Дорога на Рейншедоу

С горечью она размышляла, что же так её удивило. Порядок оставался прежним. Элис всегда получала всё, чего бы ни пожелала, брала всё, что ей было нужно, никогда не задумываясь о последствиях. Каждый член семьи Маринн ставил Элис на первое место, включая и саму Элис. Её запросто можно было возненавидеть, если бы не находившая порой на Элис меланхолия вкупе с ранимостью, так похожие на отголоски тихой грусти их матери. Люси постоянно обнаруживала себя в роли заботливой сестры: платила за обед, когда они куда-то шли, давала деньги в долг, который никогда не выплачивался, и одалживала одежду и обувь, которые никогда не возвращались.

Элис была умна и умела чётко выражать свои мысли, но ей всегда было трудно доводить начатое до конца. Она часто меняла работу, оставляла невыполненными планы, разрывала отношения прежде, чем они успевали к чему-то привести. Первое впечатление о ней всегда было блестящим – сексуальная, харизматичная и весёлая – но она быстро избавлялась от людей, по всей видимости, неспособная выносить обычное повседневное общение, составлявшее основу любых взаимоотношений.

В течение полутора лет Элис работала младшим сценаристом в многосерийной мыльной опере, которую показывали днём. Дольше той она ни на одной работе не задержалась. Жила в Сиэтле, время от времени наведываясь в Нью-Йорк на встречу с главными сценаристами, чтобы обсудить развитие всего сюжета. Люси познакомила её с Кевином, и изредка они выбирались куда-нибудь вместе, но Элис никогда не выказывала какого бы то ни было интереса к нему. Люси наивно не подозревала, что заимствование принадлежавших ей вещей дойдёт до кражи её парня.

Как завязались отношения между Кевином и Элис? Кто сделал первый шаг? Неужели Люси столь надоедлива, что Кевин предпочел от неё сбежать? Если это не его вина, как тот заявил, тогда это её вина, верно? Должна же в этом быть хоть чья-то вина.

Она крепко зажмурила глаза, пытаясь не уступить горячему натиску слёз.

Как можно думать о том, что причиняет такую боль? Как быть с воспоминаниями, чувствами, стремлениями, ставшими вдруг беспризорными.

Пошатываясь, Люси побрела к своему старомодному трёхскоростному велосипеду, прислонённому около дверей. Это был винтажный бирюзовый «Швинн» с расписанной цветами корзиной на руле. Она дотянулась до шлема, висевшего на крючке возле двери, и выкатила велосипед наружу.

На прохладный весенний день опустился туман, верхушки дугласовских пихт пронзали лёгкую, словно мыльная пена, облачную дымку. Обнажённые руки Люси покрылись гусиной кожей, когда ветерок влажной прохладой пробрался ей под футболку. Она ехала, не разбирая дороги, пока не сгорели ноги и не заболело в груди. Она остановилась у поворота, узнав тропу, ведущую к бухте на западном побережье острова. Люси покатила велосипед по неровной дорожке и наконец достигла линии крутых утёсов из выветренного красного базальта с вкраплениями чистого известняка. Внизу на пляже вороны и чайки расхватывали то, что оставил после себя отлив.

Некогда коренные обитатели острова, племена прибрежных сэлишей сетями собирали урожай устриц, лосося и моллюсков. Они верили, что в изобилии водившаяся в проливе пища – дар некой женщины, давным-давно вышедшей замуж за море. Как-то раз, когда она купалась, море приняло облик красивого, влюблённого в неё мужчины. И стоило отцу девушки нехотя дать своё согласие на брак, как та со своим возлюбленным навсегда исчезла в морских глубинах. С тех пор море в благодарность посылало островитянам богатые урожаи.

Эта история всегда нравилась Люси, её завораживала сама идея столь всеобъемлющей любви, что хочется в ней раствориться. Бросив ради неё всё. Но то был романтический образ, существовавший лишь в живописи, музыке или же литературе. Не имеющий ничего общего с настоящей жизнью.

По меньшей мере, для неё.

Опустив подножку велосипеда, Люси сняла шлем и направилась вниз, к раскинувшемуся пляжу. Местность была каменистой и неровной, пятачки серого песка щетинились плáвником. Она медленно брела, пытаясь сообразить, что делать. Кевин хотел, чтобы она съехала с квартиры. За один день она лишилась дома, парня и сестры.

Облака сгущались, опускаясь всё ниже, заслоняя исчезающие лучики солнечного света. В отдалении грозовая туча поливала океан дождём, потоки которого шевелились, подобно газовому тюлю над окном. Над водой взметнулся ворон, кончики его чёрных крыльев топорщились, словно вылепленные из перьев пальцы, когда он, оседлав восходящий воздушный поток, понёсся в сторону острова. Шторм надвигался... ей бы уйти и подыскать убежище. Вот только Люси никак не могла придумать, куда ей направиться.

Сквозь солоноватый туман она разглядела зелёное мерцание среди камешков и наклонилась, чтобы поднять блестящий предмет. Бутылки, выброшенные с кораблей в открытом море, порой дробило, прибивало к берегу, и отшлифовывало волнами и песком в матовую гальку.

Зажав кусочек морского стекла в руке, она вглядывалась в воду, вновь нахлынувшую на побережье неспокойным покрывалом. Океан был тёмно-лиловым, цвета обиды, сожалений и глубочайшего одиночества. Худшее в том, что, будучи обманутой, как она, теряешь веру в себя. Единожды ошибившись, уже никогда ни в чём не будешь до конца уверен.

Кулак обожгло, словно опутало огнём. Почувствовав странную ёрзающую щекотку в ладони, она машинально разжала пальцы. Морское стекло исчезло. Вместо него на ладони сидела бабочка и расправляла радужные голубые крылышки. За мгновение до того, как ей затрепетать в полёте, полыхнуло голубым неземным светом, и бабочка упорхнула в поисках укрытия.

Губы Люси дрогнули в мрачной улыбке.

Ни единой душе она не признавалась в том, что может сотворить со стеклом. Временами, когда ей доводилось испытывать сильные эмоции, кусочки стекла, к которым она прикасалась, превращались в живых созданий или, по крайней мере, в на удивление убедительные иллюзии: всегда маленькие, всегда мимолётные. Люси тщетно силилась понять, как и почему это происходит, пока не прочла цитату Эйнштейна – о том, что можно жить так, как будто чудес не бывает, либо как будто всё в этом мире является чудом. И тогда она поняла: неважно, назовёт она свой дар феноменом молекулярной физики, или же волшебством, оба определения будут верными, да и в любом случае, слова здесь не имеют никакого значения.

Невесёлая улыбка Люси угасла совсем, стоило ей увидеть, что бабочка исчезла.

Бабочка символизировала принятие каждого нового этапа в жизни. Не терять веры, когда всё вокруг меняется.

«Не в этот раз», – подумала она, ненавидя свой дар, то одиночество, на которое он её обрекал.

Краем глаза она заметила бульдога, трусившего у самой кромки воды. Следом за ним шагал темноволосый незнакомец, чей встревоженный взгляд был прикован к Люси.

Один вид его мгновенно поселил в ней чувство неловкости. Мужчина обладал крепким телосложением человека, привыкшего зарабатывать на жизнь, трудясь на свежем воздухе. И что-то в нём неуловимо наводило на мысль, что ему знакома жизнь в не самых мягких её проявлениях. При других обстоятельствах Люси, возможно, восприняла бы всё иначе, но сейчас её совершенно не прельщала перспектива оказаться на пляже наедине с ним.

Она направилась к тропе, ведущей обратно к дороге. Мельком взглянув через плечо, она обнаружила, что незнакомец последовал за ней. По её нервам молнией пронесся сигнал «полный вперёд». Но стоило ускорить шаг, как носок кроссовки провалился в выветренный базальт. Потеряв равновесие, она пролетела вперёд и упала на землю, приняв удар на руки.

Ошеломлённая, Люси пыталась прийти в себя. К тому времени, как ей, наконец, удалось подняться на ноги, мужчина уже успел её догнать. Ловя ртом воздух, она обернулась, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, но растрепавшиеся волосы отчасти закрывали ей обзор.

– Аккуратнее, ладно? – отрывисто бросил он.

Люси откинула волосы с глаз и принялась настороженно его разглядывать. Зелёно-голубые глаза ярко выделялись на загорелом лице. Он был потрясающим, сексуальным, и обладал изрядной долей грубоватой привлекательности. И хотя на вид ему было не больше тридцати, лицо его носило печать зрелости, свойственной человеку, привыкшему самому заботиться о себе.