Страница 49 из 50
Ординарец щелкнул по старорежимной привычке каблуками и исчез.
Александр Федорович горестно вздохнул и окунул перо в чернила:
«Россия сейчас засевается семенами равенства, свободы и братства — и я уверен, что этой осенью мы соберем обильную жатву!»
***
— Отличная вышла штука, Эжен, — одобрил Соломон, заталкивая ординарца под диван на гнутых высоких ножках. — Моментальный эффект!
Соломону хотелось прибавить выдуманное им для препарата звучное название, но он поостерегся. Чем ближе становилась финская граница, тем больше нервничал Бес. Дразнить компаньона Шломо не хотел. Растревоженный Бессонов начинал извергать фонтаны сарказма, а это всегда мешало работе.
— Еще бы, — буркнул тот, выбрасывая пропитанную химикатом марлю в тамбур, и тщательно закрыл дверь купе. — Даром, что ли, я на нее полтора месяца потратил?
— Парень-то — словно деревянный! — одобрил Соломон. — Превосходно, Эжен! Удивительно!
Поезд тронулся. Паровоз спешил нагнать упущенные минуты. Пол заходил ходуном.
— Хватит мне дифирамбы петь, Шломчик, — нахмурился Бес. Он по-моряцки расставил ноги и наклонил голову. Бессонов не вынимал из рук карманов пальто, подбородок упрямо выпятился. Соломону показалось, что он очутился в подворотне перед началом мальчишеской драки. — Не верю я твоему осведомителю. Без Саламандры я дальше не пойду.
Соломон прищурился в тревожное лицо компаньона. Тринадцатого февраля девятьсот шестого они в Гельсингфорсе взяли отделение Государственного банка. Получилось грязно. У кого-то из набранных в дело латышей сдали нервы, началась пальба. Бес поймал пулю.
Потом были облавы. Молодых латышских революционеров свинтили жандармы. Компаньонам удалось уйти, и революция получила свои деньги. Но простить Соломону кровь и аресты Бессонов так и не смог.
— Говорю тебе, — терпеливо начал Шломо, — Керенский не взял в Гельсингфорс охраны. Только одного ординарца. — Соломон беззлобно пнул кончиком ботинка торчащий из-под дивана сапог и опустил пониже покрывало, чтобы край касался пола.
— Это они козу на путях пожалели, — упрямо мотнул головой Бес. — Это им животину жаль, а человека в расход пустить — высморкаться! Не пойду без Саламандры! — Бес протянул Шломо пузатую аптекарскую склянку. — Хочешь, один иди. А я без ящерки туда ни ногой!
Соломон скривился и щелкнул крышкой брегета. Отведенные на операцию минуты бесследно утекали. Чем дольше тянулась эта сцена, тем дальше предстояло топать до спрятанного в бору автомобиля. А поезд вот-вот прибудет на таможенный пункт Белоостровского вокзала.
— Щепетильно ты к своему здоровью стал относиться, Эжен, с возрастом, — разрядил обстановку Соломон. Белозубо осклабился и отстегнул маленькую серебристую ящерицу от шатлена. Кот остался висеть на цепочке часов одиноким брелоком. — Не потеряй! Но я бы на твоем месте больше Орла опасался, чем пули, — хмыкнул Шломо, вручая Саламандру Бессонову.
— У меня на этот счет припасено, — покопался в торбе Бессонов. Взвесил на ладони два маленьких восковых конуса и вставил себе в уши.
Шломо хмыкнул вновь и взялся за ручку двери.
«Ну, ни пуха, Бес?» — прочитал по губам Бессонов.
— К черту, — прошипел он и заморгал разноцветными глазами.
Дверь бесшумно распахнулась.
— Так что там была за остановка? — отвлекся на мгновение от бумаг Керенский. Скользнул удивленным взглядом по Бессонову и прилип к лицу Соломона.
«Узнал…» — удовлетворенно подумал Шломо и направил на Керенского парабеллум.
— Доброй ночи, Александр Федорович! Потрудитесь вернуть птичку!
Керенский сунул ладонь между пуговиц френча. Левый глаз его вспыхнул синим. Правый засветился зеленым огнем.
— Вы ничего мне не сделаете, господа! — процедил Керенский. — С этой секунды моя безопасность станет для вас исключительно важной!
Соломон застонал. Виски сдавило невидимым обручем. Рука, держащая оружие, медленно нацелилась на Бессонова. Слова сами вырвались из горла:
— Не надо… Бес… Уйдем…
Бессонов стряхнул оцепенение.
— И-э-эх! — от души выкрикнул он и, размахнувшись, словно гранату, метнул себе под ноги аптекарскую склянку.
Тонкое стекло разлетелось брызгами мелких осколков и химиката. Воздух разом поменялся. В купе запахло грозой и эфиром.
Бес шумно выдохнул и выудил из торбы колпак прорезиненной ткани. Ловким движением он натянул до самых плеч газовую маску и подвязал под подбородком.
Запах ударил Соломона по ноздрям и проворно забрался в легкие.
Шломо хотел закричать, но губы уже не слушались. Лютый озноб пробежал по коже. Она разом онемела. Сраженный параличом Шломо грохнулся об пол, будто полено.
Керенский дернулся, захрипел и замер в кресле.
Похожий на уродливую свинью Бес отер блюдца целлулоидных очков и юркнул к столу.
Холод проникал глубже, пожирая Соломона. Жилу за жилой, мышцу за мышцей превращая его в ничто.
Бессонов проворно обшарил френч застывшего Керенского и вытащил из внутреннего кармана артефакт. Орел исчез в кармане его пальто.
Когда холод полностью поглотил Соломона, Бессонов склонился над компаньоном. Поводил рылом, а потом уцепил за воротник и натужно поволок к тамбуру.
Дверь в купе хлопнула. Бессонов пристроил Соломона на полу возле подножки
— Сейчас я отцеплю вагон, — едва разобрал Шломо сквозь грохот колес. — Минут через пятнадцать его хватятся.
Лязгнула сцепка, и вновь принявший человеческий облик Бессонов присел над старинным компаньоном. В руках он держал шприц.
— Так что сильно тут не залеживайся, — грустно улыбнулся Бес, выковыривая воск из ушей.
Укола Шломо не почувствовал. Ледяной панцирь надкололся над сонной артерией и пошел огненными трещинами. Неслышимое до того сердце гулко бухнуло.
Бессонов тронул его шею. Нащупал пульс. Хмыкнул довольно:
— Границу переходи один. Машину я заберу. Дело у меня еще осталось, Шломо, — печально добавил Бес. Хотел сказать еще что-то, но лишь пожевал губами и скрылся из виду.
— Бе-е-ес! — рвался из Соломона гневный крик, но выходил лишь тягучий хрип.
Он сделал титаническое усилие и повернул голову.
Бессонов задумчиво смотрел вслед удаляющемуся поезду.
— Ты зла не держи, Соломон, — не глядя, проронил он. — Когда-нибудь ты поймешь меня, мой друг. Очень на это надеюсь.
Шломо молчал. Мысли китайским фейерверком взрывались в голове, но произносить их не было сил.
— Шляпнику передай, пусть не жадничает, — вынырнул из раздумий Бессонов. Забрал у Шломо парабеллум и вложил в ладонь Саламандру. — Один к двум — это честный обмен.
Бес опустил подножку и встал на ступени.
— Прости, Соломон, — едва слышно произнес он.
И прежде, чем выпрыгнуть из тамбура в ночную темень, добавил:
— По-другому я не мог.
Вагон тихо катился по рельсам. Соломон сжимал в кулаке Саламандру и чувствовал, как по щеке его катится слеза.
***
Бессонову было жарко. Пот щекотливыми ручейками катился по вискам, забирался в бороду, бежал по спине. Истопники знали свое дело.
Талевские бани оказались единственным укромным заведением, исправно работающим в еще не оправившемся от хаоса Петрограде. Жар от парилки проникал в предбанник, наполняя полукруглое помещение особым запахом. Ароматом, напоминавшим Евгению Степановичу о детстве.
Бессонов вытер со лба пот и аккуратно расстегнул верхнюю пуговицу пальто. Шашки, примотанные к груди и животу, казалось, набухли от пота и стали тяжелее.
Стараясь не потревожить полные «гремучим студнем» контейнеры, Евгений Степанович вынул из кармана часы. Старик запаздывал уже на пять минут.
Бессонов бросил раскрытую луковицу брегета на столик, прислонился спиной к жаркой стене и прикрыл глаза. Время шло. Звук убегающих секунд изматывал нервы.
Вдруг в коридоре послышались шаги, и дверь без стука отворилась. Бессонов встрепенулся, но вместо знакомой лысины и бороды наткнулся взглядом на широченную грудь в черном бушлате. Пулеметные ленты крест-накрест перетягивали ее. Ниже обосновался флотский ремень, за который были заткнуты три гранаты. На боку моряка в деревянной кобуре висел маузер.