Достопочтенный Школяр

Сол Эндерби широкими шагами вошел в комнату, следом за ним – сотрудники Министерства иностранных дел. Гиллем знал его только по имени. Когда-то он был послом Великобритании в Индонезии, а теперь считался главным экспертом по Юго-Восточной Азии. Поговаривали, что он всецело поддерживает жесткую американскую политику. За ним шел заместитель министра, получивший эту должность по настоянию профсоюзов, и еще один человек – немного нелепо и не по обстоятельствам щегольски одетый. Он на цыпочках подошел к Смайли, в недоумении развел руками, как будто эта встреча застала его врасплох.

– Неужели это возможно? – неестественно громко прошептал он. – Неужели это он? Да, это действительно он! Джордж Смайли, во всей своей красе. Дорогой мой, да тебе удалось сбросить несколько килограммов. А кто этот милый мальчик рядом с тобой? Нет-нет, не говори мне. Я знаю. Это Питер Гиллем. Я о нем слышал. Говорят, он н и ч у т ь не испорчен неудачами.

– О нет, только не… – непроизвольно вырвалось у Смайли. – О Господи Боже мой. Родди.

– Что ты хочешь этим сказать? «О нет, только не… О Господи Боже мой, Родди»? – требовательно спросил, передразнивая его, Мартиндейл, ничуть не обескураженный, все тем же театрально громким шепотом. – Ты, наверное, хотел сказать: «О да! Да, это Родди. Я просто вне себя от радости, что снова вижу тебя, Родди!» Послушай, прежде чем соберется вся эта шушера, расскажи мне, как поживает несравненная Анна? Только мне, чтобы никто больше не слышал. Я могу устроить обед в вашу честь? Для вас двоих? Вы можете сами выбрать, кого мне пригласить. Как, согласен? Между прочим, да, я д е й ст в и т е л ь н о являюсь членом комитета, если именно этим вопросом занят сейчас ваш крысиный умишко, молодой человек по имени Питер Гиллем. Я получил новое назначение, я – ценный специалист, и наше новое начальство от меня просто в восторге. Неудивительно – я сколько с ними возился.

Дверь, ведущая во внутренние помещения, резко открылась. Один из служащих у дверей прокричал: «Джентльмены!» – и знатоки этикета посторонились, пропуская женщин вперед. Их было двое. За ними последовали мужчины, Гиллем замыкал процессию.

В первые несколько мгновений могло показаться, что они в Цирке: специально суженный проход, в котором охранники проверили в лицо каждого входящего, потом – импровизированный временный коридор. Он вел к конструкции, напоминающей вагончик-бытовку для строителей. В этом «вагончике» не было окон, и он был подвешен и зафиксирован на стальных тросах в пустом пространстве, словно в лестничном пролете. Гиллем совсем потерял Смайли из виду. Когда он поднялся по ступенькам из древесностружечной плиты и вошел в комнату для проведения секретных совещаний (там практически невозможно было организовать подслушивание), то увидел только тени людей, ожидающих начала заседания при свете синего

ночника.

– Ну, пожалуйста, кто-нибудь сделайте же что-нибудь, – взмолился Эндерби, как мог бы взмолиться отчаявшийся посетитель ресторана после долгого тщетного ожидания обслуживания. – Ради всего святого, дайте свет! Что же они творят!

Гиллем вошел, дверь захлопнулась, ключ повернулся, электронный замок сыграл мелодию и замолк, и три лампы-трубки дневного света, несколько раз мигнув, наконец загорелись, залив всех мертвенно-бледным светом.

– Ну, наконец-то, Слава Всевышнему, – сказал Эндерби и сел за стол.

Позднее Гиллем удивлялся, как это он мог быть так уверен, что возглас в темноте принадлежал Эндерби, но, наверное, есть голоса, которые можно услышать прежде, чем человек что-нибудь произнесет.

Стол, за которым проходило заседание, был покрыт зеленым сукном, словно бильярд где-нибудь в молодежном клубе. На одном конце стола сидели представители Министерства иностранных дел, на другом – Министерства по делам колоний. Такое разделение объяснялось не юридически закрепленной структурой, а скорее внутренним самоощущением этих людей: шесть лет назад два министерства были формально объединены под одной грандиозной крышей – в рамках дипломатической службы, но ни один здравомыслящий человек не воспринимал это объединение всерьез. Гиллем и Смайли оказались в центре, плечом к плечу. Справа и слева от них осталось по пустому стулу. Разглядывая присутствующих, Гиллем обратил внимание – хотя, казалось бы, в данной ситуации это было неуместно – на то, как они одеты. Все сотрудники Министерства иностранных дел явились при полном параде – в черных, как сажа, официальных костюмах, с понятными только посвященным символами принадлежности к привилегированному классу: Эндерби и Мартиндейл надели галстуки бывших воспитанников Итона. У представителей колониального ведомства был какой-то затрапезный вид – они выглядели крестьянами, приехавшими в город на выходные, самое большее, чем они могли похвастаться (если говорить о галстуках), был галстук королевского артиллериста. Его обладателем был Уилбрахам, их лидер, честнейший человек со спортивной фигурой. В его «группу поддержки» входили: невозмутимая женщина в коричневом костюме (он вполне подошел бы для посещения церкви) и совсем молоденький паренек с веснушками и копной рыжих волос. Остальные члены комитета сидели напротив Смайли и Гиллема и были похожи на секундантов на дуэли, которую они не одобряют. Они пришли по двое, чтобы чувствовать себя увереннее: темноволосый и смуглый Преториус из Службы безопасности с женщиной, имени которой никто не знал, коллегой и помощницей; два бледнолицых воина из Министерства обороны; два финансиста из Министерства финансов. Оливер Лейкон сидел отдельно от всех, так что со стороны могло показаться, что это человек, которого происходящее почти не касается. На столе перед каждым лежала докладная Смайли в красной с розовым папке с грифом «Совершенно секретно. Передаче не подлежит». Она выглядела совсем как сувенирная программка. Слова «Передаче не подлежит» означали, что этот документ нельзя показывать Кузенам. Написал докладную Смайли, напечатали «мамаши». Гиллем самолично наблюдал, как восемнадцать страниц были размножены и скреплены вручную – все двадцать четыре экземпляра. Теперь плоды их трудов лежали перед людьми, сидящими вокруг этого большого стола, среди стаканов для воды и пепельниц. Немного приподняв свой экземпляр над столом, Эндерби с громким шлепком опустил его обратно.

– Все прочитали это? – спросил он. Прочитали все.

– Тогда начнем, – объявил Эндерби и обвел всех немного надменным взглядом. Глаза у него были воспаленные. – Кто первый? Ты, Оливер? Это ты нас здесь собрал. Тебе и карты в руки.

Гиллем подумал, что Мартиндейл, который всегда был грозой Цирка и всех его начинаний, на этот раз ведет себя на редкость тихо, что совсем на него не похоже. Его взгляд был почтительно обращен к Эндерби, уголки рта опушены, как будто он чем-то огорчен.

Лейкон решил начать с обеспечения своих тылов.

– Прежде всего, разрешите мне сказать, что для меня это является не меньшей неожиданностью, чем для всех вас, – сказал он. – Это – очень серьезный удар, Джордж. Возможно, было бы легче это воспринять, если бы мы были лучше подготовлены. И, должен сказать, что я чувствую себя немного неловко, выступая в роли человека, который должен обеспечивать постоянную связь со службой, в последнее время не очень стремящейся к поддержанию связи.

– Правильно, совершенно правильно, – поддержал Уилбрахем.

Смайли невозмутимо молчал. Преториус хмуро кивнул в знак согласия.

– Кроме того, все это происходит в очень неподходящее время, – добавил Лейкон многозначительно. – Я хочу сказать, что предположение, которое само по себе требует серьезнейшего рассмотрения, может иметь серьезнейшие последствия. Здесь очень многое надо осмыслить. Очень многим неприятным фактам посмотреть в лицо. Так ведь, Джордж?

Обеспечив пути для отступления, Лейкон постарался изобразить, что, может быть, никакой «бомбы под кроватью» на самом деле и нет.

– Разрешите мне кратко изложить суть вашего заключения. Можно? Если называть вещи своими именами, уважаемого китайского гражданина Гонконга подозревают в том, что он – русский шпион. Я правильно изложил главную мысль, Джордж?