Страница 78 из 89
Димка и Белка копали червей. Я подошел к ребятам и, делая вид, что рассматриваю крючок, шепнул:
— Осторожнее!
Когда я поднимался на берег, полицай, глядя мне в лицо серыми, навыкате, глазами, спросил:
— Вы откуда?
Чтобы приготовить ответ, я рванулся к удочке и, схватившись за удилище, подождал немного и подсек. Ничего на удочке, конечно, не было. Наживив крючок, пришлось забросить его снова.
— Что вы спрашиваете? — спросил я, отирая руки, но, оглянувшись на удочку, снова побежал к ней.
— Да не клюет, не клюет, — улыбнулся немец, видя мою шитую белыми нитками ложь. — Ты давай отвечай: откуда вы?
Моя околесица насчет того, что мы из деревни («тут, недалеко…»), что пришли половить рыбки, так как дома почти нечего есть, что отец у нас на фронте под Сталинградом, не убеждала…
— Да, — улыбнулся полицейский, — складно ты врешь.
В это время у Димки клюнуло, он стал выводить рыбу, а она возьми да и сорвись.
— Эх, черт возьми! — забывшись, крикнул Димка по-русски.
— Вот и попались! Откуда вы знаете русский язык? — прицепился полицай к Димке.
— Да что вы, господин полицейский? Какой же русский? Мы сроду его не изучали, клянусь вам богом!
— Ну-ка, иди сюда! — поманил немец Димку. — Повтори, как ты сейчас сказал?
Димка простодушно посмотрел на него:
— Я сказал так: «Эх, черт возьми!» Мы научились этому ругательству у русских пленных…
Долго мы выкручивались, пока полицейский не улыбнулся:
— Молодцы! Ловко врать научились! Только вот что: эти удочки бросьте, потому что по ним вас сразу можно узнать. Вы — беглецы. Бежали из имения Фогелей, что недалеко от Грюнберга. Я должен бы вас доставить в управление, Говорите спасибо, что на меня напали. Я не буду просить за вас награду. Но впредь будьте осторожнее. Ауфвидерзеен!
Мы опешили и стояли, как помешанные. Полицейский вымахнул на машине уже на другой берег и, обернувшись, кричал:
— Чего стоите? Уходите!
— Вот тебе и еще один честный немец, — проговорил я, когда мы отошли от реки: — Интересно, на кого он работает?
— На нас, на кого еще? — бойко ответила Белка, которая уже бежала впереди, несмотря на усталость.
Между тем небо хмурилось, по нему скользили серые тучи. Вдалеке громыхал гром. Мы торопились, чтобы дойти до следующей деревни, но гром гремел сильнее, гроза приближалась. Я оглядывался, ища удобного укрытия от дождя. Мой взгляд упал под елку, где сидели двое — мальчик лет семи-восьми и еще меньше его девочка. Заметив нас, дети робко встрепенулись и встали. Мальчуган — без шапки, со светлыми волосами, в длинной без пояса рубахе и пестрядинных штанах — стоял босиком, держа девочку за руку, и следил за нами обеспокоенно из-под нависших, давно не стриженных волос.
Я поманил мальчика к себе. Он стоял неподвижно, готовый немедленно сорваться с места.
— Иди сюда!
Мальчуган потянул за руку девочку, которая боязливо упиралась.
— Ты откуда? — спросил я по-немецки.
Мальчик смотрел на меня и молчал.
— У тебя языка нет, что ли?
— Я — поляк, — тоненьким голоском пропищал он.
Мы переглянулись с Димкой и рассмеялись.
— Вот и объясняйся с ним…
Тут Белка принялась толковать с мальчиком. Она махнула рукой назад: «Там Варта», потом посмотрела вперед и спросила: «А там?»
Мальчик улыбнулся.
— Турек, — тихо вымолвил он.
Белка взяла девчонку на руки, и та начала что-то лепетать, Нюра вытащила из своих волос гребенку и стала причесывать свалявшиеся, давно не чесанные беленькие волосы девочки.
По листьям зашумел дождь, мальчик посмотрел на небо:
— Дещь… Сховамыся под джевами,[121] — показал он на окружающие нас деревья.
Все мы укрылись под большой липой. Девчонка, соскучившаяся по ласке, что-то лепетала Белке, гладившей ее волосы.
— А где у тебя мама? — спрашивала Белка.
Мальчик услышал это слово:
— Мамы нема. Мама, — он произнес что-то и, видя, что мы не понимаем, вытянул руку: — Пук-пук… Германец…
— А отец? Тату? Тату где? — вспомнив, как поляки называют отца, спросил я.
Мальчик невесело проговорил:
— Тэж германец «пук-пук»…
По дороге, опираясь на палку, ковылял старик. Увидев нас, он крикнул:
— Маш рацин! И я с вами поседзы, пуки дещь пшестане.[122]
Старый поляк, помнивший еще царских солдат, знал немного по-русски. Как мы ни хитрили, поляк был не таким уж наивным, чтобы не понять, что мы — беглые русские. Из концлагеря или откуда-нибудь из немецкого имения.
Видя его хорошее отношение, пришлось все рассказать.
— Мы тоже живем плохо, — подумав, проговорил он. — Но немного можем вас продержать. Идемте к нам!
— Куда?
— Здесь есть небольшая деревня…
— Что вы, пан Вацлав, мы пойдем в Россию. Только нам надо знать: есть тут дороги, которые идут параллельно Варте?
— О, это совсем близко! — проговорил старик. — Километра три еще надо пройти.
— А немцев у вас много?
— Этого добра хоть отбавляй! В каждой деревне по нескольку штук. Совсем житья не стало.
Дождь прошумел, только с деревьев капало, и мы встали, чтобы идти дальше.
— До свидания! — помахали мы старику.
— Ди видзеня,[123] — ответил он.
Километра через три-четыре, как и сказал пан Вацлав, мы вышли на широкий тракт, который вел куда-то влево. На перекрестке под железной крышей стояло изображение божьей матери, как говорят поляки, матки боски.
— Старая знакомая! — ухмыльнулся Димка, вспомнив польское кладбище у Фогелей.
Это было первое изображение матки боски на дорогах Польши. А сколько маток босок видели мы потом, трудно даже сказать. На всех перекрестках, у колодцев, на большой дороге или просто в лесу, стоят эти молчаливые свидетели отсталости простых поляков.
Мы смотрели на матку боску. Она склонила свою русоволосую голову, и во взгляде можно было прочитать страдание, смирение и какую-то безутешную грусть.
— Смотрите, — сказала Белка, — матка боска не плачет, но в уголках ее глаз слезы.
— Не зареви сама, — рассмеялся Димка.
— Глядя на нее, можно и зареветь, — улыбнулась Белка. — Ух, сколько, наверно, слез пролито около!
Я вынул из кармана ту бумажку, что дал мне Отто, — правильно ли мы идем? Но на чертеже не было Турека, а только реки и около рек — города Шримм, Конин и Коло.
— И что тебе дался Турек? — возмутился Димка. — Ты давай веди нас в Россию.
— А где она, Россия? Ты знаешь, где она?
Димка посмотрел на небо:
— Жалко солнышка нет, я бы тебе показал…
Низкие серые тучи нависли над головой. Вороны каркали и летали над бором.
— Будет затяжной дождь, — угрюмо произнес Димка. — Вороны каркают к дождю.
— Иди ты, — вырвалось у меня. — Не каркай!
Из леса послышался рокот моторов, и через несколько минут к нам выехали одиннадцать мотоциклов, на которых сидели запыленные немецкие солдаты.
— Хайль! — приветствовали мы их.
Первый мотоциклист на ходу крикнул:
— Скоро будет деревня?
— Скоро…
И снова мы вышли к развилке. Опять — матка боска.
Дорога делилась на четыре ответвления. По которому же идти?
Мы выбрали не очень торную дорожку и двинулись по ней.
Дождь усиливался. Мы промокли насквозь, так что бояться дождя уже не приходилось. Через несколько километров наткнулись на домик, где жил, наверно, лесник. Огромная овчарка лаяла на нас у крыльца. Мы постояли немного около домика и пошли дальше. Дождь лил, как из ведра. Скоро впереди что-то забелело. Мы ускорили шаг, и перед нами открылась та же развилка на четыре дороги.
Я опять достал свою схему. Она совсем размокла. Следы карандаша расплылись фиолетовыми пятнами. Ничего уже нельзя было разобрать.
Мы заблудились. Вечерело. Под елями, где было темно весь день, стало еще темнее. Вороны теперь не каркали, а молча убрались куда-то в лес. Пора было и нам на ночлег, но — куда? Я окончательно закоченел, да и мои товарищи не проявляли особой жизнерадостности.
121
— Дождь… Спрячемся под деревьями (пол.).
122
— Правильно! И я с вами посижу, пока дождь перестанет… (пол.).
123
— До свиданья (пол.).