Страница 8 из 29
Произошли два важных события в нашей жизни. Коля ходил в Павловск и «продал» там полушубок. Конечно, как и всегда с нами, когда мы становимся «дельцами», кроме анекдота ничего не получилось. Он очень запоздал и пришел уже после запретного часа. Я чуть с ума не сошла от страха. И, конечно, пришел без кожуха и продуктов. Немцы обещали заплатить «завтра». Правда, они дали ему солдатского супу поесть. И то хорошо. Но все же за большой и новый кожух маловато. Я не верю, что завтра они заплатят. А там — кто его знает? Всё же это европейцы.
Второе событие: познакомилась с настоящим «белым». Бывший морской офицер. Воспитанный, упитанный, вымытый и нестерпимо и по нашим масштабам утрированно вежливый. Как на театре. Рассказывал о работе белой эмиграции против большевиков. Сам он из Риги. Обещал дать мне Шмелева и еще некоторые книги, изданные заграницей. Работает переводчиком у немцев. Всё как во сне. МЫ и настоящий БЕЛЫЙ ЭМИГРАНТ! Человек из того мира, о котором мы только мечтали. И еще трудно поверить, что где-то есть не советская и не фронтовая, а нормальная человеческая жизнь. И до этой жизни всего один день пути . Но для нас это так же далеко, как до Марса.
Коля все же пошел в Павловск, несмотря на мои мрачные прогнозы. Он получил плату за кожух и принес полмешка настоящей еды. И его там опять накормили супом. Всё же Европа имеет свои моральные минимумы. И честные люди, даже и немцы, не перевелись на свете. А принес он вещи волшебные : КРУПУ, мясные консервы, ТАБАК и хлеб. Крупы много. Ни с чем несравнимое ощущение полного желудка! Крупы теперь нельзя достать ни за какие деньги и сокровища.
С едой все хуже. Того, что нам принес Коля из Павловска, хватит ненадолго. Вылазки на поле за турнепсом и картошкой приходится совсем прекратить. Также и за лошадьми. Вблизи уже всё подобрали, ходить далеко опасно, да и немцы не пускают. Они берут на учет все продукты. А так как у нашего населения никаких продуктов нет, то взяты на учет все огороды. Здесь, конечно, не так немцы, как наша управа и полиция. Собираем желуди. Но с ними надо уметь обращаться. Я научилась печь прекрасные пряники из желудей с глицерином и корицей. Желуди надо очистить и кипятить, все время меняя воду, до тех пор, пока вода не станет совершенно белой и прозрачной. Таким образом они освобождаются от танина. После кипячения их надо пропустить через мясорубку, прибавить по вкусу глицерину и корицы, смачивать руки в воде и делать лепешечки, которые печь прямо на плите. Никто мне не верит, что это из желудей. У бабушки, матери Н. В., мы нашли в комоде полную большую банку корицы. Почему она у нее оказалась — понять невозможно. А в кладовке у Ершова литра два глицерина. Вот тебе и пирожные.
Художник Клевер, сын знаменитого пейзажиста Клевера, съел плохо приготовленную кашу из желудей, отравился танином, и у него отнялись ноги. Нужно было молоко. В том дворе, где они живут, живет баба с коровой. Сестра Клевера умоляла бабу продать ей молока, но баба отказалась, так как у немцев она может получить продукты, а деньги ей ни к чему. Кто-то из возмущенных соседей позвал проходящего мимо немецкого солдата и рассказал всю историю. Немец немедленно поколотил бабу и приказал ей отдавать весь удой молока в течение недели бесплатно Клеверам. Клеверы брали только столько, сколько нужно, и платили бабе. Нужно было видеть, рассказывали мне, как баба чуть не на коленях ползала перед немцем. Хотя какое право имел немецкий солдат ей приказывать? А солдат ежедневно приходил и проверял, исполняет ли баба его приказание. Ведь вот бывают же на свете такие! Клевер поправился. Вот тебе советские Минины и Пожарские. Вот тебе советское воспитание. И каким героем и морально «светлой личностью» выглядит этот немецкий враг, по сравнению с этой бабой и ее присными.
Начались уже настоящие морозы. Но топлива сколько хочешь. Все полуразрушенные дома можно разбирать на топливо. А у нас еще много профсоюзных дров. Да здравствует профдвижение! Вчера переехали во дворе в дом Ершова. Здесь у нас две комнаты жилых и две нежилых. У М.Ф. комната побольше. Она ее сразу же облюбовала. Во-первых, потому что она больше, а во-вторых, и это главное, отапливается из нашей комнаты. Значит, топить печку и готовить в ней буду я, а не она. Нежилые комнаты заменяют кладовки. И жить можно. А в кладовках мы нуждаемся потому, что Н. В. и Н. Ф. и еще другие соседи просили нас при отъезде слезно сохранить их вещи. Мы пообещали и вот теперь таскаем всё с места на место, как дураки. И знаем, что все равно всё пропадет, но наша интеллигентская мягкотелость не позволяет бросить всё сразу. Особенно ненавижу я пианино, которое Н. Ф. успела «приобрести» в консерватории и на которое написана нам перед отъездом доверенность распоряжаться. И вот таскаем. Пропади оно всё пропадом! Нашего-то у нас уже почти ничего не осталось, кроме нескольких вещичек вроде палехских ящичков. Да еще — библиотеки, которая тоже отнимает массу сил при перетаскивании. Но это книги! Развели уют. Теперь Николай не страдает от жизни в одной комнате с М.Ф. и нет проклятых тряпок, которые служили ширмами в старой комнате. Я нашла в водопроводном колодце немного воды, которая не замерзла, потому что колодец глубокий и закрыт крышкой. Помылись, и я даже немного постирала. Сказали соседям, что есть вода и не надо ползать на животах к пруду. М.Ф. устроила мне сцену — «нам не хватит».
Сегодня к нам пришел знакомиться некий Давыдов. Он «фольксдойч», как теперь себя называют многие из обрусевших немцев. Работает переводчиком у немцев при СД. Это какая-то ихняя секретная полиция, но не из самых свирепых, а помягче. Хочет оказать Коле протекцию. Он слушал колины лекции по истории в Молочном институте и был от них в восторге, как и все прочие профессора и преподаватели. Вот еще тоже один из анекдотов советской жизни: Коля не имел права читать лекции для студентов, а вот для профессоров — имел. И как только русская история возродилась опять из марксистского пепла — его немедленно стали рвать на части в различные высшие учебные заведения. В Молочный институт он попал всё же не совсем обычно. Там читал русскую историю какой-то партийный пропагандист. И это было до такой степени безграмотно и ужасно, что даже наши многотерпеливые и кроткие профессора восстали и потребовали от Обкома отозвания этого, с позволения сказать, лектора. Тогда кто-то вспомнил, что слышал колину лекцию в с.-х. институте. Его пригласили на пробу. И этот затурканный «интеллигент» покорил не только беспартийную профессорскую массу, но даже и партийных китов вроде директора института. С одной стороны, нам было очень приятно, что наконец где-то на крошечном кусочке этого военного поля — наша взяла. А с другой стороны — у меня всегда поджилки тряслись, что когда-нибудь он направится прямо с лекции в тот университет, из которого никто еще не возвращался. И как только он запоздает с лекции, а это было всегда, потому что его задерживали слушатели вопросами, я уже начинаю готовить ему рюкзак с сухарями и дорожными вещами. Так оно, конечно, когда-нибудь и было бы, если бы не благословенные немцы. А отказаться от работы было невозможно, потому что его назначили все-таки от горкома, а во-вторых, это был хороший заработок. А главное, ему это доставляло отдых и несравнимое наслаждение — хоть отчасти, хоть под всякими вуалями проводить все-таки какие-то намеки на свободное преподавание. И эти лекции и теперь нам сослужили большую службу. И мое назначение квартуполномоченным, а отсюда и получение хоть изредка, хоть раз в две недели какого-то съедобного подобия произошло потому, что наш городской голова (бургомистр) тоже один из слушателей Николая — приват-доцент.
И Давыдов тоже вот сегодня пришел с помощью. Этот Давыдов, хоть и переводчик, которые почти все поголовно оказались [сволочью] дрянью и захребетниками, не плох [не таков]. Он, сколько может, оказывает помощь людям. Переводчик — сила, и большая. Большинство из них — страшная [сволочь] шпана, которая дорожит только своим пайком и старается сорвать с населения всё, что только возможно, а часто и то, что невозможно. Население же целиком у них в руках. Придет человек в комендатуру по какому-нибудь делу, которое часто обозначает почти жизнь или смерть для него, а переводчик переводит, что хочет и как хочет. И всегда бывает так, что комендант требует от него невозможных взяток. А взятки даются тоже через переводчика. Все они вымогатели и все ползают на брюхах перед немцами. Я сама видела в комендатуре такой спектакль: на полу передней, через которую ходят все просители, разостлан прекрасный дворцовый голубой ковер. Люди, не зная, для чего он тут разостлан, идут по нему, потому что иначе не пройдешь: он занимает всю комнату. Вдруг вылетает переводчица и начинает кричать на посетителей, как они смеют, свиньи, ходить по комендантскому ковру. Ковер здесь разостлан для просушки или еще чего-то, и «господин комендант», мальчишка-лейтенант, стоит и ухмыляется, а посетители не знают, что им делать. А переводчица — учительница. Конечно, я сказала ей пару теплых слов, не пошла к коменданту и не получила бумажки, за какой ходила. — Бумажки о том, что мы не подлежим переселению. Она кричала мне вслед, что она пришлет за мной полицая. И тогда я, уже совершенно разъяренная, сказала, что я пришлю за ней не полицая, а солдат из СД. Она немедленно же скисла, как проколотый шар, и с тех пор была очень со мной ласкова… Когда я рассказала об этом нашему городскому голове, он запечалился и сказал, что головы мне не сносить. Ничего, ГПУ не съело, а уж какая-то Клара Ивановна и подавно подавится! Так вот, слухи о Давыдове ходят самые хорошие. Говорят, что он, если и не может много помогать населению, то всё же при переводах держится всегда елико возможно близко к истине и никогда не берет с населения взяток. Пришел он к Коле с заявлением, что немцы очень «ценят культуру» и зовут интеллигенцию для работы с ними. Интересуются они главным образом специалистами военными и техническими. Но колина специальность здесь ничего не может им дать. И это очень приятно. Хотя наша дорогая родина и стала нам всем поперек горла, а все же для нас было бы невозможно выдать врагу какой-нибудь военный секрет. И хотя (теперь) [наша] «родина» — не народ и не государство, а проклятая шайка бандитов, а вот поди ж ты — не смогли бы! Никак не можем отделаться от нашей «устаревшей принципиальности». Хотя и знаем, что большевизм не победить благородными чувствами и сохранением своих патриотических риз. Да и настоящий патриотизм — в том, чтобы помогать всем врагам большевиков! Никак не можем отделаться от нашей «устаревшей принципиальности». Хотя и знаем, что большевизм не победить благородными чувствами и сохранением своих патриотических риз. Да и настоящий патриотизм — в том, чтобы помогать всем врагам большевиков!