Страница 103 из 111
В темную августовскую ночь мы подъезжали к поселку нового завода. Степь благоухала прелым ароматом цветов и свежескошенного сена. На фоне южного неба ярко мерцали звезды, а по горизонту блестели длинные линии уличных фонарей нового городка. Из восьми новых корпусов четыре были уже оборудованы, в них производилась выделка снарядов, а в корпусе была электрическая станция. Жена директора ждала нас с ужином.
В сентябре я вернулся в Петроград. Там происходили события, весьма чреватые последствиями. Нахлынувшие с фронта массы дезертиров, весь гарнизон и рабочие заводов, взбунтованные большевистской агитацией Совдепа, овладели городом и требовали прекращения войны и отставки Временного правительства, во главе которого стоял Керенский как диктатор и верховный главнокомандующий. На выручку Временному правительству и для восстановления порядка шел со своей дивизией с юга генерал Корнилов.
Своими трескучими патриотическими речами Керенский внушил надежду петроградскому обществу и правым благоразумным кругам интеллигенции, что только он один сумеет восстановить порядок. Но в упоении своей неограниченной властью и из боязни ее потерять он предал генерала Корнилова, подходившего уже к Петрограду; вызвав к себе по телефону начальника его штаба, будто для переговоров, он задержал его, арестовав как бунтовщика, а за Корниловым послал отряд большевистских войск для ареста. Корнилов бросился на юг, но за Могилевом он был схвачен и посажен в тюрьму. Предательством генерала Корнилова Керенский сразу развенчал себя. Венец героя с него слетел; газеты бесцеремонно его поносили, и Совдеп перестал считаться и с Временным правительством.
Жизнь в Петрограде становилась все труднее и труднее. Приходилось по целым дням стоять в хвостах, чтобы получить несколько фунтов каких-нибудь продуктов. Мы жили впроголодь и в холодной квартире, так как обогреть 6 комнат было невозможно, тем более, что все соседние квартиры не отоплялись или за недостатком топлива, или за отъездом жильцов, бросавших квартиры и уезжавших, кто куда мог, в провинцию, где жизнь была более нормальна. Из Петрозаводска (там мужья их состояли при постройке Мурманской дороги), где жили наши две дочери, мы по временам получали муку, крупу и другие продукты. Это давало нам большую поддержку. По вечерам часто сидели в темноте, так как электрические станции перешли во власть самих рабочих.
В октябре у Керенского и Временного правительства оставались верными только женский батальон Бочкаревой и отряд из юнкеров военных училищ, охранявших Зимний дворец, где к тому времени почти безвыходно заседали члены Временного правительства. Керенский поселился в Зимнем дворце, в апартаментах Николая II, и спал на царской кровати. В насмешку его величали «Александром IV». Таврический дворец был теперь в полном распоряжении Совдепа, в нем царствовали Чхеидзе, Калинин, Нахамкес, Троцкий, Зиновьев, Свердлов и другие столпы большевизма; там заседали еще и старые эссеры князь Кропоткин, Савинков, Плеханов, Боголюбов, В. Засулич, Брешко-Брешковская, Буш, Гоц и другие, но они вскоре ушли из этой грязной компании, так как с каждым днем приходили к печальному убеждению, что их долголетний труд в изгнании и понесенные жертвы, мечты создать из России новую Аркадию (с «хрустальными дворцами», по выражению Чернышевского) пропали даром; они теперь убедились, что эти идеи совершенно чужды дикой, озверевшей русской толпе.
Живя долго за границей, эти эмигранты представляли себе русский народ времен Александра II, в его душе тогда был еще страх Божий, он чуял над собой опеку начальства, он клал в воскресение в церкви поклоны и верил в Царя. Теперь этим старым эссерам стало ясно, что инородцы Совдепа стремятся изгнать из души русского народа религию, патриотизм, правозаконность и совесть, в своих эгоистических целях отделить свои окраины от ослабленной анархией России. Что вскоре и было достигнуто: Чхеидзе и К0 бросили Совдеп, вернулись к себе домой и образовали Грузинскую и Армянскую республики; Латвия, Эстония, Татары (Казань), Туркестан отпали. Одни лишь большевики никуда не ушли — они предпочли лучшее: забрать всю Россию в свои железные руки; путем повсеместного террора и жестоких казней истребить высший класс и интеллигенцию и на этом кладбище создать царство, где русский мужик стал бы бесправным рабом и солдатом красной армии. Овладев страной, Совет народных комиссаров почуял в этих старых идейных эссерах опасных соперников и преследовал их с большей жестокостью, чем контрреволюционеров.
25 октября 1917 г. (ст. стиля) был взят штурмом Зимний дворец с засевшим там Временным правительством. Большевистские войска двинулись на него вечером с трех сторон: с Дворцовой площади, от Адмиралтейства, а с Невы атаковали миноносцы, пришедшие из Кронштадта. День был морозный, по Неве шел густой лед, и мосты были разведены. Гранатами и пулями обсыпан был весь дворец. Потеряв многих убитыми и ранеными, ночью защитники сдались; дикая толпа, арестовав Временное правительство, бросилась громить залы дворца и, проникнув в подвалы, где хранились большие запасы вина, стала разбивать бочки, напиваясь до омертвения. Пьяная оргия продолжалась до утра.
Керенскому удалось еще до атаки дворца удрать через Финляндию за границу. Большевики объявили Советское правительство во главе с Лениным; тут были Троцкий, Зиновьев, Нахамкес, Свердлов, Калинин, Урицкий. Они устроились в Смольном институте (Смольный институт в полном составе еще летом был перевезен в Новочеркеск на Дон), и с первого же дня был объявлен красный террор для истребления контрреволюционеров. Пошли обыски, аресты, расстрелы, грабежи.
Земли, дома, квартирная обстановка, магазины, оптовые склады и вся вообще недвижимость, исключая двух смен белья и платья, считались достоянием народным. Вклады в банки, в государственные сберегательные кассы и сейфы считались конфискованными. А владельцы золота, драгоценностей и оружия объявлялись государственными преступниками и расстреливались в чрезвычайках. Во время поголовных обысков квартир обыватели трепетали от страха, не нашлось бы где-нибудь в закоулках обломка старой сабли, охотничьего или детского ружья или патронной гильзы. Обезоруженное население было отдано на произвол многочисленным шайкам, которые, заручившись безграмотной бумажкой с печатью (часто подложной), производили набеги и под видом поисков оружия захватывали в квартирах деньги и вещи или объявляли квартиру, а часто и весь дом реквизированным для какого-нибудь «комитета» или учреждения; при этом из целого дома выселялись на улицу жильцы с запрещением брать с собой что-либо из домашних вещей.
Вскоре были аннулированы пенсии, эмеритуры, процентные бумаги. Запасы продуктов, превышавших месячную норму (т. е. 1 пуд муки), считались также под запретом и конфисковывались. Купля и продажа своих собственных вещей строго наказывалась принудительными работами. Рынки и всякие продовольственные лавки были закрыты. Выехать из города строго запрещалось.
Все типографии были конфискованы, и газеты, исключая «Советских известий» и «Правды», были закрыты. За одно слово критики или несочувствия «новому» порядку обыватель рисковал попасть в чрезвычайку. Всюду шныряли многочисленные шпионы коммунистов и предавали неосторожных людей. Словом, обыватель попал в деспотию времен древней Персии и стал голодным и бесправным рабом. Все городские здания, великокняжеские дворцы и частные дома были конфискованы, а владельцы их, не успевшие бежать (в Финляндию или Украину), были арестованы.
Во дворцах поместились различные «комы», в бывших государственных учреждениях, вместо чиновников, были посажены курьеры, писари, сторожа, а начальниками учреждений назначались наиболее отличившиеся крикуны из Совдепа. Начальником петроградской чрезвычайки был Урицкий (впоследствии убитый студентом политехникума Канегиссером, после чего Дворцовую площадь переименовали в «Площадь Урицкого»). Этот дьявольский застенок занял дом градоначальства (Гороховая № 2, угол Адмиралтейского проспекта). Там день и ночь заседал совет из бывших сыщиков и беглых каторжан, и после краткого опроса схваченных «контрреволюционеров» тут же на дворе расстреливали. Обувь и одежда с них предварительно снималась и делилась между экзекуторами. В первое время убийцами назначались солдаты из латышей; позднее для расстрела стали набирать бродивших по России китайцев, нахлынувших из Восточной Сибири и Манджурии, куда они в 1916 году за недостатком рабочих рук, вследствие большого оттока русских людей на фронт, были вывезены с Дальнего Востока для работ в портах. Эти азиаты, лишенные чувства малейшего сострадания, были бессознательными палачами приговоров кровожадной чрезвычайки.