Страница 5 из 126
Два человека, к которым царь был по-настоящему привязан, ушли от него в один месяц. Царица Елена умерла сразу после Пасхи. Исхудала за неделю, сделалась желтой, а потом отошла с тихим вздохом. Боярина Оболенского Шуйские драли за бороду в Думе, а затем, заломив руки за спину, как простого холопа, выпихнули из палаты. Ваня рыдал, хватал за полы Оболенского, пытался защитить боярина от обидчиков. Андрей Шуйский, оглянувшись на царя, стряхнул его ручонки со своего кафтана и прорычал зло:
— Пойди вон, щенок! Станем мы тебя слушать! Сейчас порты с тебя стяну да по заднице отхлестаю! Мать твоя блядина была, едва батюшки твоего покойного постель остыла, а она уже в койку Оболенского прыгнула! Поделом ей Божья кара. А если ты пищать будешь, так мы тебя вслед за ней отправим. Ишь какой заступник выискался! Князья Шуйские, они познатнее московских князей будут!
Иван слышал, как отчаянно сопротивлялся на лестницах бывший знатный воевода: трещали кафтаны, слышалась ругань, потом чей-то истошный голос стал поносить царицу Елену, ему охотно отозвался чей-то веселый смех. Шуйский чуть постоял, а потом захлопнул за собой дверь.
Малолетний Иван был батюшкой московского двора, а стало быть, и хозяином всей Русской земли, но в то же время ничто ему не принадлежало — даже золотая держава, которую полагалось держать ему в руке в Думе, выдавалась казначеем. Ладно, иная мамка сжалится над государем-сиротой да заменит ему рваные портки.
Царь Иван большей частью был предоставлен самому себе: бегал по двору, гонял кур, а когда проголодается, попрошайкой приходил на Кормовой двор, где угощался пирожками с маком.
Дворовые пострельцы пока еще не видели в Иване единовластного владыку: трепали его за волосья, хватали в драке за грудки, да и сам Иван не оставался в долгу — крепко махал кулаками, разбивая в кровь ребячьи носы. И, глядя на драчливого чумазого государя, которому доставалось не только от дворовой ребятни, но и от ближних бояр, не упускающих случая выдрать царя за ухо, с трудом верилось, что он может окрепнуть для государственных дел.
Иван Васильевич прильнул к окну и видел, как по Средней лестнице, с которой уносили государей на вечный покой в Архангельский собор, волочили боярина Оболенского, словно он уже был мертвец.
С погребальной лестницы неделю назад ушла и матушка.
Ваня размахнулся и что есть силы запустил державой в бояр. Держава, подобно наливному яблоку, блеснула золотым боком на солнце, пролетела через двор и весело запрыгала по ступеням вниз, прямо под ноги взбудораженных бояр. Андрей Шуйский встрепенулся коршуном и помахал Ване кулачищами:
— Вернусь, так уши тебе надеру!
Наклонился Шуйский и упрятал державу к себе в карман.
— Хоть и царь, а сирота. А сироту каждый обидеть норовит, — услышал Иван за спиной участливый голос.
Это был боярин Воронцов Федор. Он переступил порог и подошел к государю. Как падок сирота на доброе слово, вот уже и глаза налились соленой рекой.
— Ничего, ничего, государь, — прижимал боярин к себе восьмилетнего царя. — Воздастся еще обидчикам по заслугам. Отрыгнется им твоя боль кровушкой, когда подрастешь.
С того самого времени царь Иван Васильевич и боярин Федор Воронцов частенько проводили время вместе. Боль от утраты матушки и Оболенского притуплялась любовью, на которую было способно только дитя: Иван привязался к своему новому другу.
Шуйские ревниво наблюдали за неравной дружбой царя и холопа. Воронцов не был из знатных родов, которыми подпирался трон, а стало быть, не был и опасен. Это не князья Черкасские и Голицыны с их крепким замесом из многих княжеских кровей; не Шереметевы с их многочисленной родней; не Бельские[17], которые гордятся своим родством с царем и норовят оттеснить локтями Шуйских, и уж не хитроглазые Салтыковы с их татарским лукавством. Раньше Воронцовы все больше ходили в окольничих, носили за государем шапку, а при Иване Третьем — так и вовсе встречальниками служили. Только немногие прорывались из дальнего окружения царя в ближние — становились боярами. Пусть лучше Федор Воронцов будет вблизи государя, чем опасные Бельские.
Эти сразу вспомнят прошлые опалы. Шуйские всегда считали, что способны разрушить этот неравный союз, но чем старше становился царь, тем опаснее выглядел Воронцов.
Иван Васильевич, позабыв про свой царственный чин, очумело носился по двору и гонял кошек. Один из котов — с серой короткой шерстью и вытаращенными от страха глазами — выпрыгнул в окно и, скребя когтями черепицу, ловко взобрался на крышу терема. Царь, разгоряченный погоней, тотчас последовал за котом, уверенно ступая по крутобоким скатам.
Поглазеть на потеху выбежали все дворовые, даже стража, позабыв про обычную строгость и на время поправ долг, отступила от дверей, наблюдая за тем, как юный государь преследовал орущего кота.
Иван Васильевич, мало уступая коту в ловкости, подвижный и худенький, как былинка, уверенно карабкался по острому коньку, подбираясь к животному все ближе и ближе.
Снизу государя подбадривали:
— Ты, Ванюша, его ногой пни! Вон он, негодник, как спину изогнул, видать, прыгать не желает. Не ведает, злодей, что сам царь за ним на крышу полез!
— Эх, государь, жаль, что палку не захватил, так-то кота сподручнее было бы донимать.
— А ты спихни его, царь-батюшка, вот он кувырком и полетит.
— Государь наш не робок, вон на какую высоту взобрался!
И, глядя на возбужденных бояр, можно было подумать, что каждый из них занимался тем, что сбрасывал беспризорных котов с крыши. Никто не остался равнодушным, все наблюдали за поединком: бабы, разинув рты, с коромыслами на плечах застыли посреди двора, мужики, уставя бороды в небо, почесывали затылки.
— Отшлепать бы сорванца, — вяло пробубнил стряпчий и, вспомнив, что это царственная особа, поправился, оглянувшись: — Отчаянный государь растет! Вон как смело карабкается.
Ваня носком сапога успешно спихнул кота, растерявшегося от государевой дерзости, и с чувством трудной, но успешно выполненной работы распрямился сладко. А высоко! Двор был виден как на ладони. На Иванниковой площади пропасть народу, и дьяк в зеленом кафтане выкрикивал имена просителей, которые, поснимав шапки, учтиво внимали говорившему. Ко дворцу стряпчие в горшках и ведрах несли всякую снедь, наступало время обеда.
А кот, мохнатым клубком перевернувшись в воздухе, уверенно опустился на лапы и стремглав пронесся мимо хохочущей толпы прямо в распахнутые хоромы.
— Вот крестил царь так крестил! — вытирая слезы, смеялись бояре. — По всему видать, славный воевода растёт, вот так и басурман всех окрестит.
Слезать с крыши государю не хотелось. Это не трон, который только на три ступени выше сидящих на лавках бояр, откуда видно дальние углы палат. С горбыля крыши всю Москву разглядеть можно.
Царь потянулся с чувством, показав своему народу через прореху на сорочке впалый живот, и смачно харкнул вниз. Сопля описала дугу, зацепилась за карниз и вяло закачалась жидкой сосулькой. «Не доплюнуть, видать, — пожалел царь. — Так и будут глазеть, пока не слезу».
Плеваться Ване скоро наскучило. Народ на Иванниковой площади тоже стал расходиться, и Иван Васильевич пошел спускаться. У самого края он оступился, больно стукнувшись коленом о подоконник, и, не окажись на крыше высокой перекладины, скатился бы вниз.
Андрей Шуйский показал царю кулак и изрек строго:
— Ванька, шалопай ты эдакий! Куда залез?! Башку ведь свернешь, государство тогда без царя останется. Вот слезешь, высеку!
— Не положено царя розгами сечь, — важно заметил Иван Васильевич. — Чай, я не холоп какой-нибудь, а государь всея Руси!
За день Ваня притомился: бегал пострелом с дворовыми мальчишками на Москву-реку удить рыбу, потом под вечер, нацепив дьявольские хари, рыскали по закоулкам и пугали честной народ нечистой силой, а когда и это занятие наскучило — ватага сорванцов вернулась во дворец.
17
Бельские — княжеская и боярская династия, ведущая свой род от великого князя Литовского Гедимина (? —1341). В 1498 г. великий князь Московский Иван III выдал за Федора Сельского свою племянницу рязанскую княжну Анну Васильевну. Сыновья от этого брака играли значительную роль в государственной и политической жизни России XVI в.