Закон-тайга

Поэтому я думаю об Эльке. Улетел вертолет. Шеф снова засел за свои записи. Матвей устроился в кустах под пологом, Элька, которая дуется на Матвея, ушла вверх по острову. А я, подтянув колени к подбородку, сижу на берегу и развиваю свое открытие. Мне кажется, что я обязательно влюблюсь в Эльку, и удивляюсь, почему давно не влюбился. Я закрываю глаза и вижу ее в голубовато-зеленом перехваченном пояском платьице, вижу рассыпающиеся по плечам льняные волосы, и мне кажется, что я не встречал женщин привлекательнее. Может, происходит это по двум причинам: во-первых, мне не с кем ее здесь сравнить, а во-вторых, какое у меня вообще представление о женщинах? Но мне не до анализа. Я уже почти убежден, что все Элькино — самое лучшее. И серые глаза, и прямой небольшой нос, и ямочки на щеках, и чуть пухловатые (чувственные, наверное?) губы, и маленькие груди, на которых под купальником ясно обрисовываются твердые пуговички. Все это вместе взятое, скорее всего, и есть то самое, что называется совершенством. Разве можно быть равнодушным к такой женщине!

С восторгом прозревшего я понимаю Матвея и Вениамина Петровича и огорчаюсь. Огорчаюсь и тут же с присущей мне непоследовательностью начинаю думать об Эльке плохо. Для чего она поехала в экспедицию? Не для того ли, чтобы обратать Вениамина Петровича? Что ж, партия завидная. Разведен, зарплата — дай бог каждому. Поэтому она и предана шефу, поэтому и старается. А я ей зачем? Со мной можно не стесняться: «Аркашик, дровец… Аркаша, по воду…» И тут я уличаю себя в необъективности. Что там ни говори, как ни таись, а каждому видно, что больше она все-таки с Матвеем. И нельзя, не имею права я думать об Эльке гадко. Ведь все это я горожу на нее только потому, что знаю: мне с ней не светит. Понимаю, что не для меня она. И потому, что понимаю, не имею права думать гадко. Это одни мерзавцы способны обливать грязью божество лишь потому, что оно не спускается к ним с небес.

Мысли уводят меня к первой встрече с Элькой. Состоялась она в день нашего отъезда с базы. Мы… Собственно говоря, о «мы» я говорю все время, но только сейчас — опять-таки сказывается моя непоследовательность — вразумился: ведь никому же не известно, кто такие «мы».

Вениамин Петрович Стрельников. Старший научный сотрудник, кандидат биологических наук. В экспедициях бывал несчетное количество раз. В основном на Дальнем Востоке. Руководителем — вторично. Лет ему — сколько точно, не знаю, но примерно года два на четвертый десяток есть. С женой он разошелся, вернее не разошелся, а она спуталась с каким-то то ли волейболистом, то ли баскетболистом и от Вениамина Петровича — «соловьем залетным».

Матвей Боханов. Младший научный сотрудник, заочно учится в аспирантуре. По-моему, подает большие надежды. Правда, ни от кого я об этом не слышал, но собственная интуиция подсказывает мне, что это именно так. С экспедициями ходил несколько раз. Причем с одной — самодеятельной: помогал томичам разыскивать Тунгусский метеорит. Когда он как-то упомянул об этом, шеф недоуменно пожал плечами: «Какая для вас от этой экспедиции непосредственная польза? Для вашей работы то есть?». «Я, шеф, смотрю на мир шире», — ответил ему Матвей, и между ними, как обычно, начала шмыгать черная кошка. Если не забуду, я отыщу этот их спор, он у меня где-то записан. Матвею двадцать восемь лет. Он не женат.

Я. Лаборант. В свое время мне здорово повезло. Маман меня поднатаскала, и я выгадал целый год: в школе меня посадили сразу во второй класс. Потому в шестнадцать годов я получил полное среднее, а в девятнадцать — учусь заочно на третьем курсе Алтайского сельхозинститута. Почему заочно? По причине тех же самых финансов. Я знаю маман, которые из кожи вон лезут, чтобы детишки их обязательно образовывались очно. Берут сверхурочные, не брезгают подставками. Моя тоже было устроила мне водяную феерию и заявила, что подрядилась на полставки куда-то там такое, к тому же собирается обучиться на пишущей машинке. Машинистки берут левака по гривеннику, а то и по пятиалтынному за страницу. Так что у нас будут: ее зарплата, доходы с халтуры плюс моя стипендия. Но я ей твердо заявил, что не хочу, чтобы моя маман надрывалась. Она у меня единственная, и мне еще надо отработать тот должок, который она мне ссудила за шестнадцать моих лет. Отрабатывать я его хочу не для инвалида, а для жизнерадостного человека, который еще сможет насладиться сущим. А насчет неполноценности заочного образования — типичнейшая брехня. Образование не дают, образование получают. Мне маленькие получения не по сердцу, они вроде подачек нищему. Образовываться я намерен не для «корочек», а для своего будущего. Его же я прозреваю весьма перспективным.

Экспедиция эта для меня вторая. В прошлом году мы лазили по Западному Саяну с той же примерно целью, с какой нынче лазим по Алтаю.

Элька. Эльвира Федоровна Гринина. Она — с третьего курса Томского университета. В экспедицию, по-моему, пошла, чтобы подработать. Желание, на мой взгляд, вполне объяснимое. Все женщины — тряпичницы, а еще испокон веку известно, что если «на брюхе шелк, то в брюхе — щелк». Это ведь только сверхобеопеченные родители могут полностью удовлетворять постоянно возрастающие материальные потребности своих отпрысков. Об Эльке я ничего, по сути, не знаю, потому что биографических разговоров у нас не заходило, но догадываюсь, что она не из шибко знатного рода. Уж больно сноровиста в работе и никакого черного труда не чурается.

Так вот.

В день нашего отъезда с базы мы стояли около машины и поджаривались на жарком огне. Особенно доставалось мне. Вениамин Петрович и Матвей были в легких рубашках-безрукавках навыпуск, тапочках и спортивных брюках из трикотажа х-б. Я же топтался в лыжных ботинках, штормовке и штанах из какой-то толстой материи. Бывалые полевики должны блюсти честь мундира. Отъезд был назначен на одиннадцать ноль-ноль, а четвертого участника экспедиции в одиннадцать пятнадцать еще не было. Шеф нервничал, поглядывал на часы, постукивал по стеклу пальцами и сердито сжимал губы. Матвей, сидя на подножке, о чем-то беседовал с шофером и время от времени позёвывал. Вчера мы с ним напровожались (собственно, в основном он, ибо я уже говорил, что водка меня не поманывает). Я топтался в тени грузовика и, ловя на себе любопытные взгляды прохожих, готов был простить кому угодно часовое опоздание.

Но, увы, часа не вышло. Примерно минуты двадцать две двенадцатого мы услышали за углом громкий топот, а вместе с топотом появилось существо в штормовке, брюках и лыжных ботинках. Еще не добежав до автомобиля, существо прерывающимся голосом завопило:

— Ой, мальчики, вы не уехали… А я думала… опоздала. Дайте отдышаться… Не могу… я так бежала… так бежала…

— И, между прочим, все-таки опоздали.

— Правда? — Существо развело руками волосы и посмотрело на Вениамина Петровича огромными серыми глазами. — Это случайно. Честное слово, мальчики, случайно.

— Мы не мальчики, а…

— Мы — взрослые, — перебил шефа Матвей, — мы совсем взрослые. У нас один мальчик и тот Аркаша. Шагай сюда, шагай маленький, чего ты в одиночестве томишься?

— Иди к черту, — солидно отозвался я и, оглянувшись на шефа, сказал: — Вениамин Петрович, командуйте «по машинам».

Но шеф вместо этого стал распоряжаться.

— Гринина и я едем в кабине, Боханов и Шеповалов — в кузове. Гринина, залезайте, хотя нет, вы — с края…

— Ой нет, что вы, я в кузове, я с мальчиками.

— Вольному воля. Я полагал, в кабине вам будет удобнее.

— Да я там спекусь.

— Коллектор в печеном виде. Это не для шефа. Он поклонник маринадов. — Матвей усмехнулся и, одним махом оказавшись в кузове, протянул руку: — Товарищ Гринина, прошу.

И тут возникла короткая мизансцена, которой я в то время никакого значения не придал.

Элька кокетливо повела глазами и невинно спросила:

— Отныне я — объект заботы?

— Будем надеяться — не раздора… Давай руку, объект, — Матвей уперся другой рукой в борт, и через миг Элька стояла рядом с ним.