Казнь на Вестминстерском мосту

Зенобия сожалела о том, что не подружилась с племянницей, что так редко навещала ее и позволила ей сблизиться с женщиной, которая впала в глубокую депрессию, которая, что вполне вероятно, из-за переживаний утратила душевное равновесие и повредилась в рассудке. Африка — дочь ее младшего брата, продолжала укорять себя Зенобия, и ей, тетке, следовало бы серьезнее относиться к своим обязанностям после смерти брата и невестки. Она же преследовала собственные интересы, и это было проявлением крайнего эгоизма с ее стороны.

Но сейчас поздно предлагать племяннице свою дружбу; единственное, что в ее силах, — это доказать невиновность Флоренс, а для этого, как сказала Шарлотта Питт — до чего же любопытная женщина эта Шарлотта, живет между двумя мирами и при этом чувствует себя своей в обоих, — так вот, как она сказала, нужно доказать, что виновен кто-то другой.

Зенобия наклонилась вперед и постучала в стенку кареты.

— Поторопись! — крикнула она. — Что ты еле тащишься? Чего ты ждешь?

Она подала свою карточку камеристке леди Мэри и смотрела ей в прямую спину, пока девушка пересекала холл, чтобы известить хозяйку о приходе гостьи. Зенобия не собиралась лгать насчет цели своего визита: во-первых, это было не в ее характере, во-вторых, она просто не умела этого делать, а в-третьих, так и не смогла придумать ложь, которая объясняла бы ее визит.

Девушка вернулась и проводила гостью в малую гостиную, где, несмотря на теплую погоду, в камине ярко горел огонь. Мэри Карфакс в величественной позе сидела в кресле с гнутыми ножками. Она скрыла свое удивление, потому что в ней возобладало любопытство, а так как любопытство относилось к низменным эмоциям, которыми она просто не могла обладать, она предпочла скрыть и его.

— Как мило видеть вас снова, причем так скоро, — сказала леди Мэри странным тоном, как будто никак не могла решить, как отнестись к гостье. — Я опасалась, что… — Она осеклась, сообразив, что это ниже ее достоинства — опасаться чего-то. — Я думала, что день будет скучным, — уверенно произнесла она. — Как поживаете? Прошу вас, присаживайтесь. Замечательная погода стоит, вы согласны?

Зенобия не заметила всех этих ухищрений, однако помнила, что должна соблюдать корректность, чего бы ей это ни стоило.

— Восхитительная, — согласилась она, усаживаясь подальше от огня. — Все зацветает, очень потеплело.

В парке уже появились гуляющие, а в ротонде играет немецкий оркестр.

— Все ждут не дождутся лета. — Леди Мэри так и сгорала от желания узнать, зачем это Зенобия, которая терпеть ее не могла, вдруг заявилась к ней, да еще во второй раз за две недели. — Вы собираетесь в Эскот? А в Хенли? Я нахожу скачки утомительными, но присутствие там является обязательным, вам не кажется?

Зенобия проглотила этот язвительный намек и придала своему лицу любезное выражение.

— Уверена, ваши друзья расстроятся, если вы не поедете, но для меня, боюсь, это мероприятие будет неприемлемым. В настоящий момент у одной моей близкой родственницы неприятности, и если ситуация ухудшится, у меня отпадет всякое желание принимать участие в светских мероприятиях.

Руки леди Мэри сжались на причудливых завитушках, украшавших подлокотники кресла.

— Вот как? Сожалею. — Поколебавшись, она решительно произнесла: — Могу ли я предложить свою помощь?

Зенобия вспомнила Питера Холланда и ночь перед его отправкой в Крым. Как бы он посмеялся над этим! Он сразу бы разглядел опасность — и абсурд.

— Вы могли бы рассказать мне все, что знаете о женщинах, стремящихся добиться для себя избирательного права? — Лицо леди Мэри сразу же приняло неодобрительное выражение: брови сдвинулись к переносице, взгляд бледно-голубых глаз стал суровым. — Что они собой представляют? Кто они такие?

— На вопрос, кто они такие, ответить легко, — пренебрежительно хмыкнула леди Мэри. — Это женщины, которым не удалось сделать удачную партию, или у которых мужской склад ума и желание доминировать, вместо того чтобы оставаться домашними, хрупкими, чуткими созданиями — то есть таковыми, какими их сделали Господь и природа. Это женщины, которые не отличаются привлекательностью, которые либо не обладают достоинствами, либо не сумели овладеть искусствами, присущими любой женщине и полезными ей для выполнения своих естественных функций: вынашивать и воспитывать детей, управлять хозяйством, превращать дом в островок спокойствия и благопристойности, где ее муж мог бы спрятаться от мирских пороков. Для меня загадка, почему выбирают иное, — хотя, конечно, можно предположить, что они жаждут отомстить нам, нормальным, с кем они не могут или не хотят соперничать. С сожалением вынуждена признать, что количество таких созданий растет, и они представляют угрозу нашему обществу. — Леди Мэри подняла брови. — Полагаю, вы не имеете с ними ничего общего, даже несмотря на то, что ваши природные инстинкты и образ жизни старой девы подталкивают вас к ним!

Ее глаза злобно блеснули, давние воспоминания снова ожили. Сочувствие Мэри Карфакс было фальшью, она ни о чем не забыла и ничего не простила.

— Господь свидетель, — продолжала она сварливым голосом, — в провинции и так неспокойно. Народ критикует королеву, и, как мне известно, поговаривают о революции и анархии. Угрозы правительству сыплются со всех сторон. — Она тяжело вздохнула. — Достаточно вспомнить о тех отвратительных убийствах на Вестминстерском мосту, чтобы понять, что общество в опасности.

— Вы так думаете? — Зенобия с трудом сдерживала улыбку, хотя внешне изображала величайшее почтение к суждениям леди Мэри.

— Я уверена в этом! — отрезала та. — А как бы вы интерпретировали случившееся?

Зенобия поняла, что настала пора сыграть дурочку.

— А вы не допускаете, что трагедии, о которых вы упомянули, проистекали из личных мотивов — зависть, алчность, страх, вероятно, месть за какое-нибудь оскорбление?

— Месть троим мужчинам, да к тому же депутатам парламента? — Леди Мэри против воли заинтересовалась таким взглядом на события. Она вдохнула, перевела взгляд на фотографии Джеральда Карфакса, потом на снимок Джеймса, стоявший на пианино, и выдохнула: — Один из них был тестем моего сына, знаете ли.

— Да, это такая трагедия для вас, — произнесла Зенобия без всякого сочувствия в голосе. — И, конечно же, для вашего сына. — Она не знала, как продолжить. Ей нужно было побольше выяснить о Джеймсе и его жене, но начни она расспрашивать, леди Мэри выразила бы только собственное мнение, предвзятое и бесполезное для расследования. Однако Зенобия не видела иного способа подступиться к главной теме. — Полагаю, это очень глубоко задело его.

— О да, конечно. Конечно, задело. — Леди Мэри произнесла это неуверенным тоном и тут же ощетинилась.

Зенобия встречала представителей различных классов и слоев: дворян и рабочих, ремесленников, игроков, моряков, авантюристов и дикарей. И пришла к выводу, что у самых разных людей очень много общего. По неуверенному тону хозяйки, по ее внезапному напряжению и по вдруг побледневшим щекам — Мэри никогда не опускалась до румян — она сразу распознала замешательство. Значит, Джеймс Карфакс не скорбит по своему тестю!

Найдя эту лазейку, Зенобия решила подпустить в свой голос сочувствия.

— Для молодых людей траур — это тяжелое испытание, и миссис Карфакс, несомненно, очень сильно переживает.

— Очень, — на этот раз мгновенно согласилась леди Мэри. — Она приняла это близко к сердцу, что, я полагаю, вполне естественно. Но это в немалой степени осложняет жизнь Джеймсу. — Зенобия ничего не сказала, своим молчанием побуждая ее продолжать. — Она сильно зависит от него, — добавила леди Мэри. — И в настоящий момент требует массу внимания к себе.

Зенобия и на этот раз распознала за словами леди Мэри сомнения и не очень приятные воспоминания. Она представила ее такой, какой та была тридцать лет назад: гордой, властной, убежденной, будто ей известно, что нужно другим, и полной решимости — ради их же блага — обеспечить им все это. Наверняка Джеймс Карфакс был первым в очереди на облагодетельствование, и запросы его жены только мешали леди Мэри.