Профессиональное убийство

— Там он может не получить своей цены.

— Да, но нельзя быть в этом уверенным. И даже если не получит, он может держать ее в течение года, и я буду каждый день терпеть муки утраты, задаваться вопросом, нашел ли Грэм покупателя, что собирается делать дальше. К счастью, он не может вынести мысли об уплывающих деньгах, иначе оставил бы халат себе. Грэм один из признанных знатоков в мире китайского искусства — через его руки постоянно проходят сокровища огромной ценности, а он живет в маленькой квартирке по дальнюю сторону парка и занимается чеканкой по металлу в виде хобби. Но Грэм умный, — добавил Рубинштейн с таким долгим вздохом, что он прозвучал как стон. — Из него вышел бы превосходный палач. Я отказался бы от тысячи фунтов в день за беспокойство, в котором он меня держит.

— И он, к сожалению, знает об этом?

— Разумеется, да.

— Он шотландец?

— И еврей. Грэм не забывает о том, что шотландец, но что до еврея — уверяю тебя, никто не бросится открывать окно в бродвейском клубе, чтобы выпустить дурной запах при упоминании о еврее, быстрее Грэма. Думаю, мы увидим его скоро.

И действительно, Грэм подошел к нам перед самым началом торгов. Это был высокий, худощавый человек с костистым носом, торчащим под плоским лбом. Поверх рыжеватых волос у него была шляпа-котелок, верхняя фаланга на безымянном пальце правой руки отсутствовала.

— Значит, снова идешь по следу, мой дорогой Рубинштейн, — вкрадчиво произнес он. — Тебя не собьешь с него. Кстати, вчера я видел очень хорошую пару нефритовых браслетов у одного торговца. Они могут тебя заинтересовать.

Грэм улыбнулся, и еврей затмил шотландца.

Вскоре начались торги.

2

Рубинштейн купил халат за такую цену, что у меня по коже побежали мурашки. Соперничество чуть ли не с самого начала шло между ним и этой женщиной, Фэнни Прайс. Халат был не из тех, что можно повесить в гостиной, и ни одно правительство не боролось за обладание им. Рубинштейна ничто больше не интересовало. Вскоре он пригласил меня на обед для знакомства с женой. Когда мы медленно пробирались к выходу, длинная прохладная рука Фэнни, блистающая перстнем с зеленым камнем в древней когтевой оправе, коснулась его ладони.

— Надеюсь, ты проявишь великодушие и пригласишь меня в Плендерс, когда будешь обновлять халат, — сказала Фэнни.

Из-за ее плеча выглянуло лицо Грэма, похожее на морду громадного голодного кота.

— Как я завидую вам, богатым, — усмехнулся он. — Будь мне по карману оставлять себе эти вещи…

Торги возобновились, и он поспешил обратно.

— Лал — испанка, — сообщил Рубинштейн, когда мы вышли на мокрую от дождя улицу и стали ждать автобус. Как многие богатые люди, он терпеть не мог брать такси. — Когда мы встречались в прошлый раз, женат я не был.

Вот и все, что он сказал о своей жене. Остальной путь до дома Рубинштейн говорил о Фэнни.

— Я так и не смог выяснить, где Грэм нашел ее, — произнес он, — и где она приобрела свои поразительные познания. Восточной крови в ней нет, и Китай не обычная тема беседы среди молодых женщин ее типа.

— Можно ли сказать, что она относится к какому-то типу? — спросил я.

— Пожалуй, нет. — Рубинштейн не интересовался Фэнни как личностью. — Кстати, будь добр, не говори о ней при моей жене. Лал терпеть ее не может. Утверждает, что она темная личность. Думает, будто я влюблен в нее. Никак не заставишь женщин понять, что наступает время, когда мужчине уже не до этого.

Однако тогда я сочувствовал его жене, с которой не был знаком. Фэнни, считал я, заставит любую женщину опасаться за свою безопасность.

Миссис Рубинштейн была замечательным созданием, высокой, смуглой, с бархатистым голосом, темными глазами и дьявольской ревностью. В девичестве она, наверное, блистала красотой; теперь начинала толстеть. Избежать разговора о Фэнни я не сумел. Лал сама завела о ней речь.

— Купил халат? — спросила она мужа.

Тот кивнул.

— А Грэм — он, конечно, был там?

— Да.

— Ненавижу этого человека! — воскликнула Лал. — Как он смотрит на тебя — словно прикидывает, сколько бы ты стоил для него на рынке. И Фэнни Прайс, эта…

Выражение, которое она употребила, совершенно невозможно перевести. По-испански оно звучало не так оскорбительно.

Рубинштейн не обращал на нее особого внимания, и посоветовал мне тоже не делать этого. Совершенно не считаясь с нами обоими, миссис Рубинштейн продолжила поносить эту загадочную молодую особу, обвиняя ее во всех преступлениях, какие могут прийти женщине на ум. Предостерегла, чтобы я не замечал Фэнни, если встречу снова.

— Она не узнает меня, — возразил я.

Лал засмеялась. Смех был неприятным.

— Фэнни узнает любого мужчину, только что вернувшегося к цивилизации через двадцать лет. Она коварна, как тигрица.

— Она очень умна, — спокойно заметил Рубинштейн и наконец смог перевести разговор на другую тему.

На прощание он пригласил меня приехать в Плендерс, когда привезет туда халат, чтобы прибавить к своей коллекции.

Это был первый шаг в трагедии.

Глава вторая

Отсюда что-то появится; надеюсь, не человеческая кровь.

Визит в Плендерс состоялся только после Рождества. А после той сентябрьской встречи я часто виделся с Фэнни, тратил на нее кой-какие деньги, терпеливо сопровождал ее от галереи к галерее, рассказал ей значительную часть своей биографии и в результате оказался почти на том же месте, откуда мы начали. Это походило на сумасшедшие гонки Алисы и Красной Королевы. Если бежать со всех ног, то ухитряешься оставаться на месте; будь я чуть менее увлеченным, выбыл бы из этих гонок окончательно.

То Рождество выдалось бесснежным, и я ехал в Плендерс по сельской местности с мокрыми палыми листьями, залитыми водой пастбищами и мрачным дымом из труб, уносимым сильным ветром почти под прямым углом. Небо было затянуто тучами, но я, как обычно, думал о Фэнни и почти не замечал пейзажа за окном вагона. Припоминал все, что узнал об этой женщине за три месяца знакомства. Она была необычной, как пьеса Бернарда Шоу, и яркой, как свет. Походила на огонь, греться возле которого можно, но касаться опасно. Родных у нее не было, зато друзей не счесть. На жизнь Фэнни зарабатывала разными способами. Трудилась на Грэма, позировала для поразительного набора посеребренных фотографий юному Норману Брайди, работы которого в этой сфере и в цветной фотографии потрясали город; ее лицо с насмешливыми зелеными глазами, с опущенным на сплетенные пальцы подбородком смотрело на вас из-под фантастических, непомерно дорогих шляпок с рекламных листов самых дорогих журналов мод. Фэнни подвизалась манекенщицей в загородных домах, пела в кабаре Лондона и Парижа. Ей словно было безразлично, куда ты ее ведешь; она могла приспособиться к любому окружению, и в итоге ты знал о ней так же мало, как при первой встрече. Я даже не мог понять, какая у нее репутация. Лал, наверное, была права: возможно, Фэнни авантюристка, спокойно обделывавшая свои делишки, получала то, что удавалось, выходила из игры, когда не видела выгоды, переходила от одного эксперимента к другому. Обычно я предоставлял ей выбирать клубы, где мы танцевали, кабаре, где смотрели эстрадные выступления. Ее всегда почтительно узнавали, официанты вытягивались в струнку, метрдотели подходили и бормотали льстивые слова, пока я просматривал карту вин. Скорее всего Фэнни получала комиссионные за каждый мой заказ. Мне сообщили, что она бывала профессиональной партнершей на платных танцах, когда ей требовалось. Это могло означать что угодно. Я признавал, что Фэнни способна на все это. Если бы мне сказали, что она шельмует в карточной игре и ей это сходит с рук, я бы поверил. Если бы заявили, что Фэнни отбывала строк за кражи в магазинах, я бы усомнился — но лишь потому, что не мог представить ее попавшейся. Она, ведя такую опасную жизнь, в разговорах бывала осмотрительной. Я никогда не знал, известен ли ей тот или иной человек, слышала ли она уже о нем. Порой бывал почти уверен, что у Фэнни есть любовники, но она не давала мне возможности проверить свои подозрения.