Страница 5 из 50
Слышать название Ордена, принятое в обиходе лишь у посвященных внутреннего круга Ложи, от выскочки-полукровки было удивительно и неприятно. Сэр Уинсли тут же прикинул, какая из фигурок может помочь определить излишне разговорчивого члена капитула. Идеально подошел бы Лис, но сгодились бы и Свинья с Петухом.
— Без привлечения ее знаний и, — Черчилль пожевал губу, — ее технических возможностей выполнение этой миссии будет весьма и весьма затруднительно.
— И о каких конкретно предметах идет речь?
— Сложно сказать, — развел руками Черчилль, — но одно я могу сказать наверняка: после завершения операции все они будут переданы вашему Ордену. Насколько мне известно, это обычная плата?
— В таком случае вам должно быть также известно, что я не уполномочен принимать такие решения в одиночку. — Артур отставил в сторону чашку.
— Разумеется. — Черчилль залпом допил виски. — Сэр Уинсли, не сочтите за излишнюю настойчивость, но я прошу известить меня о решении Ложи незамедлительно.
— Непременно. — Уинсли вынул из кармана жилета часы и щелкнул крышкой. Стрелки уже перевалили за полдень. — Не желаете отобедать, сэр Уинстон? Сегодня у нас подают прекрасного тушеного ягненка.
— Ну что вы, что вы, — замахал руками Черчилль, — не смею злоупотреблять вашим гостеприимством! Я и так потратил времени больше, чем планировал.
Обменявшись еще парой-тройкой положенных фраз, джентльмены простились.
Уже на пороге Уинсли спросил:
— Скажите, сэр Уинстон, а могла ли потопить «Хемпшир» магнитная мина?
— Резонный вопрос, сэр, — улыбнулся Черчилль, натягивая перчатки и принимая у Хоупа трость. — Но, смею вас заверить, мне об этом ничего не известно.
Глядя, как за черным «Роллс-ройсом» закрываются чугунные ворота, Уинсли внимательно прислушивался к ощущениям. Терзавшее последние недели чувство грядущей беды отступило. Вместо него Артура переполнял охотничий азарт.
— Питер, отмени-ка цирюльника и вели собирать мой багаж, — громко скомандовал он. — Я еду в Мортлейк!
Глава вторая. Револьверы из прошлого
Российская империя, Петроград, июль 1916 года
Александр Федорович Керенский и предположить не мог, что дело примет такой необычный оборот.
В конце июня император издал декрет о мобилизации на прифронтовые работы туземцев Туркестана. Неясно, о чем думал государь, чьи советы он слушал и слушал ли вообще, но Государственная дума получила новый повод для пересудов. Керенскому же указ о реквизиции инородцев позволил эффектно вернуться на парламентские подмостки.
Удаленная в Финляндии почка и семимесячный курс реабилитации заставили его ненадолго сойти с думской сцены. Но как соблюдать прописанный врачами режим, когда самодержец допустил такую промашку? Забирать с полей магометан в разгар уборки урожая, да еще и объявить об этом до окончания рамадана! Как можно пребывать в койке, когда судьба сама отдает в руки такую возможность еще раз громко заявить о себе? Ему ли, искренне считающему Туркестан своей второй малой родиной, оставаться в стороне? Александр Федорович был еще слаб, но голос его звенел под сводами Таврического дворца, призывая власти одуматься.
Совет министров обсуждать Высочайшее повеление не решился, возложив все хлопоты на недавно назначенного на пост военного министра генерала Шуваева. А тот о хлопке и чувствах верующих заботиться не стал. В душе Дмитрий Савельевич еще оставался генералом от инфантерии и главным полевым интендантом. Сказано — не хватает рук для рытья окопов, значит, будем неукоснительно изыскивать. А в случае возникновения беспорядков таковые должны быть подавлены. И точка.
Беспорядки не заставили себя долго ждать. В начале июля столичные газеты вскользь упомянули о волнениях в Ферганской долине и даже Ташкенте.
Не на шутку обеспокоенный новостями, Александр отбил телеграмму брату. Поддавшись интуиции, велел отправить ее не на дом, а доставить товарищу прокурора Ташкентской судебной палаты Федору Федоровичу Керенскому на службу. Просил ответить как можно скорее и обстоятельнее, а еще лучше — позвонить ему на квартиру.
В день окончания магометанской уразы, семнадцатого июля, в Туркестанском военном округе было объявлено военное положение. Керенский нервничал. Федя все не звонил.
Двадцать второго июля случилось сразу два события. Туркестанским генерал-губернатором, командующим войсками Туркестанского военного округа и войсковым атаманом Семиреченского казачьего войска был назначен бывший военный министр Алексей Николаевич Куропаткин. А Керенский наконец получил долгожданное письмо от младшего брата.
В первых строках Федя просил за него и Ниночку не беспокоиться и извинялся, что не смог позвонить. «Мятежники (слово нехорошо резануло Керенского) попортили телефонную линию, а в нынешней суете на ее починку нет ни людей, ни времени…»
Исписанные знакомым почерком листы подтверждали: происшествия в хлопковом поясе, скромно названные в «Русском инвалиде» «волнениями», по словам брата, были настоящим бунтом. Письмо изобиловало подробностями, известными товарищу прокурора по долгу службы:
«Началось все четвертого июля с Ходжента. Городская беднота и пригородные дехкане, кустари и чайрикоры вышли на демонстрацию против набора на тыловые работы. Народу собралось до трех тысяч, и средь них было много женщин. В полицейских, пытавшихся разогнать толпу, полетели камни, и они укрылись в участке. Дело кончилось бы резней, но на помощь полиции подоспели солдаты из крепости. Началась стрельба, и из туземцев двоих убили и одного ранили.
То была лишь первая кровь. Через пять дней в старой части Андижана уездный начальник собрал в мечети магометан для разъяснительной беседы. Среди них было много студентов медресе. Они начали кричать, что идти на военную службу не желают. Толпа взволновалась и двинулась в русскую часть города. В руках у туземцев появились камни, палки и кетмени. Дорогу им преградила полиция и казаки. Открыли пальбу и убили троих, а двадцать два человека ранили.
Одиннадцатого числа волна беспорядков докатилась и до нас. Страшно было до жути. Не знаю, чем кончилось бы все это, не будь в Ташкенте сильного гарнизона.
Большая толпа женщин собралась перед управлением полиции. Они гневно кричали: «Не дадим рабочих — лучше умереть!» Позади женщин стояли мужчины. На улицу к ним вышел полицеймейстер Мочалов и, особо не стесняясь в выражениях, приказал разойтись. В противном случае — грозил стрельбой. Какая-то старуха сорвала с себя паранджу и бросилась к нему с кулаками и криками. И ты представляешь, Саша, этот кретин застрелил ее из револьвера! Что тут началось! Толпа сломала решетку и кинулась на участок. Началась стрельба. В окна полетели камни. Полиция и казаки держали осаду целых два часа, пока не подоспели солдаты.
В Туркестане ввели военное положение, и я уже было собирался тебе телефонировать, но тут началось самое жуткое. Какой-то ишан объявил себя джизакским беком. Вооружив чем попало босяков из старого города, он явился в русскую часть Джизака и потребовал списки мобилизованных. Мятежники кричали, что хотят теперь быть подданными «германа», в чем им поможет Афганистан. Призывали к созданию отдельного бекства и священной войне против русских.
Навстречу толпе вышли уездный начальник Рукин, старший аксакал Юлдашев, пристав Зотоглов и два джигита охраны. Все они были перебиты, а их трупы толпа разорвала на части! Подоспевший карательный отряд открыл огонь и рассеял туземцев, но бунт не прекратился.
Все население старого Джизака поднялось на ноги и двинулось на линию железной дороги. Порвали провода, подожгли на станции баки с нефтью, разрушили рабочие казармы и железнодорожные мосты, принялись разбирать пути.
В кишлаках был объявлен поход в помощь джизакским мятежникам. Посланный на усмирение восстания карательный отряд подполковника Афанасьева справиться с повстанцами не смог. Туземцы повсеместно убивают полицейских, волостных управителей, аксакалов, пятидесятников, уничтожают списки призываемых, громят канцелярии.