Страница 2 из 44
Едва ли не половину своего времени заведующий детдомом тратил на Нэпмана. За каждую провинность строго наказывал, целыми часами взывал к его совести и сознанию, угрожал, что отправит в исправительный лагерь, и действительно собирался это сделать. Нэпман понимающе кивал головой, соглашался со всеми доводами, обещал исправиться, искренне обижался за то, что воспитатели не верят в мифических родственников и их подарки.
После каждой отлучки он вел себя примерно, помогал воспитателям, добросовестно работал в детдомовской столярной мастерской. И только на огороде ничего не хотел делать. Но тут его выручал Антон — деревенский парень, на год младше Нэпмана, неповоротливый и медлительный, обладавший большой, не по годам, силой. Грядки были распределены между детдомовцами, и Антон успевал обрабатывать и свой участок и грядку друга. Он охотно подчинялся каждой прихоти Нэпмана, понимал его многозначительные взгляды, принимал их как приказ, слепо и радостно шёл за ним на любое дело. Их боялся весь детдом. Боялись чёрной рукоятки и тяжёлых, как гири, кулаков Антона.
Когда привидение появилось впервые, Нэпман похвастался, что поймает его во что бы то ни стало. И не просто пырнёт ножом, а схватит живым, в таком виде, как оно является. И действительно, на крик они с Антоном успевали самыми первыми, но всё же опаздывали. Иногда дежурный видел их в коридоре после отбоя и радовался, понимая, что они вышли на охоту за Белым саваном.
В угловой келье жил маленький и юркий двенадцатилетний Витька Дубравин со своим старшим братом Владимиром. Как и все в детдоме, они боялись Белого савана. И, когда среди ночи скрипнула тяжёлая дверь, Володя, лежавший с краю, успел прошмыгнуть в коридор, а Витька, сжавшись в комочек, застыл на месте, боясь пошевелиться, и не дыша смотрел на высокое, в полтора человеческих роста, чудовище. Оно медленно приближалось, словно плыло, шевеля крыльями, похожими на плавники. Привидение стало склоняться к нарам, и Витька увидел под кисеей совершенно человеческую форму головы. Сами по себе сжались мышцы во всём теле, он рванулся в каком-то неестественном прыжке и вцепился в горло привидения.
В ту же секунду его отшвырнуло к стене, он больно ударился головой и услышал радостный голос:
— Вот он! Наконец-то! Молодец, чёрт возьми!
Белая кисея была сброшена. На плечах у Антона, закинув ноги за его спину, сидел улыбающийся Нэпман. Он соскочил на пол и серьёзно, даже сурово сказал:
— Ты мне очень нужен, парень. Я давно ищу такого маленького и смелого.
Из коридора донесся нарастающий гул голосов.
— Молчи! — властно сказал Нэпман, подфутболив кисею под топчан. Он выскочил в коридор вместе с Антоном, и уже оттуда Витька услышал его голос:
— Опять опоздали, чёрт побери! Только что здесь было. Вон парень в келье видел. Ни жив ни мёртв, слова вымолвить не может.
Витька никому ничего не сказал, даже брату. Не потому, что боялся. Он не понимал, что произошло, не представлял, что будет дальше, но радостное чувство, ощущение чего-то нового, неизведанного и таинственного переполняло его. Он всегда с восхищением смотрел на Нэпмана. Не красивая одежда и не сытая жизнь, какую ухитрялся вести Нэпман среди голодных ребят, привлекали Витьку. Он завидовал его бесстрашию, ловкости, власти над всем детдомом. Теперь Витька словно приобщился к миру Нэпмана. У них появилась общая тайна.
На следующий день, как и обычно, после завтрака начались занятия. Витька сидел спокойно, казалось, слушал урок, но из головы не выходило ночное происшествие. И то, что во время завтрака он дважды почти столкнулся с Нэпманом и тот не обратил на него внимания, не только не расстроило, но вызвало гордость. Это же неправда, будто он не обратил внимания. На какой-то неуловимый миг прищуренные глаза Нэпмана задержались на Витьке и закрепили их союз. И ни одна душа не могла этого заметить или понять. Витька тоже теперь будет делать вид, будто ничего общего с Нэпманом не имеет. Только так и надо сохранять тайну. Пусть знает Нэпман, что парень он не дурак и положиться на него можно.
После окончания уроков был свободный час до обеда. В этот час, разбившись на группы, детдомовцы вместе с воспитателями уходили за монастырские ворота, в лес или к речушке, протекавшей у самой ограды.
Хорошее настроение не покидало Витьку. Он перешёл речку вброд и побежал по лесу, то сшибая с дороги сосновые шишки, то высоко подпрыгивая, чтобы достать ветки деревьев. На душе было легко.
Как и всякий беспризорник, оборванный и чёрный, он скитался по вокзалам, поездам, подворотням. Его ели вши, мучили цыпки на руках и ногах, его колотили за неумело стянутый кусок хлеба, выгоняли из чужих тёплых уголков, пока не подобрала его советская власть, которая билась из последних сил, чтобы не дать погибнуть тысячам и тысячам таких же, как Витька, озлобленных, с израненными душами зверёнышей.
В холодных монастырских стенах, где голод оставался ещё главным ощущением в жизни, отогрелась его душа, потому что он был уже не один, не бесправный, не загнанный, а полноправный маленький гражданин-труженик, будущий плотник, самостоятельно сделавший первую табуретку.
Он и не заметил, как горячо привязался к безвременно поседевшей в большевистском подполье Елене Евгеньевне Тищенко, своей воспитательнице, сменившей фронты гражданской войны на тяжкий фронт борьбы с детской беспризорностью.
От Елены Евгеньевны Витька узнал, что он — человек, сын своей Родины и что Родина не покинет его.
…Чувство голода заставило Витьку вернуться к реке. Опоздаешь на обед — стащат твою пайку хлеба, и никакой силой её не вернуть. А главное в обеде — хлеб. На завтрак и ужин давали по кусочку, зато к обеду — триста граммов. Кроме хлеба, полагался суп, который только тем и славился, что был горячий.
На опушке он увидел Нэпмана и Антона. Они сидели под вербой и играли в «ножички».
— Садись, — пригласил Нэпман.
Витька почувствовал, что говорят с ним, как с равным. Ему было это приятно. Он смотрел и удивлялся, как плохо играл Нэпман. Нож у него падал плашмя, не врезаясь в землю. Антон легко выиграл. Коль так, то и Витьке не стыдно сразиться. Он многих обставлял в детдоме.
— Сыграем? — спросил Нэпман.
Предстояло вонзить нож в землю из семи положений. Когда Витька бил с четвёртого, Нэпман ещё не мог осилить второго.
— Пропал мой хлеб, — вздохнул Нэпман.
— Почему? — не понял Витька.
— Так мы ж на хлеб играем. В первый раз, что ли?
Витька не мог признаться, что на хлеб — в первый раз. Преимущество было явно на его стороне, но веру в выигрыш он почему-то потерял. И действительно, хотя с большим трудом, но победил Нэпман. Отказаться от следующей партии не хватило духу. Теперь игра шла на ужин. Витька видел, что не уступает Нэпману, и решил выиграть во что бы то ни стало. Первым, как победитель в предыдущей партии, бил Нэпман. С лёгкостью жонглёра он шесть раз вогнал нож в землю, а седьмой раз — в дерево, с большого расстояния.
Витька опешил.
— Я научу тебя владеть ножом, — покровительственно сказал Нэпман, вытирая травою лезвие.
С чувством неизмеримого превосходства над всем окружающим миром Нэпман направился к монастырю. Антон последовал за ним. Витька смотрел им вслед и понимал, как он ничтожен.
Обедали в бывшей молельне, где разместились и столовая с посудными полками, и учебные классы с книжными шкафами. Длинные столы в две доски и скамейки ребята сделали сами. И за всеми столами сидели детдомовцы и ели хлеб с супом. Многие, чтобы не портить вкуса хлеба, съедали его отдельно, а потом принимались за свои миски.
Хлеб всегда выдавали несвежим. С него обильно сыпались крошки. На этот раз, впервые, он словно дышит. Хорошо выпеченный, мягкий, ноздреватый, как живой. Витька взял лежащую перед ним горбушку и не увидел, а почувствовал грозные взгляды Нэпмана и Антона. Он крепче сжал её в руке, но это было машинальное движение. Горбушка больше не принадлежит ему. Он положил её на стол, а она, точно губка, расправилась, приняла прежнюю форму.