Страница 175 из 185
— Тетя! Головка бобо. Тетя! — приставала девчурка, болтая куклой, и рассказывала, что и головку кукле разбили большевики, и башмачок с ножки украли большевики…
Владимир волновался, краснел, терялся под взглядом Вероники, и это смущало Веронику, рождая в душе ее непонятный упрек и напоминая, что она невеста Бориса…
— Владимир! Если бы ты нам самовар… Впрочем сиди! Мне все равно надо в кухню: там у меня плита топится… Вероника, наверное, кушать хочет…
Лада убежала в кухню. Вероника сейчас же заговорила о Борисе: куда же он делся, Борис? Она боялась с ним разъехаться, а он не приезжал. Это странно…
— Я боюсь… Неужели он в Севастополе?..
— Угорел от счастья… Это с нашим братом случается, — вставил Владимир и с тоской посмотрел в глаза Веронике. Стал вспоминать об их встрече в лазарете у красных, о Спиридоныче, об Ермишке. На несколько минут эти воспоминания увлекли Веронику. Опечалила судьба Спиридоныча: хороший был человек!
— А Ермишка наш вроде «ваньки-встаньки».
Вероника рассказала все про Ермишку. Удивилась, что он тут, у рыбаков. С ним и послали записку к Борису. Почему он этого не сказал Веронике, когда приезжал в Севастополь?
— Он сказал, что не нашел Бориса и отдал записку в номерах служащему…
— Я боюсь, Владимир Павлович… Не случилось ли беды с Борисом… Нельзя ли Ермишку позвать сюда? Я хочу расспросить его…
— Я живу здесь… тайно. А впрочем, все равно…
Владимир хотел пойти к рыбакам, но Вероника удержала его: нет, нет, тогда она сама:
— Как к рыбакам пройти? Я шла и не запомнила…
Вышли на балкон. Владимир рассказывал, как ближе спуститься к морю, и Вероника пошла торопливо и взволнованно. Владимир смотрел ей вслед и чувствовал, как в глубине души его пробуждается заглохшее было чувство влюбленности в эту девушку в черном, похожую на монашенку… Счастливый Борис! Она его ищет, а он… не храним, что имеем, а потерявши, плачем…
— А где Вероника?..
Лада загремела чайной посудой и спугнула настроение Владимира. Обернулся и, увидя испачканную в саже щеку Лады, подумал: Лада — Марфа, а Вероника — Мария[456]…
— Ты испачкала щеку в саже, — сказал и вздохнул, отбросив недокуренную папиросу на пол. Лада рассердилась: такое неряшество! А Владимиру сделалось смешно, и Лада вдруг показалась маленьким и незначительным человеком. Стоит ли придавать значение таким пустякам, когда несколько дней тому назад они оба стояли пред лицом смерти?..
— Нравится тебе Вероника? — спросил неожиданно.
— Да. Но мне жаль ее, бедную…
— Почему?
— Я не могу представить ее женой Бориса… Она не будет с ним счастлива.
— Нет радости на свете вечной и нет печали бесконечной[457], — загадочно и задумчиво произнес Владимир. Принес из кухни самовар.
— Мама! Идите с нами чай пить, — позвала Лада старуху, притворив дверь.
— Не пойду.
— Почему?
— Смерть пришла.
Лада переглянулась с Владимиром. Что-то неладное творится с бедной старушкой: несколько раз она уже произносила загадочную бессмыслицу. Боится Владимира: при случайной встрече с ним крестится, шепчет молитву и убегает в свою комнату и запирается. Занавесила свое окно шалью и не открывается, сидит в темноте. Помутилось в голове. Ворует девочку: утащит спящую из кроватки в свою комнату, запрется и не отдает.
— Черти у вас, — говорит.
Вернулась Вероника, взволнованная и расстроенная: Ермишка ничего не знает, Бориса не застал и оставил записку в номерах, а Веронике не сказал ничего про записку потому, что побоялся: «Приказания такого не было, и, может быть, опять не в свое дело влезешь». Пили чай, и Вероника поминутно задумывалась и переставала слышать, что ей говорят. Мысли ее кружились около Бориса. «Что-то случилось». Лучше поскорее вернуться в Севастополь. Но как? Рыбаки сказали, что рыба не ловится и везти в Балаклаву нечего, — сегодня не поедут.
— А завтра?
— Едва ли и завтра. Что, впрочем, будет ночью?
Не надеются.
— Я думаю, что Борис в Балаклаве, — уверенно сказала Лада, когда Вероника в раздумьи остановилась у окна и затуманенным грустным взором смотрела в сверкающую синь моря. Лада была в этом уверена: она хорошо знала Бориса, этого человека минуты. Вероятно, застрял в Балаклаве с Карапетом или другими приятелями, закрутил и забыл, что он жених и что его ждет любимая женщина. Видно, горбатого только могила исправляет…
— Может быть, пойти мне в Балаклаву? — обернувшись, тревожно спросила Вероника.
— Оставайтесь до завтра. Может быть, явится сегодня ночью или завтра утром, — посоветовал Владимир.
Решила остаться. Успокоилась. Увлеклась воспоминаниями о прошлом и невозвратном. Потом Лада рассказывала про свои страшные приключения и переживания во время эвакуации и жизни на Кубани, как болела тифом, как жили в саду и как бежали. Точно перечитывали книгу о Рокамболе[458] — столько всяких страшных и невероятных приключений. Владимир рассказал, как со Спиридонычем жили в сектантском скиту и как потом пробрались в Крым к «зеленым». Души у всех взбаламутились от этих рассказов и воспоминаний, как у детей от страшных сказок. Разошлись поздно и не могли заснуть. Точно весь дом пропитался нервной тревогой: даже девочка капризничала, пугалась и не отпускала маминой руки… Ночь была лунная, яркая, тихая и звездная. Море вздыхало прибоем и пересыпало гальки и ракушки на берегу, как горох из мешков. Вероника не раздевалась. Прилегла было в зале на диване, где ей приготовили постель, но скоро поднялась. Не лежится. Все кажется, что надо скорее что-то сделать, куда-то пойти. Выходила на балкон, смотрела на сверкавшую лунными блесками морскую пустыню, прислушивалась к молчанию ночи и вдруг начинала чувствовать невыносимое одиночество и страх. Тихо проходила в комнаты, озиралась и радовалась, что в других комнатах не спят: Лада тихо разговаривает с девочкой, Владимир осторожно покашливает и ходит. Чрез занавешенное стекло двери в его комнату виден свет. Владимир не мог уснуть от иной тревоги: близость Вероники не давала покою его душе… Все казалось, что осталось между ним и этой прекрасной девушкой что-то недоговоренное, оборванное. Как начатая и внезапно прерванная мендельсоновская «Песня без слов»[459]… И вот он думает, что такое творится в его душе? Неужели снова оживает оборванная любовь, похожая на сорванный нечаянно нерасцветший еще бутон. Каждый шорох в зале, шаги, скрип двери на балконе заставляют его вздрагивать и прислушиваться… Она не спит!.. А часы бегут, бегут… Завтра ее здесь уже не будет, и никогда больше они не встретятся на путях жизни[460]… Путь жизни! Для него, решившегося оборвать этот путь своей рукой… Помешал ребенок, а вот теперь — эти шаги и шорох в зале… От них тоже испуганно бежит мысль о смерти и является неутолимая жажда жизни…
— Владимир Павлович, вы еще не спите?
— Нет, нет…
— Мне скучно и страшно…
— А можно к вам?
— Да.
Тихо вышел из комнаты и прошел в зал. Здесь только лунный свет, и в нем черный тонкий женский силуэт у окна.
— Вы… плачете?
— Так это…
Остановился около нее. Подняла голову: на освещенном лунном сиянием лице огромные глаза с тоской и приветливой улыбкой. Точно пожаловалась Владимиру. На что? Не только страх предчувствий несчастия с Борисом прятался в душе Вероники: там было еще чувство оскорбленной гордости. Любовь не только дает, она еще и требует…
— Хотите, посидим над морем?
Пошли, взобрались на скалу с площадкой на вершине и сели рядом на белой садовой скамье. Необозримый простор, сверкающий, туманный, сливающийся на горизонте с небесами. Опять вздохи моря, шорохи гальки и мертвая заколдованная тишина…
456
…Лада — Марфа, а Вероника — Мария… — Согласно библейской легенде, сестры Лазаря Марфа и Мария принимали Иисуса в своем доме. Но если Мария сидела у ног Христа и внимала ему, то Марфа хлопотала по хозяйству. Когда же она попросила сестру помочь ей, Христос сказал: «Марфа! Марфа! Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее» (Лк. 10:38–42). Эти имена являются обозначением духовного и материального начал.
457
Нет радости на свете вечной… и нет печали бесконечной. — Источник цитаты не установлен.
458
Рокамболь — герой многочисленных романов фр. писателя П.А.П. дю Терайля «Похождения Рокамболя».
459
«Песня без слов» — сочинение нем. композитора Ф. Мендельсона (1809–1847), входящеее в одноименный цикл (1829–1845).
460
…на путях жизни… — Любимое выражение Чирикова, который назвал свои воспоминания «На путях жизни и творчества».