Клирик

Я потянулась к сумке и отстегнула свой щит. Заметив это, гном ускорился, побежал ко мне тяжелой рысцой. Да он что, серьезно? В самом деле?

Едва успела вдеть руку в ремни и схватить с пояса первое, что подвернулось. Искать в сумке шлем или перчатки времени не было.

Меж тем крепыш уже оказался рядом.

Прикрывшись щитом, я поудобнее перехватила рукоять клевца. А когда гном с разбега обрушил на меня топор, сместилась вправо, пропуская мимо. Но крепыш оказался не промах, тут же попытался садануть меня краем своего щита в челюсть. Все, что мне удалось, — вовремя оттолкнуть его от себя. Гном тут же, разворачиваясь, со всего маху обрушил на меня новый удар. Я едва успела подставить щит. Рука практически отсохла, да и щит едва не дал трещину.

Чуть ссутулившись, я сделала пару шагов вправо, словно собиралась обойти противника. Но последовал новый замах. Я отшатнулась и снова пропустила удар мимо. Еще пара шагов, еще один мимо… Мы что, так и будем кружить?!

Но гном разгадал мои маневры и ударил, метя в голову. Я, сделав шаг вперед, приняла топор на щит, а сама ударила его в бедро и дернула на себя, заставляя крепыша встать на колено. И тут же, чтобы не прозевать удар в ногу, выдернула клевец и отскочила в сторону. Гном, стоя на поврежденном колене и закрываясь щитом, развернулся ко мне лицом.

Я отступила на шаг. До меня только что дошло содеянное. Я его ранила, серьезно ранила! У него под коленом быстро натекала темная лужица.

Вдруг гном, громогласно рыкнув, отшвырнув щит, поднялся на ноги и бросился на меня. Держа топор обеими руками, он обрушил на меня мощный удар. Я перевела удар в скользящий, приняв его на щит. А потом пропустила противника мимо себя, крутанувшись на месте, и с размаха всадила клевец ему в спину.

Удар. Чавкающий звук. Гном упал на землю лицом вниз, вырвав клевец из моих ослабевших ладоней… Ох, Пресветлая! Что я натворила?!

Стоя в оцепенении, я смотрела на распростертое у моих ног тело, из-под которого начала растекаться бордовая клякса. Светоносная! Мамочка! Что же делать?!

Сняв с руки расколовшийся на две половины щит, я опустилась на колени и попробовала перевернуть гнома. Почти перевернув, я машинально взглянула на его лицо и наткнулась на остекленевший взгляд. Отшатнувшись, я выпустила тело из рук, и оно мягко повалилось обратно. Мне стало страшно. Я в первый раз в жизни убила! Пусть невольно, но убила!

Совершенно не зная, что делать дальше, я все-таки набралась мужества и вернулась к распростертому на земле гному. Выдернула из спины глубоко засевший клевец, с трудом перевернула тело.

В сознании билась одна-единственная мысль: «Нужно достойно похоронить павшего», — и я, руководствуясь ею, закрыла ему глаза, вложила в руки топор, а щит уложила к ногам. Мне представлялось, что именно так должен лежать погибший воин.

Нет сомнений, его скоро найдут, ведь из владений гномов я еще не ушла — не успела преодолеть пологие подошвы гор. Непослушными пальцами подняла окровавленный клевец, кое-как оттерла его какой-то тряпкой из сумки и с содроганием прицепила к поясу. А потом взвалила ношу на плечи и, бросив последний взгляд на место сражения, зашагала прочь.

Уже давно перевалило за полдень, а я все шла и шла, как заведенная, и не останавливалась. В голове не было ни одной связной мысли, лишь пустота и какая-то душевная апатия.

Горы остались позади. Началось предгорье с холмами и зелеными долами, с высокой травой по пояс и звоном цикад в ней. Я спускалась с одного холма, чтобы тут же начать восхождение на другой, все дальше и дальше уходя от негостеприимных гор, от веселого малыша Фундина, от его бешеного отца, от того, что совершила.

Ближе к вечеру все же понемногу начала приходить в себя. Ноги нещадно гудели, голова налилась свинцом, а плечи зверски болели от сумки. Я наконец-то начала замечать окружающий мир: прохладу налетавшего с севера ветерка, бездонную синеву неба, стрекот насекомых, запах луговых трав. Правда, появилось и другое чувство: словно кто-то искал меня, пытливо выглядывая на просторах предгорий. Пронизывающий и одновременно злой взгляд то проскальзывал мимо, то принимался жадно шарить по мне, словно старался разглядеть, что скрыто в душе. Цеплял, пытался нащупать, вызывая непреодолимое желание спрятаться куда-нибудь. У меня от такого пристального интереса аж зуд между лопатками начался.

Некоторое время я просидела под раскидистыми кустами, напоминающими земную акацию, в надежде укрыться от чужого взгляда. Но тщетно — он находил меня и, вцепляясь с новой силой, все дольше и дольше не отпускал. Напрасно я оглядывала окрестности в попытке определить, откуда на меня смотрят. Даже попробовала найти объяснение этому ощущению, но безуспешно. В итоге плюнула и, списав все на нервное потрясение, продолжила путь.

На закате, шатаясь от усталости, я все же решила остановиться. И тут меня скрутило, да так, что чуть не заорала от невыносимого чувства одиночества. Нахлынувшее ощущение оказалось столь сильным и острым, что терпеть его не было никаких сил. Я не понимала, отчего оно, откуда? Почему? Но чувствовала себя так, словно у меня душу вынули и выбросили. Мне хотелось выть от невозможности бороться с этим. Сердце бухало в груди бешеными неровными толчками, а грудину, казалось, вывернули наизнанку, и теперь опытный палач тянет из меня жилы одну за другой.

Прямо на том же месте, где стояла, сначала упала на колени. А потом свернулась клубочком и замерла, пытаясь унять боль. Но тщетно. Она не желала уходить, продолжая раздирать на части, рвать на кусочки и вгрызаться в окровавленные ошметки.

Лишь когда солнце наполовину ушло за горизонт, я пришла в себя и, с трудом распрямив затекшее тело, встала на ноги. Быстро перекусив, — в сгущающихся сумерках разводить костер не было сил, — я пыталась осмыслить, что же со мной произошло. Первым делом полезла в сумку и достала книгу. Вдруг удастся разобраться в случившемся?

Однако ничего не получалось: буквы скакали перед глазами, то сливались в неясную полосу, то вдруг складывались в сплошную абракадабру.

Промучившись так с полчаса и в бессилии закрыв ее, я, с трудом выталкивая слова из непослушного горла, прошептала:

— Ничего не понимаю…

Еле справившись с неутихающей болью, села, потянулась внутрь себя, туда, где должно было пульсировать счастье. Но теперь его не ощущала. Там появилась глухая стена, неодолимая преграда, не дающая прорваться к силе!

И тогда я решила испытать преграду на прочность. А вдруг получится сломать?

Билась и так и эдак, даже попыталась медитировать. Но ничего не получилось. В итоге в бессилии уронила голову на руки и замерла, не зная, что же делать и как быть.

Ночь провела ужасно, то проваливаясь в забытье, то вновь всплывая, когда терзания принимались мучить меня с новой силой. Поэтому, лишь едва забрезжил рассвет, я поднялась и пустилась в дорогу. В душе поселились абсолютная пустота и апатия. Я отрешилась от окружающей действительности, чтобы хоть как-то перенести непонятную муку, накатывающую на меня волнами.

Толком не помню, как и куда я шла эти два дня, но все же как-то сумела добраться до Кулвича.

Городок встретил меня толчеей и суетой переполненных улиц, криками торговок и разносчиков, скрипом повозок и ржанием лошадей, окриками возниц, шумом базарной толпы. Конечно, его живость и непривычность немного выдернули из серого беспросветного отчаяния, которое владело мной последние дни, однако они так и не смогли вернуть той прежней полноты бытия. Рассеянно рассматривая невысокие дома, где первые этажи были сплошь каменные, а вторые и изредка третьи — из теса, я заскользила слепыми глазами по черепичным крышам, после чего уткнулась взглядом в булыжную мостовую.

Изредка меня толкали, задевали, но все больше обходили стороной, стараясь не заступать дорогу. Это еще больше вдавливало в сумрак пустоты и внутреннего одиночества.