Портной из Панамы

— Гарри! — вскрикнула она в ярости и отчаянии. Но имя мужа прозвучало, как шепот, потоку что рядом снова затрезвонил телефон.

На этот раз Луиза решила действовать хитрей. Подняла трубку, слушала, а сама ничего в нее не говорила, даже не послала куда подальше.

— Гарри? — женский голос, сдавленный, жалобный, умоляющий. Она!… Звонит издалека. С рисовой фермы. Фоном какой-то грохот. Должно быть, работает мельница.

— Гарри? Поговори же со мной! — визжит женщина.

Ах ты, испанская сучка! Правильно говорил папа, этим латиносам доверять нельзя. Плачет. Да, это она, Сабина. Ей нужен Гарри. А кому, спрашивается, не нужен?

— Гарри, помоги мне! Ты мне нужен, срочно!

Так. Спокойно. Жди. Ничего не говори. Не говори ей, что ты не Гарри. Послушай лучше, что скажет дальше. Луиза плотно сжала губы, еще крепче прижала трубку к правому уху. Говори же, стерва! Раскройся! Но стерва только тяжело дышала в трубку. Прямо задыхалась. Давай же, Сабина, милочка, говори! Скажи: «Приди и трахни меня, Гарри!» Спроси: «А где мои гребаные бабки? Нечего держать их в ящике, они мои! Это Сабина, рад. студ., звоню с твоей гребаной рисовой фермы, и мне так одиноко!»

Снова грохот. Какие-то хлопки и треск, словно от мотоциклетных выхлопов. Падение чего-то тяжелого. Так, отставить бокал с водкой. И выдать на пределе голосовых возможностей, на классическом американско-испанском отца:

— Кто это?А ну, отвечай! Луиза ждет. Молчание. Ноль. Какие-то невнятные причитания. Луиза переходит на английский:

— Убирайся из жизни моего мужа, ты, дрянь! Слышишь, что я говорю, Сабина, сучка поганая? Будь ты проклята! И с моей рисовой фермы тоже убирайся!

И снова нет ответа.

— Я в его кабинете, Сабина. И знаешь, чем занимаюсь? Ищу твои долбаные письма к нему! И Эрнесто Дельгадо никакой не коррупционер! Поняла? Все это ложь! Я у него работаю. Кто угодно коррупционер, только не Эрнесто! И не смей молчать, поняла?

В трубке снова хлопки и взрывы. Господи, что ж это такое? Что там происходит? Очередное вторжение? Сучка рыдает во весь голос, потом вешает трубку. Она сама громко хлопает трубкой о рычаг, прямо как в кино. Точно видит себя со стороны. Садится. Смотрит на телефон, ждет, когда он зазвонит снова. Телефон не звонит. Стало быть, я все-таки снесла башку своей сестричке. Или кто-то другой. Бедная маленькая Эмили. Ну и хрен с тобой! Луиза поднимается. Рука не дрожит. Отпивает большой глоток водки. В голове ясно, как никогда. Видать, крутая штучка, эта Сабина. А мой муж — сумасшедший. Видать, и для тебя настали плохие времена. Ну и поделом. На рисовых фермах бывает так одиноко.

Книжные полки. Пища для мысли. В самый раз для человека, сбившегося с пути истинного. Нет, наверняка Гарри прячет письма этой стервы в книгах. Новые книги на месте старых. Старые — на новых местах. Объясни. Гарри, ради бога, объясни! Скажи мне все, Гарри. Поговори со мной! Кто эта Сабина? Кто такой Марко? Зачем ты сочиняешь истории о Рафи и Мики? Почему поливаешь грязью Эрнесто?

Пауза. Луиза Пендель в красном, застегнутом на три пуговицы халатике — под ним ничего — шарит на книжных полках мужа, при этом обнажаются бедра и ягодицы. Чувствует себя совершенно голой и незащищенной. Не просто голой. Она возбуждена сверх всякой меры. Она вся горит. Сгорает от желания. Она хочет еще одного ребенка. Хочет, чтоб у Ханны было семь сестричек, при том условии, конечно, что ни одна из них не будет похожа на Эмили. Книги отца об истории канала, с тех самых дней, когда шотландцы пытались основать колонию в Дарьене и потеряли половину своего национального богатства. Она открывает их одну за другой, трясет с такой силой, что рвутся корешки, резко отбрасывает в сторону. Ни следа любовных писем.

Книги о капитане Моргане и его пиратах. Они разграбили Панама-Сити, а потом сожгли его дотла, остались лишь руины, куда мы возим теперь детей на пикники. Но никаких писем ни от Сабины, ни от кого-либо еще. Ни от Альфы, ни от Беты, ни от Маркоса или Медведя. Ни от этой хитрой маленькой сучки, рад. студ., с подозрительными деньгами из Америки. Книги о тех временах, когда Панама принадлежала Колумбии. Но никаких любовных писем, с какой бы силой ни швыряла она их о стенку.

Луиза Пендель, будущая мать семерых сестричек Ханны, сидит на корточках, голая под красным халатиком, «в котором он меня еще ни разу не трахал», ноги оголены от икр до причинного места, пролистывает карты и чертежи с изображением канала и от души сожалеет, что кричала на бедную женщину, чьи любовные письма не удалось найти, а возможно, они не существовали вовсе. Как не существовало и самой Сабины, поселившейся на рисовой ферме, которая и звонила совсем не оттуда. А вот биографии настоящих мужчин, таких, как Джордж Гетелз и Уильям Кроуфорд Джоргас. Серьезные, последовательные и совершенно безумные мужи, они были верны своим женам, не писали писем, в которых бы очерняли свое начальство, не прятали пачки банкнот в запертых ящиках письменных столов, не прятали неизвестно где писем, которые я никак не могу найти. Книги, которые заставлял читать ее отец, в надежде, что в один прекрасный день она найдет себе такого мужчину и построит свой собственный долбаный канал.

— Гарри! — Она кричала уже в полный голос, чтоб напугать его. — Гарри, где ты спрятал письма от этой глупой сучки? Говори, Гарри, я хочу знать!

Книги о договорах по каналу. Книги о наркотиках и «Куда ты идешь, Латинская Америка?». Куда идет мой гребаный муж, так было бы точнее. И куда идет бедный Эрнесто, если, конечно, то, что пишет о нем Гарри, содержит хоть крупицу правды? Луиза села и заговорила с Гарри уже более мирным и тихим голосом, она не хотела давить на него. От криков толку не будет. Она говорила с ним спокойно и рассудительно, как зрелый человек с таким же человеком, говорила из кресла тикового дерева, в которое садился отец, когда хотел покачать ее на коленях.

— Знаешь, Гарри, я просто не понимаю, чем ты занимаешься у себя в кабинете по ночам, хоть и без того являешься теперь домой поздно. Чего прежде не было. Если пишешь роман о коррупции, или автобиографию, или же историю портняжного мастерства, то мог бы сказать мне. Ведь мы как-никак муж и жена.

Гарри начинает оправдываться, и делает это шутливо, с притворным смирением портного.

— Видишь ли, все эти счета, Лу. На них вечно не хватает беглости. Вернее, времени. Заниматься ими днем, когда каждую минуту в дом звонят, невозможно.

— Счета фермы? Она снова превращается в стерву. Рисовая ферма стала в доме чем-то вроде табу, не подлежала обсуждению, и ей надо бы уважать такой подход. Всеми финансовыми вопросами занимается Рамон, Лу. И Анхель тут ни при чем или почти ни при чем, Лу.

— Ателье, — обреченно бормочет в ответ Пендель.

— Но, Гарри, я ведь не какая-то там дурочка. И в школе по математике у меня были только отличные оценки. Всегда могу помочь тебе, если, конечно, захочешь.

А он уже качает головой.

— Нет, это совсем не та математика, Лу. Тут нужен более творческий подход. Числа берутся из воздуха.

— Так вот почему ты исписал заметками все поля в книге Маккаллоу «Тропинка между морями»? Причем таким почерком, что никому, кроме тебя, не прочесть?

Гарри улыбается — фальшиво и натянуто. О, да, вот тут ты права, Лу, очень умно с твоей стороны, что заметила. Я серьезно подумываю о том, что неплохо бы украсить клубную комнату какими-нибудь старинными рисунками и гравюрами, знакомящими с историей канала. Придать, так сказать, атмосферу, возможно, заказать несколько предметов материальной культуры.

— Гарри, ты всегда говорил мне, и в этом я с тобой соглашалась, что панамцам, за редчайшим исключением, вроде благородного Эрнесто Дельгадо, плевать на канал. Они ведь его не строили. Строили мы. Они даже не поставляли рабочей силы. Вся рабочая сила поступала из Китая, Африки и Мадагаскара, из Индии и с Карибских островов. А Эрнесто — хороший человек.

«Господи, — подумала она. — К чему я это все говорю? Зачем веду себя, как сварливая злобная баба? Спокойней. Главное, не принимать близко к сердцу. Потому что Эмили шлюха».