Страница 5 из 9
Она открыла дверь галереи, и я вышел следом за ней. Остальные даже не взглянули в нашу сторону. Грэм все пытался заработать тысячу фунтов. Фэнни и Роуз наблюдали за Брайди. Паркинсон внизу занимался повседневными секретарскими делами. Чуть поколебавшись, я закрыл дверь, и мы с Лал стали спускаться по лестнице.
Она не скрывала своего настроения. Просто кипела от злости.
— Ну и мерзавка! — воскликнула Лал. — Это отвратительно. Он, конечно же, нужен ей. Роуз Пейджет для нее ничто.
— Брайди тоже, — заметил я.
Лал стремительно повернулась и схватила меня за руку.
— Ты прав, Саймон. Совершенно прав. Она хочет поймать в свои сети Сэмми, всегда хотела. Как же, будет Фэнни постоянно интересоваться небогатым человеком! Кроме того, Брайди честен, а для нее это слово ненавистно. Она будет торчать наверху, провоцировать Сэмми говорить о своих сокровищах, пока все не уйдут, и они останутся вдвоем. Этой молодой особе нужно действовать очень поспешно. Знает, что когда мы вернемся в Лондон, она не сможет встретиться с Сэмми под его крышей.
Я понимал: доводы, уговоры, смех сейчас бессильны. Нужно ждать, когда Лал успокоится. Я попытался завести легкую беседу, когда мы вошли в большой холл, где никакое освещение не могло рассеять атмосферу подавленности. Там было множество углов, где люди могли бы прятаться, и массивная красивая антикварная мебель заслоняла свисающие с потолка люстры.
Стараясь отвлечь Лал от мужа и Фэнни, я заговорил о стоявшей у стены старой монашеской скамье с высокой спинкой. Она была сильно опалена огнем и исцарапана, но резьба на ней была превосходной.
— Старые монастыри существовали не напрасно! — воскликнул я. — Они представляли собой кладезь мастерства и образовательные центры. Ты видела когда-нибудь что-либо более красивое, чем эта панель?
— Да не пытайся ты копировать Сэмми, — раздраженно поморщилась Лал. — Это просто старая скамья. Она не становится ценнее из-за того, что на ней когда-то сидели паршивые монахи. Сэмми считает ее антиквариатом и возмущается, что я не понимаю этого. Вот чем Фэнни восхищает его. Она всегда знает, что сказать ему о вещах, которые он покупает. Дело в том, — она оглядела величественные пропорции холла, которые, вполне естественно, принижали людей, сидевших у камина, — что, выходя замуж, я не собиралась обставлять свой дом подержанными вещами из магазина.
Я засмеялся; удержаться было свыше моих сил. Лал постоянно употребляла это принижающее выражение о месте, куда американцы мчались, едва сойдя с судна, в надежде приобрести антикварную вещь, которая без всякого ярлыка была подлинной.
— Ну а чем еще это может быть? — усмехнулась Лал. — Да, Бенсон, мы будем пить чай. Остальные, наблюдая за этим молодым человеком, говорят ерунду. Они выбьют его из колеи.
— Сомневаюсь, что кто-нибудь способен это сделать, — сухо заметил я.
— Тогда сделают еще более тщеславным. Все они просто невыносимые.
К счастью, появился Паркинсон, и Лал сразу же обратилась к нему:
— Руперт, позови всех вниз. Они разгуливают по галерее, будто это один из тех храмов, где сорок раз пробормочешь молитву и избавишь себя от сорока лет чистилища. Сэмми помешан на этом.
— Сейчас позову, — кивнул Паркинсон, державший в руках бумаги. — Только положу письма на подпись мистеру Рубинштейну.
Он вошел в библиотеку, а Лал вновь принялась обсуждать Фэнни:
— Она здесь лишь для того, чтобы шпионить. Знаешь, я не удивлюсь, если в Скотленд-Ярде есть отпечатки ее пальцев.
— Ты могла бы признать за ней кое-какой ум, — произнес я, и Лал, к моему удивлению, побледнела.
— Ты имеешь в виду, она слишком умна, чтобы попасться?
— Попадаются только неловкие, — напомнил я.
Внезапно мне представилась Фэнни, прячущая в рукав брошки с бриллиантами, кладущая в карман булавки для галстука, видя в этом рискованную, щекочущую нервы игру. Точно так же она поставила бы все до последнего пенни и даже себя на один бросок при игре в кости. Но я не мог вообразить себе Фэнни действующей так неумело, что ее уведут в подвал и станут допрашивать как подозреваемую.
Разговор наш прервало появление Роуз Пейджет, Брайди и Грэма.
— Прошу прощения, — улыбнулась Роуз. — Это было очень невежливо, но я забыла о времени… Поразилась, когда мистер Паркинсон сообщил, который час. Мы с таким интересом смотрели, чем занимается Норман.
Брайди нахмурился.
— Я не совсем удовлетворен. Мне хотелось бы сделать еще один снимок.
Он взял бутерброд и съел его, похоже, не поняв, что это такое.
— Почему вы не взяли с собой Фэнни? — спросила Лал.
— Она разговаривала с мистером Рубинштейном, — простодушно ответила Роуз.
Лал открыла рот, собираясь заговорить, но тут вернулся Паркинсон. Это был замечательный молодой человек; через несколько минут атмосфера стала умиротворенной, веселой, искрящейся. Не помню, чтобы он говорил о чем-то, кроме погоды, местного поля для гольфа, намеченного на вечер концерта по радио. Но сразу же представилось нелепым раздражаться из-за того, что Фэнни проведет несколько минут наедине с Рубинштейном, или хотя бы вообразить, будто она хочет отбить Брайди у девушки, которая не сводила с него глаз, если он отходил хотя бы к камину, чтобы стряхнуть пепел с сигареты.
Фэнни и Рубинштейн не спустились к чаю. Остальные покончили с чаепитием и занялись своими делами. Лал пробормотала что-то невразумительное и ушла. Роуз сказала: «Утром мне нужно уезжать чуть свет; пожалуй, пойду собираться», — и я только тут понял, как подействовали на нее эти выходные. Я остался у камина; Грэм направился в столовую и принялся рассматривать ее. Брайди молча ушел, а Паркинсон вернулся в библиотеку. Я остался в холле один.
Я находился там довольно долго, глядя на угли и размышляя о Фэнни, когда услышал откуда-то сверху ее голос. Над залом располагалась площадка между пролетами лестницы, там был глубокий альков с окном, выходящим на тот ландшафт, что был виден из галереи. В тусклом освещении дома — Плендерс, в частности, запомнился мне огромными помещениями с маленькими лампочками — можно было ходить по лестнице, не замечая людей в алькове.
Фэнни сказала: «Таковы мои условия, Норман», — а он ответил твердым тоном: «Фэнни, я отказываюсь их рассматривать».
— Тогда это тупик, — заявила она.
— Не думай, что больше об этом не услышишь, — заверил Норман.
Над площадкой послышались шаги, и из-за поворота появилась Лал.
— В галерее никого из них нет! — сообщила она, задыхаясь от ярости. — Не знаю, где они. Ужас. В этом доме…
— На месте Рубинштейна, — сказал я, — я либо добился бы раздельного жительства с тобой по решению суда, либо отделал бы тебя палкой. Ты несносна, Лал. Не знаю, где твой муж, но Фэнни разговаривает с юным Брайди. Можешь взглянуть на огоньки их сигарет.
Я указал вверх, и в темноте, заполнявшей дом, она увидела две тлеющие красные точки.
— Если нет пирожного, ешь хлеб с маслом, — злобно перефразировала Лал Марию Антуанетту. — Саймон, почему ты сам ничего не сделаешь с ней, раз уж решил быть жертвой? Роуз, бедное дитя, плачет наверху, а Норман Брайди весь день не мог связать двух слов. Разумеется, она играет наверняка. Живет за счет Грэма, а тот человек богатый. Если хочешь знать мое мнение, то он приехал сюда следить за Фэнни.
С площадки послышался какой-то звук, и Брайди спустился к нам. Мне показалось, у него такой вид, словно он только что получил неприятное известие и скорее умрет, чем признается в этом. Фэнни, очевидно, отправилась наверх. У нас завязался разговор, как обычно бывает в таких случаях, а потом Лал, сказав что-то о Роуз, ушла, и мы остались вдвоем. Думаю, единственный общий интерес для нас представляла Фэнни, но говорить о ней нам было неловко. Через минуту Брайди двинулся в курительную, вход туда открывался из холла, я последовал за ним.
— Ночь будет отвратительная, — заметил Брайди, подойдя к окну и выглянув наружу. — Поднимается туман.
Отойдя от окна, он рассказал о случае с туманом в море, которому был очевидцем; рассказывал хорошо, немногословно, с неповторимым своеобразием, присущим его работе и жестам.