Поэтический космос

Прочитав звездную азбуку, легко понять смысл име­ни Зангези: «з» — луч света, преломленный и отражен­ный в косной преграде «н»; преодолев эту прегра­ду, свет знания устремляется ввысь, как возвышенный звук «г», и, преломившись в небесной сфере, луч исти­ны снова возвращается на землю молнией звука «з» — ЗаНГеЗи.

В имени Зангези — композиция и сюжет всего произве­дения. Имя Зангези похоже на щебет птиц — это «первая плоскость звука» и первое действие драмы. Каждое действие переходит в новую плоскость, новое измерение. Все вместе они составляют действие в эн-мерном пространстве-вре­мени.

Первая плоскость — просто дерево и просто птицы. Они щебечут на своем языке, не требующем перевода:

«Пеночка, с самой вершины ели, надувая серебряное горлышко: Пить пэт твичан! Пить пэт твичан! Пить пэт твичан!..

Дубровник. Вьер-вьёр виру сьек-сьек-сьек! Вэр-вэр-виру сек-сек-сек!

Сойка. Пиу! пиу! пьяк, пьяк, пьяк!..»

Сын орнитолога Велимир Хлебников в юности сам изу­чал язык птиц. Эти познания пригодились поэту. Звуко­пись птичьего языка не имеет ничего общего с формализмом. Хлебников никогда не играл словами и звуками.

Вторая плоскость — «язык богов». Боги говорят языком пространства и времени, как первые люди, давшие им назва­ния. Значение звуков еще непонятно, но оно интуитивно соответствует облику богов. В этой «плоскости богов» было создано стихотворение «Бобэоби».

Суровый Велес урчит и гремит глухими рычащими звуками. Бог Улункулулу сотрясает воздух грозными звуко­выми взрывами;

Panp, rpanp, anpl жай Каф! Бзуй! Каф! Жраб, габ, бокв — кук Ртупт! тупт!

Конечно, и язык птиц, и язык богов читается с ирони­ческой улыбкой, которую ждет от, читателя и сам автор, когда дает такого рода ремарки:

«Белая Юнона, одетая лозой зеленого хмеля, прилежным напилком скоблит свое белоснежное плечо, очищая белый камень от накипи».

   Но не будем забывать, что язык богов, как и язык птиц» строится на глубоком знании исходного материала. Боги говорят теми словами и теми созвучиями, корни которых характерны для языков их ареалов культуры.

Язык богов, переплетаясь и сливаясь с языком птиц, как бы умножает две плоскости звука — ширину и высоту. Так возникает трехмерный объем пространства, в котором появляется человек — Зангези. Он вслушивается в язык птиц и в язык богов, переводит объем этих звуков в иное — четвертое измерение, и ему открывается «звездный язык» вселенной. Опьяненный своим открытием, Зангези радостно несет весть о нем людям, зверям и богам: «Это звездные песни, где алгебра слов смешана с аршинами и часами. Первый набросок».

Реакция окружающих банальна. Одни видят в его азбуке «когти льва», но не стремятся его понять, другие просто на­зывают Зангези безумцем. Тогда Зангези опрокидывает свой звездный язык с небес на землю, проецируя небо зву­ков и сферу неба на сферу мозга. Звучит опьяняюще возвы­шенный «благовест ума»:

Проум

Пpayм

Приум

Ниум

Вэум

Роум

Заум

Выум

Воум

Боум

Быум

Бом.

Сразу же после этого дается разгадка каждого образа:

«Праум — предвидение», «Выум — слетающий обруч глу­пости, не знающий границ, преград, лучистый, сияющий ум...».

В «заумном языке» Хлебников моделирует состояние вселенной, где наши представления о пространстве и време­ни в принципе дают сбой. И. С. Шкловский писал, что здесь язык сегодняшней науки немеет. В самом деле, как смодели­ровать такие понятия, стоящие на пороге сингулярности, как нуль-пространство, нуль времени? Наша вселенная возникла восемнадцать миллиардов лет назад, а что до этого? Нельзя сказать «до этого», ведь «до» подразумевает время. Говоря словами И. Шкловского: «Что было, когда ничего не было?» Вот абсурдная и тем не менее реальная постановка вопроса.

Первые три слоя нашей вселенной — язык птиц, язык богов и язык людей — нам знакомы. О чем же говорит слой четвертый — язык заумный? Это еще сфера нашей вселен­ной, но в той ее области, где смыкаются пространство и вре­мя в четвертую пространственно-временную координату.

Пятый и шестой слои метаязыка Хлебникова — разло­жение слова и звукопись — в принципе понятны. Каков же последний, седьмой слой — язык «безумный»? Его в драме нет и не может быть, он подразумевается как некая разомкнутость всех слоев языка в невыразимое, то, что сами мы именуем областью разрыва, отделяющей вселенные друг от друга.

К сожалению, мы не можем перелетать, как птицы Хлеб­никова, от одной ветви вселенной к другой. Разномерные вселенные, возможно, в принципе неконтактны. Хлебников догадывался и об этом. В его записных книжках есть такие слова: «Молчаливо допущено, что пространство и время непрерывные величины (бездырно), не имеют строения се­тей. Я делаю допущения, что они суть прерывные величи­ны ... измерение одного мирка другой величиной».

Вот вам и проблема не межгалактических, а межвселен­ских контактов. Как измерить мерой нашего мира миры дру­гой величины, мысленно перепрыгнуть из одной ячейки в другую?

Знаменитый «сдвиг», широко пропагандируемый футу­ристами как прием, для Хлебникова был явлением гораздо более значительного порядка. Теория «сдвига» требовала фактически смешения разновременных и разнопространственных планов изображения. Для Хлебникова «сдвиг» — это скачок из одной вселенной в другую. Читателя должно трясти на ухабах времени. Вместо плавного чередования эпох, предлагаемого учебником истории, Хлебников дает живой, прерывистый пульс времени с перепадами, перебоями, захватывающими дух у внимательного читателя.

Зачем же вам глупый ученик?

Скорее учитесь играть на ладах

Войны без дикого визга смерти –

Мы — звуколюди!

Батый и Пи! Скрипка у меня на плече!

Поэт призывал человечество «вломиться» во вселенную:

Прибьем, как воин, свои щиты, пробьем

Стены умного черепа вселенной,

Ворвемся бурно, как муравьи в гнилой пень,

С песней смерти к рычагам мозга,

И ее, божественную куклу, с сияющими по ночам глазами,

Заставим двигать руками

И подымать глаза.

Свою трагическую гибель в этой битве Хлебников предвидел вполне, но это не могло поколебать его решимость отвоевать небо.

И на путь меж звезд морозных

Полечу я не с молитвой,

Полечу я мертвый, грозный

С окровавленною бритвой...

Если «физический» контакт с отдельными ветвями метавселенной невозможен, то можем ли мы соприкоснуться на уровне мысли с обитателями иновселенной? Хлебников отвечает на этот вопрос положительно. В стихах эта встреча выглядит так:

Раз и два, один, другой,

Тот и тот идут толпой,

Нагибая звездный шлем,

Всяк приходит сюда нем.

Облеченный в звезду шишак,

Он усталый, теневой,

Невесомый, но живой,

Опустил на остров шаг.

Остров Хлебникова в метавселенной — это поэтический прорыв мысли первых десятилетий нашего века.

С мыслью о принципиальной невозможности физическо­го контакта с иными вселенными человечество смириться может, труднее представить невозможность контакта на уровне языка, на уровне мысли, воображения, представления.

Хлебников все же дает нам некоторую надежду. Его звездная азбука адресована всей метавселенной, всем мирам, Правда, мы не подозреваем о многих ее космических слоях, как птицы не подозревают о языке людей, хотя в принципе в «языке птиц» и «языке людей» у Хлебникова те же звуки.

Размышляя традиционно, мы все же должны предполо­жить, что если есть метавселенная, значит, множество вселенных представляет некое материальное единство, а если так, то должен существовать некий единый код всей мате­рии — метакод. Здесь понятие о нем расширяется по сравне­нию с первой главой. Уже не просто астрономический код, а более насыщенное понятие, о котором речь еще впере­ди. В таком случае, говоря на «разных языках» и космологи­чески не общаясь друг с другом, вселенные в принципе могут воссоздать семантику отдаленных миров в системе своих языков, но теорема Геделя о неполноте велит нам предполо­жить, что и в этом случае останутся вселенные, не охвачен­ные единым кодом. Правда, тут есть некоторое утешение: ведь язык поэзии в принципе всегда разомкнут, открыт в другие миры и потому в житейском смысле заумен или даже «безумен», говоря словами Хлебникова. Поговорим о метавселенной поэта просто на языке поэзии.