Страница 14 из 97
— Так он формировал свою личность, — сухо произнес Барнс, — расправлял крылья. Одному Богу известно, какие номера он откалывал за границей.
— Вероятно, сейчас его личность уже сформировалась, — миролюбиво сказал Стаббс; он всегда хорошо относился к Луису Айэрленду и сейчас втайне решил написать тому и узнать, не нуждается ли он в деньгах.
— Как бы то ни было, он теперь не имеет ко мне никакого касательства, — объявил Барнс. — Я ему больше не смогу ни помочь, ни навредить. Если мы признаем его успехи (на мой взгляд, весьма сомнительные), давай-ка все же разберемся, к чему мы пришли. На следующей неделе я поеду в Миннеаполис, чтобы повидаться со Скофилдом, но прежде надо подвести баланс. В моем представлении, успеха добились ты, Отто Шлак и Джеймс Мацко (я не беру в расчет его личные качества); ну, допустим, Айэрленд сумеет стать великим скульптором. Это четверо. Уинфилд исчез. От него ни слуху ни духу.
— Возможно, где-то процветает.
— Нет, он бы дал о себе знать. В его случае мой эксперимент придется считать неудачным. Дальше: Гордон Вандервиер.
Оба помолчали.
— В отношении Гордона я теряюсь, — начал Барнс. — Парень вполне воспитанный, но после окончания колледжа на связь почему-то не выходит. Из вас шестерых он был самым младшим, что дало ему определенные преимущества: перед поступлением в колледж два года проучился в Андовере, а затем поехал в Принстон, где, по вашему выражению, «всех уделал». Но после этого вроде как обломал крылья: вот уже четыре года валяет дурака, ни в одной фирме долго не задерживается, не способен сосредоточиться на работе — однако живет себе и в ус не дует. На Гордоне, похоже, можно поставить крест.
И тут ему сообщили, что в приемной находится Гордон.
— Просит о встрече, — объяснил Барнс. — Как видно, что-то задумал.
В кабинет непринужденно вошел молодой человек приятной наружности.
— Приветствую, дядя Эд. Здорово, Джек! — Гордон опустился в кресло. — У меня куча новостей.
— Относительно чего?
— Относительно меня.
— Догадываюсь. Тебе только что поручили организовать слияние концернов «Дж. П. Морган» и «Куинсборо Бридж».
— Ну, в каком-то смысле речь идет о слиянии, — подтвердил Вандервиер, — только стороны другие. Я заключил помолвку и вскоре женюсь.
Барнс сделался мрачнее тучи.
— Зовут ее, — продолжал Вандервиер, — Эстер Кросби.
— О, поздравляю, — саркастически выговорил Барнс. — Не иначе как родственница великого Г.-Б. Кросби.
— Совершенно верно. — Вандервиер и бровью не повел. — На самом деле единственная дочь.
В кабинете повисло короткое молчание. Потом Барнса прорвало:
— ТЫ? Женишься на дочери Г.-Б. Кросби? А знает ли он, что в прошлом месяце один из его банков отказался от твоих услуг?
— Боюсь, он знает всю мою подноготную. Вот уже четыре года не спускает с меня глаз. Тут такая штука, дядя Эд, — жизнерадостно продолжал он, — мы с Эстер обручились, когда я еще был на последнем курсе Принстона: мой сосед по комнате привел ее на факультетский вечер, но она переметнулась ко мне. Естественно, мистер Кросби и слышать ничего не желал — я ведь тогда ничем себя не проявил.
— «Ничем себя не проявил»! — передразнил Барнс. — Уж не считаешь ли ты, что за прошедшие четыре года хоть чем-то себя проявил?
— В общем-то, да.
— И чем же?
— Тем, что четыре года ждал. Поймите, за такой срок и Эстер, и я могли связать свою судьбу с кем угодно, однако же мы этого не сделали. Так сказать, взяли его измором. Из-за этого я ничем толком не мог заняться. Мистер Кросби — сильный человек, перебороть его не так-то просто. Бывало, мы с Эстер месяцами не виделись, она даже отказывалась от пищи; а я, думая об этом, тоже не мог есть — какая уж тут работа?..
— Ты всерьез хочешь мне сказать, что он дал согласие?
— Вчера вечером.
— Неужели он позволит тебе и дальше бездельничать?
— Нет. Мы с Эстер уезжаем за границу по дипломатической линии. Как полагает Эстер, семья уже переросла стадию банковской деятельности. — Он подмигнул Стаббсу. — В Париже отыщу Луиса Айэрленда и пришлю дяде Эду подробный отчет.
Внезапно Барнс покатился со смеху.
— Да, это лотерея, — сказал он. — Мог ли я подумать, когда отобрал вас шестерых… — Он повернулся к Стаббсу и требовательно спросил: — Этого в какую графу: «успех» или «провал»?
— Оглушительный успех, — сказал Стаббс. — Под номером один.
Через две недели Барнс приехал в Миннеаполис к своему старинному другу Скофилду. Ему вспомнилось, как он увидел здесь шестерых мальчиков, всех вместе. Теперь, можно сказать, на старом доме остались от них только шрамы, подобно дырам от гвоздей на стенах, веками оберегавшихся от следов времени. Не зная, как сложилась судьба сыновей его друга, Барнс не стал упоминать разговор десятилетней давности, чтобы ненароком не коснуться больной темы. И был только рад, что придержал язык, потому что вечером Скофилд сам заговорил о своем старшем сыне Уистере.
— Уистер, кажется, так себя и не нашел… а ведь какой был в детстве — огонь! В любой компании сразу становился заводилой, все у него ладилось. У нас в городском доме и на даче у озера всегда собиралась молодежь. А уехал в Йель — и как-то захандрил, что ли… заразился каким-то высокомерием. Я было подумал, что парень спивается, но он женился на хорошей девушке, она его приструнила. Но никаких амбиций у него так и не появилось… твердил что-то о сельской жизни — ладно, купил я ему песцовую ферму, но дело не пошло; я выждал благоприятного момента, отправил его во Флориду, но и там он не преуспел. Теперь вот заинтересовался каким-то туристическим ранчо в Монтане, но экономический спад…
Пользуясь моментом, Барнс решил узнать:
— А как сложилась жизнь у друзей твоих ребят — у тех, кого я тогда видел?
— Дай подумать… сразу не соображу, о ком ты. Вроде бы тогда здесь был Кэвеноу, из мучных магнатов, он часто к нам захаживал. Так… он увел от мужа какую-то красотку из Новой Англии; пару лет они водились с развеселой компанией, много пили, слонялись без дела. Если я ничего не путаю, недавно прошел слух, что Говард разводится. У того парнишки ведь был еще младший брат — тот даже в колледж не сумел поступить. В конце концов женился на здешней маникюрше и живет с ней тихо-мирно. Ничего особенного.
А ведь был у них лоск, вспомнил Барнс; была уверенность в себе — и у каждого в отдельности, и у всех вместе; была горячность — скульптурный фриз греческих юношей, изящных телом, готовых к жизни.
— Был еще такой Ларри Пэтт, — кажется, ты его тоже видел. Лучший гольфист. В колледже не удержался: там ему было душно, нашему Ларри. Но свои задатки, — с вызовом добавил Скофилд, — он реализовал как нельзя лучше: открыл торговлю спортивными товарами и, как я понимаю, весьма преуспел. Теперь у него уже сеть из трех или четырех магазинов.
— Помнится мне, был в их компании какой-то парнишка, выделявшийся незаурядной внешностью.
— Да, в самом деле… Красавчик Лебом. В Нью-Хейвене тоже влип в какую-то историю. А потом покатился по наклонной: выпивка, одно, другое. Отец сделал для него все возможное, но теперь больше слышать о нем не желает. — Скофилд неожиданно просветлел лицом; у него даже появился блеск в глазах. — Но позволь тебе заметить, у меня ведь есть Чарли! Я его на всю эту банду не променяю… он вот-вот приедет, сам убедишься. Начинал он так себе: эта история в «Гочкисе»… но разве у него опустились руки? Ничуть не бывало. Переждал, доучился, заслужил хорошую репутацию в Нью-Хейвене, окончил в числе лучших и так далее. Потом отправился с друзьями в кругосветное путешествие, а по возвращении сказал: «Ну что ж, отец, я созрел; когда приступать?» Не знаю, что бы я делал без Чарли. Он пару месяцев как женился — взял молодую вдову, которую обожал с юных лет… мы с мамой, конечно, по нему скучаем, хотя они нас не забывают…
Барнс только порадовался, но почему-то вдруг примирился с тем обстоятельством, что у него никогда не было детей: в люди выходят через одного, где-то повезет, где-то нет; но если на старости лет, коротая свои дни в одиночестве, приходишь к выводу, что все надежды, которые ты возлагал на сыновей…