Дом в Цибикнуре

— У каждого по-своему, а у всех этот вечер был хороший, — вздохнув, сказала Анюта.

— А тут? — раздался презрительный голос Нюрочки. — Тут что? Я думала, нам выдадут для школы какие-нибудь хорошие платья, а то просто бумазеевые! Мне мама всегда для школы шила из полушерсти. Честное слово, девочки, я не вру! А что нам дали для школы? По три тетрадки, по карандашу и какие-то ручки самоделешные. С такими в школу стыдно показаться…

Наташа подскочила.

— Ну, — крикнула она, скинув с головы одеяло, — ну, знаешь ли… Я никогда не думала, что ты такая неблагодарная дрянь! Я даже с тобой говорить не хочу, такая ты неблагодарная дрянь!

— Правильно, Наталья, — сердито буркнула Мила. — Так её…

— Ты… — задыхаясь от возмущения и не находя слов, снова выкрикнула Наташа, — ты…

— Да что вы взъелись, девочки? — зашмыгала носом Нюрочка. — Сами же начали. И то у нас было дома и сё у нас было дома. А как я…

Клава подняла голову от шитья. На её щеках блестели слёзы.

— Одно дело, — сурово сказала она, — вспоминать про свой прежний дом и про свою прежнюю жизнь, а другое дело ругать наш теперешний дом. Не хочу я тебе это объяснять. Сама должна понимать. И если мы завтра, в такое военное время, идём в школу только с тремя тетрадками и пусть с теми ручками, которые нам постарались сделать наши мальчики, так это очень даже много…

— Будет стыдно, девочки, — с жаром воскликнула Наташа, — если мы посмеем плохо учиться.

— Правильно, девчата! — сказала Мила. — Правильно! А для старших мальчиков нужно сделать носовые платки. Ужас, до чего у них страшные носовые платки!..

— Мила! — крикнула Анюта, с восторгом отбрасывая за спину ещё не заплетённую косу. — У тебя…

— …практический ум! — своим прежним, весёлым голосом взвизгнула Наташа и, нырнув под одеяло, залилась тонким смехом.

И все девочки тоже засмеялись.

Глава 26. Школа

И вот наступил тот день, который казался Кате таким далёким месяц тому назад.

Первое октября.

В этот день тысяча девятьсот сорок второго года начинались занятия во всех старших классах всех школ всего Советского Союза.

За это время Катя очень переменилась.

Софья Николаевна с удивлением и нежностью замечала, как полегоньку, сначала с робостью, а потом всё увереннее и веселее Катя привыкает к той хорошей, здоровой и трудовой деревенской жизни, которой жили все дети.

Сначала слабый, еле заметный румянец засветился на её бледном, бескровном лице. Это был такой чуть уловимый румянец, что только очень внимательные и заботливые глаза могли его заметить.

Но Софья Николаевна, которая с особой зоркостью наблюдала за Катей, сразу уловила этот и другие едва заметные признаки.

Теперь Катя не плелась сзади всех детей, когда те шумной проголодавшейся гурьбой спешили в столовую. Она вместе со всеми бежала по дорожке и торопилась занять своё место за столом. Она больше не возила ложкой по тарелке, нехотя вылавливая из супа отдельные кусочки моркови и ломтики картофеля. Она, как и другие, управившись с первой тарелкой, немедленно просила прибавки.

Однажды, проходя мимо спальни старших девочек, Софья Николаевна услыхала вдруг песенку, которую не очень громко, но уверенно и радостно напевал чей-то голос.

Заглянув в спальню, Софья Николаевна с удивлением увидела в комнате одну только Катю, подметавшую пол.

И Софья Николаевна с поспешностью отошла от двери, чтобы не смутить этого первого, робкого Катиного веселья.

Но особенно радовалась Софья Николаевна, замечая, с каким нетерпением готовится Катя к началу школьных занятий, как ждёт наступления первого школьного дня.

Да, больше всего на свете Кате хотелось учиться. Целый год она не ходила в школу. И как соскучилась она за этот год и по партам, и по чёрной доске, и по белому мелку, по тетрадям, по книгам и по высоким светлым классам! Но больше всего вспоминала она своих учителей. Где они теперь?

Милая прежняя школа! Что с ней стало? Может, на том месте, где она стояла, высокая, светлая, звонкая, — одни только обгорелые кирпичи?

Да, всё это время Кате очень хотелось учиться. Но когда она вспоминала о том, что придётся ей учиться не в прежней, знакомой и милой школе, а в новой, совсем чужой, она робела и пугалась. А вдруг после болезни, после пропущенного года она всё, всё перезабыла, что проходила прежде?

Чем ближе подходил день занятий, тем сильнее боялась Катя. Она уже давно достала себе все учебники младших классов. И всё повторяла, всё повторяла. Она повторила всё, что учила в школе до войны, начиная с первого класса.

Однажды — это было в конце августа, когда занятия ещё не начались — Катя вдруг решила сбегать в новую школу. До чего не похожей на прежнюю оказалась эта школа!

Та была высокая, трехэтажная. Та вся звенела и гудела от ребячьих голосов, когда в часы переменок все выбегали из классов и носились по светлым коридорам, по широким лестницам. В большом зале был такой гладкий и блестящий пол, что, разбежавшись, можно было несколько шагов скользить по нему, как по льду!

А эта была невысокая, небольшая и такая тихая! Тихая-претихая… Только старичок-сторож сидел на приступочке крыльца и грелся на солнце. Он молча кивнул головой, когда Катя попросилась зайти.

Коридор в этой школе был не очень длинный и совсем не широкий. И никакого зала не было. И никаких широких лестниц. Всего несколько ступенек, по которым она только что взбежала на крылечко. Вот и вся лестница.

Но окна в коридоре и в классах были такие же широкие, высокие и светлые, как и в её прежней школе. Только виднелись из них не улица, не дома, а картофельное поле, и поле скошенного овса, и далёкая-далёкая полоска леса.

Стены были из круглых новых брёвен и пахли лесом. Прозрачные, липкие сосульки смолы застыли на них. Катя, отковырнув одну такую сосульку, взяла в рот и пожевала. Потом до самого вечера всё ей представлялся дремучий лес, и до самого вечера она с неясной для себя нежностью думала о своей новой школе, такой необыкновенно тихой.

Сегодня, первого октября, её новая, тихая школа, да и не только школа — и вся лужайка кругом школы гудела и звенела от ребячьих голосов. И перед низким крыльцом, и под широкими окнами, и по всей лужайке — всюду стояли и ходили, бегали и носились ребята. Мальчики были в белых, голубых, синих, жёлтых рубахах. По вороту, на рукавах и по низу этих рубах цвели расшитые шелками васильки, маки и незабудки. А какие наряды были у девочек! Никогда Катя не знала, как красивы праздничные марийские платья! Цветная оборка с кружевами была пришита к подолу белой длинной рубахи. За оборкой шла вышивка. За вышивкой рядами были нашиты разноцветные шёлковые ленты. А передники были из цветастого, яркого ситца, с крылышками на плечах.

Катя остановилась в сторонке. Ох, сколько ребят! И никого-то она среди них не знает, кроме своих, детдомовских. А свои куда-то разбежались. Где они все?

Вон Аркаша, Шура, Генка. Они уже вместе с куптурскими мальчиками. Вот повытаскивали из карманов разные железки, гвозди, гайки, камешки. Показывают друг другу. Прищёлкивают языком. Между собой обмениваются. Спорят. И вдруг всей ватагой сорвались и убежали за школу.

Вот Клава спокойно, медленно, вразумительно что-то объясняет двум девочкам с пышными розовыми оборками на подолах. А те почтительно её слушают и обе разом кивают головами в розовых платочках.

Глядите-ка, глядите, уже беленькая Нюрочка вертится, охорашивается и хвастается своим новым — представьте себе! — бумазеевым платьем.

Директор школы, гладко, волосок к волоску, причёсанная, с озабоченным видом ходит по школьному двору, то скрываясь внутри школы, то снова появляясь на крыльце. Кажется, очень, очень строгая. Вот здоровается с ребятами. Смеётся. Нет, кажется, не строгая, а добрая…

Но вот уже к самой Кате подходят знакомиться три девочки в пёстрых передниках с такими смешными крылышками на плечах. Им нужно знать и как зовут Катю, и сколько лет Кате, и в котором классе она будет учиться, и откуда приехала она в их края.