Страница 22 из 25
Он захохотал:
— Семьдесят пятого года? Это вы серьезно? С тех пор как ввели компьютерную регистрацию, в базе сохраняются данные максимум за последние два года. Если хотите, я могу вам сказать, кто здесь ночевал 30 августа 2006-го. Ну, то есть чисто теоретически, потому что я, естественно, не имею права раскрывать эту информацию.
— Значит, узнать никак нельзя?
— Кроме базы, мы храним только адреса электронной почты нашей рассылки. Не хотите получать нашу рассылку?
— Нет, спасибо. Но мне бы хотелось посмотреть на восьмой номер, если можно.
— Просто так смотреть нельзя. Но номер свободен. Хотите снять его на ночь? Сто долларов.
— У вас на рекламном щите написано, что все номера по семьдесят пять. Знаете что, я вам сейчас дам двадцать долларов, вы мне покажете номер, и все будут довольны.
— Да вы крутой! Ладно, так и быть.
Восьмой номер находился на втором этаже. Самый что ни на есть обычный номер: кровать, мини-бар, телевизор, маленький письменный стол и ванная.
— Почему вас так интересует этот номер? — спросил администратор.
— Трудно объяснить. Один мой друг говорит, что ночевал здесь тридцать лет назад. Если это правда, значит, он не виновен в том, в чем его обвиняют.
— А в чем его обвиняют?
Я не ответил и задал еще один вопрос:
— Почему ваш мотель называется «Морской берег»? Отсюда и моря-то не видно.
— Не видно, но через лес идет тропинка на пляж. Это написано в проспекте. Но клиентам на это плевать: те, кто у нас останавливается, на пляж не ходят.
— Вы хотите сказать, что можно, к примеру, идти вдоль моря от Авроры, пересечь лес и попасть к вам?
— Теоретически, да.
Остаток дня я провел в городской библиотеке — рылся в архивах, пытаясь восстановить события прошлого. В этом деле мне очень помог Эрни Пинкас, не жалевший времени, чтобы облегчить мои разыскания.
Судя по тогдашним газетам, в день исчезновения Нолы никто не заметил ничего странного: ни убегающей девочки, ни какого-нибудь человека, слонявшегося у ее дома. Все считали ее исчезновение большой загадкой, которую убийство Деборы Купер только усугубляло. Однако некоторые свидетели — в основном соседи — указывали, что в тот день из дома семейства Келлерган доносились крики и шум; другие, впрочем, объясняли, что шум — это музыка, которую его преподобие, по своему обыкновению, включил на полную громкость. По сведениям Aurora Star, Келлерган-отец любил мастерить у себя в гараже и за работой всегда слушал музыку. Звук он прибавлял, чтобы заглушить грохот инструментов: он полагал, что хорошая музыка, пусть даже слишком громкая, все равно лучше, чем стук молотка. Но если его дочь звала на помощь, он вполне мог не услышать. Пинкас сказал, что отец Келлерган не может себе простить, что включил музыку так громко; с тех пор он живет затворником в их доме на Террас-авеню и все время крутит этот самый диск так, что можно оглохнуть, как будто себе в наказание. Из всей семьи в живых остался он один. Мать Нолы, Луиза, давно умерла. По словам Пинкаса, когда стало известно, что откопали тело малышки Нолы, дом старого Дэвида Келлергана осадили журналисты.
— Это была невероятно грустная сцена. Он произнес что-то вроде: «Значит, она умерла… Я все это время копил деньги, чтобы она могла поступить в университет». И представь, на следующий день у его дверей выстроилось пять фальшивых Нол. За баблом. У бедняги от этого совсем крыша съехала. В дикие времена мы живем, Маркус, честное слово: столько дерьма у людей в душах. Я так думаю.
— А отец часто так делал, музыку ставил на полную мощность? — спросил я.
— Да, все время. Кстати, о Гарри… Знаешь, я тут вчера встретил в городе мамашу Куинн…
— Мамашу Куинн?
— Ну да, это прежняя владелица «Кларкса». Она тут всем направо и налево говорит, что всегда знала, что Гарри имел виды на Нолу… Якобы у нее тогда было неопровержимое доказательство.
— Что за доказательство?
— Понятия не имею. От Гарри есть какие-нибудь новости?
— Я к нему завтра поеду.
— Передавай от меня привет.
— Навести его, если хочешь… Ему будет приятно.
— Не уверен, что мне сильно хочется.
Я знал, что семидесятипятилетний пенсионер Пинкас, который всю жизнь работал на текстильной фабрике в Конкорде, нигде не учился и очень жалел, что может утолить свою страсть к книгам не иначе как в должности библиотекаря на общественных началах, был навеки благодарен Гарри за то, что тот разрешил ему посещать вольнослушателем лекции по литературе в Университете Берроуза. Поэтому я всегда считал его одним из самых верных друзей Гарри; и вот теперь даже он предпочитает держаться от него подальше.
— Знаешь, — сказал он, — Нола была такая необыкновенная девочка, кроткая, всегда приветливая. Ее здесь все любили! Она нам всем была как дочка. Так как же Гарри мог… Я хочу сказать, даже если он ее не убивал, он написал ей эту книгу! Блин, ей пятнадцать лет было! Девочка совсем! И так ее любить, чтобы книгу ей написать? Я со своей женой пятьдесят лет прожил, и мне ни разу не захотелось написать ей книгу.
— Но эта книга — шедевр.
— Эта книга — дьявол! Извращение! Кстати, я выбросил все экземпляры, какие тут были. Люди слишком потрясены.
Я вздохнул, но промолчал. Не хотелось с ним спорить. Только спросил:
— Эрни, можно мне пришлют посылку сюда, на адрес библиотеки?
— Посылку? Конечно. А почему?
— Я попросил домработницу взять у меня дома одну важную вещь и послать мне через FedEx. Но пусть лучше ее доставят сюда: я не так часто бываю в Гусиной бухте, и там почтовый ящик забит всякой дрянью, я в него даже не заглядываю… Здесь я, по крайней мере, буду уверен, что она дойдет.
Почтовый ящик в Гусиной бухте весьма точно отражал нынешнюю репутацию Гарри: вся Америка, прежде преклонявшаяся перед ним, теперь его освистывала и заваливала оскорбительными письмами. Разгорался крупнейший скандал в истории книгоиздания: «Истоки зла» отныне были изъяты из книжных магазинов и из школьной программы, Boston Globe в одностороннем порядке прекратила сотрудничество с ним, а что до административного совета Университета Берроуза, то он решил немедленно уволить Гарри с должности. Все газеты без стеснения изображали его сексуальным маньяком; все споры, все разговоры вертелись вокруг него. Рой Барнаски, учуяв, что дело пахнет колоссальной выгодой, и не желая ее упустить, непременно хотел выпустить об этом книгу. И поскольку Дуглас убедить меня так и не смог, он в конце концов позвонил мне лично, дабы прочесть небольшую лекцию о рыночной экономике.
— Публика жаждет, требует такую книгу, — заявил он. — Вот послушайте, у нашей высотки внизу даже собрались фанаты и скандируют ваше имя.
Он включил громкую связь, сделал знак ассистенткам, и те заорали что было мочи: «Гольд-ман! Гольд-ман! Гольд-ман!»
— Это не фанаты, Рой, это ваши ассистентки. Добрый день, Мариза.
— Здравствуйте, Маркус, — ответила Мариза.
Барнаски снова взял трубку:
— В общем, только подумайте, Гольдман: к осени выпускаем книгу. Верный успех! Полтора месяца, чтобы написать книжку — как вам, нормально?
— Полтора месяца? У меня на первую книгу ушло два года. Да и не понимаю, о чем тут рассказывать, никто пока не знает, что произошло.
— Слушайте, я могу вам для скорости выделить писателей-призраков.[2] И потом, не надо никакой высокой литературы: люди прежде всего хотят знать, что Квеберт сделал с девочкой. Просто опишите факты и добавьте саспенса, грязи и немного секса, само собой.
— Секса?
— Да прекратите вы, Гольдман, не мне вас учить ремеслу: кто станет покупать книгу без непристойных сцен между стариком и семилетней девочкой? Люди же этого хотят. Даже если книжка плохая, она будет продаваться тоннами. Важно-то это, разве нет?
— Гарри было тридцать четыре, а Ноле пятнадцать!
— Не цепляйтесь к мелочам… Сделаете книгу — я аннулирую предыдущий договор и в придачу выдам вам аванс в полмиллиона долларов в благодарность за сотрудничество.
2
Термин «писатель-призрак» (от англ. ghost writer) обозначает то, что в литературе называется «негр», то есть писатель, пишущий под чужим именем. Англосаксы, придумав выражение ghost writer, сумели передать, насколько бесчеловечна эта роль. (Прим. автора.)