Страница 49 из 53
Рабочие многих замоскворецких фабрик и заводов, мастерских Брянского, Александровского вокзалов поджидали траурную процессию неподалеку от Большого театра. Они решили присоединиться к своим товарищам в полном боевом порядке. Здесь же остановились делегаты многих городов. Вот живое свидетельство участника демонстрации.
«На Театральной площади стоял длинный ряд делегаций с венками.
Совершенно неожиданно вижу в этом ряду своего знакомого из Саратова.
— Вы как? — спрашиваю.
— Делегатом на похороны из сараевской парторганизации».
По дороге все время присоединялись новые и новые делегации, рабочие приносили новые венки, траурные флаги с самодельными, но искренними, скорбными надписями. «Трогательное впечатление, — пишет один из участников похоронной процессии, — производило множество маленьких простых венков, несомых на высоких древках, очевидно, от рабочих отдельных фабрик и групп». Не было, кажется, ни одной московской фабрики, ни одного завода, не приславшего со своей делегацией венок. Невозможно было прочитать и запомнить эти сотни траурных дат и надписей: от Московско-Казанской железной дороги, от Курских железнодорожных мастерских, печатников Лефортовского района, булочников Мясницкой части, рабочих заводов — «Новый Бромлей», Густава Листа, Гужона, «Богатырь» и т. д.
Над необъятной, неоглядной толпой реяли звуки революционных, боевых песен. Тысячи голосов пели «Марсельезу», «Варшавянку», «Красное знамя». Несколько оркестров играли похоронные марши.
Когда демонстрация от университета повернула по Никитской улице к Ваганьковскому кладбищу, оркестр и хор Московской консерватории в полном составе вышли навстречу профессии. Дирижер взмахнул рукой, и совершенно неожиданно, покрывая весь шум манифестации, летя ввысь выше толпы, выше реющих знамен, уносясь в синеву неба, зазвучали величавые и торжественные звуки похоронного марша:
Процессия остановилась, как один человек, остановилась без всякой команды.
Молодые, свежие, прекрасно обученные голоса под стройный аккомпанемент великолепного оркестра консерватории, сливаясь с общим настроением и как бы вторя ему, звенели в воздухе:
…Все стояли, как зачарованные… И затем тихо тронулись дальше…»{«Былое», 1926, № 1, стр. 90.}
Все дальше и дальше двигалась процессия по Никитской, потом по Пресне.
Вот уж виднеется, в дрожащих отблесках факелов, ограда Ваганьковского кладбища…
И, как бы по невидимому знаку, сначала окружавшие гроб Баумана товарищи-друзья, а затем и все ближайшие сотни, тысячи рабочих тихо и скорбно запели любимую песню Ленина «Замучен тяжелой неволей». Эта песня более всего была уместна именно здесь, на похоронах его верного ученика и соратника…
пели провожавшие Николая Эрнестовича большевики, его друзья по подпольным кружкам, по подпольным массовкам. Грозно и сурово, как вызов врагу, и вместе с тем как великое пророчество, как непреодолимая уверенность в близкой победе звучали заключительные слова траурной песни:
Когда грандиозная процессия подошла к Ваганьковскому кладбищу, было уже больше восьми часов вечера.
Медленно несли красный гроб Баумана его друзья и товарищи и в полном молчании остановились у вырытой могилы. Она находилась довольно далеко от входа на кладбище, почти на самом его краю, вблизи подъездных путей железной дороги.
На кладбище вошли распорядители похорон и члены партии, ближайшие друзья и родственники Баумана. Громадное большинство провожающих не смогло войти на кладбище. Рабочие теснились у ограды, влезали на деревья, чтобы хоть издали взглянуть на погребение, послушать отрывки прощальных речей.
Наступила последняя минута…
После прощания жены и родных с покойным гроб медленно, под звуки похоронного марша, опустили в могилу. Целый холм живых цветов, венков, знамен вырос на месте могилы.
Первым у могилы говорил В. Л. Шанцер (Марат). Его речь звучала сильно, взволнованно.
— Мы опускаем в могилу гроб одного из передовых бойцов за права пролетариата. Всю жизнь он боролся за эти права и не переставал бороться тогда, когда бывал в тюрьме или ссылке. Как только ему удавалось вырваться на свободу, он опять был на своем посту!..
Оратор вкратце осветил важнейшие вехи славного жизненного пути погибшего большевика: работу Николая Эрнестовича в ленинской «Искре», его участие во II съезде партии…
Проникновенно звучали слова о твердом, непоколебимом большевике, ни разу не отступившем перед трудностями подпольной работы, крепостной одиночки, ссылки, высылки по этапу, тюрьмы…
Затем у могилы появилась жена Баумана. Она произнесла исключительно сильную речь, призывая рабочих Москвы продолжать борьбу за то дело, которому верно служил, за которое сражался всю свою жизнь Николай Эрнестович.
«Перед вами женщина, оплакивающая не только мужа, но и друга, товарища, в котором она всегда находила поддержку в борьбе. Я плакала здесь, как человек, потерявший одну сторону своей жизни — личную жизнь, — с необычайным подъемом говорила К. Медведева. — Враги хотели нам нанести ущерб этой смертью, совершенной наемным убийцей, но вышло наоборот. Несметная толпа пролетариата вышла на улицу, организовалась там, произвела грандиозную манифестацию… она расправила крылья и показала свои силы врагам!..»{«20 октября 1905 г. (речь жены Баумана на его могиле)». М., 1905, стр 3.} Это выступление жены погибшего большевика произвело на присутствующих незабываемое впечатление…
Среди густой тьмы яркими световыми пятнами выделялись то там, то здесь группы рабочих, — в руках их горели факелы, фонари, у многих — простые стеариновые свечи.
Поэт Максим Горемыка (М. Л. Леонов) с подъемом прочел свое стихотворение «Памяти борца (Н. Э. Баумана)»:
Затем выступило еще несколько друзей и товарищей. Во всех речах звучала скорбь о трагически прервавшейся жизни пламенного большевика, звучали призывы к восстанию, к отмщению.
В последний раз низко-низко, до самой земли, склонились знамена, отзвучали аккорды траурного марша…
Участники процессии расходились так же организованно, как и шли сюда через весь огромный город. Ни полиции, ни черносотенцев вокруг кладбища не было видно.
И лишь поздним вечером черная сотня и царские слуги осмелели. Большая группа рабочих, интеллигентов, студентов возвращалась по Большой Никитской улице, направляясь в Замоскворечье мимо Долгоруковского переулка, манежа и университета. Было уже совсем темно, тускло мерцали фонари у огромного, длинного здания манежа. Участники демонстрации шли тихо, невольно вновь и вновь возвращаясь в своих думах к засыпанной венками и цветами могиле Николая Баумана…
Внезапно раздался выстрел, — явно с провокационной целью. Стреляли со стороны университета. И вдруг из манежа, словно дождавшись этого момента, выскочили затаившиеся там казаки и полицейские. Через минуту залп, а затем частые одиночные выстрелы прорезали тишину глубокого вечера. Вновь раздался залп, другой… Стреляли на близком расстоянии в толпу народа, теснившуюся у ворот университетского двора. Ворота оказались по чьему-то приказанию запертыми. Раздались отчаянные крики, стоны раненых, полилась кровь… Некоторые пытались перелезть через высокую металлическую решетку университетского двора, но падали убитыми или ранеными… Расстрел безоружных продолжался несколько минут.