановился.

Обширная площадь жидковатой грязи, прикрытая белым налетом, кое-где сверкала длинными и причудливыми кристаллами соли. Полнейшее безлюдье и тишина производили своеобразное впечатление.

Было очевидно, что весною эта впадина заливалась водою и становилась настоящим озером, но с наступлением жарких дней быстро высыхала.

Здесь оказалось много разнообразных насекомых, которые приспособились жить на солончаках и солянках, окружавших полосой всю впадину. Пресное болотце, судя по следам, посещалось многими жителями пустыни. Я увидел отпечатки лап барсука, лисицы и даже волков. Но пить сырую воду было невозможно: она сильно пахла сероводородом. По опыту я знал, что этот привкус легко исчезает при кипячении.