Чапаёнок

Чапаев сошёл с крыльца и, хлюпая по лужам, обогнул хату.

Стало ещё темнее. Казалось, из степи вместе с ветром и дождём сюда приползла чёрная, густая тьма.

Но вдалеке, там, где под открытым небом расположились передовые части, видны были мерцающие огни костров. Острый глаз Чапая разглядел возле костров отдельные фигуры бойцов. Кое-где — одинокие, склонённые к огню. Может быть, дежурные подбрасывают мокрые щепки, чтобы не дать пламени погаснуть. А кое-где Чаев увидел и кучки по три-четыре человека. Эти, наверно, кипятили чай в задымленных котелках, перекидываясь шутками, прибаутками, смешливыми словцами.

Задумавшись, смотрел Чапаев на эту знакомую, столько раз виденную им картину. Ночь перед боем…

Вот они сидят, лежат, спят, его бойцы, его чапаевцы, истомлённые долгими походами, жестокими сражениями. А завтра поутру, чуть засереет рассвет, пойдут они в бой; то залегая, то вскакивая, двинутся они на врага цепями… И пока не выбьют из села, не погонят вспять, никто не остановится, никто не повернёт назад, все будут идти вперёд.

Многих недосчитаются они после этого боя. Многие останутся лежать на мокрой от дождя осенней земле.

Что ж, коли придётся отдать свою жизнь — и он, их командир, и они, его бойцы, знают, за что дерутся и умирают.

Конь Чечик

Пошарив рукой в кармане, Чапаев вытащил два маленьких измызганных куска сахару. Повертел их в руке, снова сунул в карман и пошёл к конюшне.

Ещё издали он услыхал, как сочно хрустят лошади овсом и, переступая с ноги на ногу, стучат по деревянному настилу.

Василий Иванович осторожно приоткрыл ворота большого крытого двора.

— Кто идёт? — сурово окликнул дневальный, сразу вырастая из густой тьмы.

— Свой…

— Товарищ Чапаев?! — Дневальный, перекинув с руки на руку тяжёлую винтовку, приблизил лицо к Чапаеву.

— Я, — ответил Чапаев. — Признал?

— Признал.

— На коня хочу глянуть.

И Чапаев протиснулся в крайнее стойло, где стоял его донской жеребец — золотисто-рыжий Чечик.

Узнав Чапаева, конь заржал тихо и радостно: «Здравствуй, хозяин! Что так долго? Я соскучился».

Чапаев нащупал в темноте мягкую, шелковистую гриву, легонько потрепал коня за ушами и сунул ему припасённый сахар. Конь вкусно захрустел и тепло задышал ему в лицо, почти касаясь влажными ноздрями.

Замечательный конь был у Чапаева! Сколько раз выручал он его из беды! Сколько раз уносил от настигавшего врага! Сколько раз мчал в самый жар битвы!

А уж когда нужно было внезапно скрыться, Чечику равного не было. Один раз от верной смерти спас Чапаева.

Случилось ехать Чапаеву степью с небольшим отрядом конных. Было их человек десять, не больше. Ехали бездумно, врага не ждали, разведку не высылали.

Путь лежал через невысокий холм. Чапаев опередил отряд и прежде всех выехал на гребень холма. Глядь, впереди белоказаки! И не мало — сотни две. Тут дело ясное: коли заметят — конец. Налетят, растерзают…

Только Чапаев не дал им приглядеться. Вмиг припал к шее коня и на ухо шепнул: «Ложись…» Чечик подогнул ноги, лёг вместе с Чапаем и пропал в высокой траве, будто куда провалился. Такая у него была выучка.

А своим Чапаев успел крикнуть, чтобы не показывались на гребне холма.

Отличный конь был у Чапаева! Тут уж сказать нечего.

Чечик живо сгрыз оба кусочка и потянулся за новыми. Но больше сахара у Чапаева не было — последний отдал любимцу. Потрепав коня за холкой, он провёл рукой по атласному боку и вышел.

— До утра, дружок! — сказал он на прощанье.

На рассвете

День занялся хмурый и неясный. Дождь перестал, но ветер попрежнему свистел и пронизывал до костей.

Чапаев со штабом и ординарцами находился на небольшой возвышенности. Он плотно сидел на коне, а мохнатая бурка, свисая широким плащом, защищала его от дождя и ветра.

Всё было готово. Ждали сигнала — первого орудийного залпа. В темноте полки незаметно подошли почти вплотную к Орловке, и теперь в неясном рассвете выступали расплывчатые контуры хат, высокой церковной колокольни.

Было тихо. Бойцы лежали цепями, тесно прижавшись к мокрой земле. Каждый накопал перед собой невысокий бугорок. Ни шороха, ни смеха, ни шуток. А курить и подавно было запрещено. Только из деревни чуть доносилось предрассветное пение петухов.

Лёгкий холодок пробегал у всех по спине. Такой озноб всегда пробирает перед боем, даже в самый жаркий день, даже самых бывалых бойцов.

Чапаев поднёс к глазам бинокль, медленно оглядел всё поле, посмотрел на часы и обернулся к начальнику штаба.

— Все на местах? — спросил он.

— Всё в порядке, Василий Иваныч.

И вдруг откуда-то с боку, точно в ответ на вопрос Чапаева, разрывая тишину, громко и тяжело ударил первый орудийный залп, и на сером небе сверкнули первые разрывы шрапнелей.

— Есть! — вздрогнув, проговорил Чапаев и сильно натянул поводья.

Рыжий конь высоко поднял голову, тряхнул гривой и, переступая с ноги на ногу, шагнул вперёд.

Бой начался.

Бой начался

В темноте, до света, Митя выскочил из сарайчика и, потихоньку от дяди Федосея, вместе с другими бойцами вышел из села. Пробрался он в самые передовые цепи, и до рассвета никто не обратил на него внимания. Он залёг в неглубокий окопчик и лежал смирно, маленький и незаметный, стараясь согреть зазябшие руки. Он совал их то в карманы, то за пазуху, то дул на покрасневшие, холодные пальцы.

Первый залп показался Мите неожиданным, но не очень сильным.

— Началось… — забывшись, прошептал он и сразу услыхал подле себя сердитый, приглушённый голос:

— Ты откуда взялся? Марш отсюда сей минутой!

С левого бока лежал бородатый чапаевец в солдатской серой шинели, с красной лентой на барашковой кубанке.

— Чтобы я тебя здесь не видел! Марш в деревню!

Митя растерянно посмотрел на грозного соседа. Бежать через всё поле назад в деревню? На глазах у всех бойцов? А коли сам Василий Иванович увидит? Стыд-то какой! Срам какой! На всю жизнь опозоришься. Да разве после такого кто поверит, что он может стать смелым бойцом, настоящим чапаевцем?

Да и, кроме того, стрельба развернулась в полную силу. Вообще бежать-то каково под пулями! Боязно…

— Дяденька, — как можно жалобнее захныкал Митя, — я, дяденька, лучше здесь останусь…

Тяжёлые снаряды, пролетая над их головами, рвались далеко позади. Начала отвечать батарея противника.

— Свалился тут на мою голову — теперь отвечай… Как убьют, что тогда?

Но Митя уже знал, что сосед его никуда не погонит. По голосу Митя понимал, что может остаться здесь, в этом окопчике, на самом переднем крае чапаевских войск. Сразу, осмелев, он бойко тряхнул головой и по-хозяйски стал располагаться, прежде всего вытащив где-то добытую щербатую обломанную шашку.

— Ничего, дяденька, цел буду. Не убьют! — сказал! Митя и, подмигнув бородатому, даже засмеялся.

В цепи

Снаряды рвались над Орловкой, освещая то одну, то другую часть села.

Митя видел, как в нескольких местах занялся пожар. Горели сараи, овины. Ярко, как огромные смоляные факелы, выбрасывая к небу огненные языки, полыхали скирды сухой соломы. И на фоне яркого зарева метались тёмные фигурки неприятельских солдат.

Вдруг Митя увидел Чапаева. Близко, совсем рядом. Он медленно шёл позади цепей, разговаривая с командиром полка. Чуть поодаль ординарцы вели их коней.

Митюшка забыл обо всём. И про снаряды, которые, свистя, проносились над головой. И про холодный ветер. И про дождь, который снова стал хлестать в лицо колючими ледяными каплями. Он повернулся лицом к Чапаю и не спускал с него глаз, ловя каждое его движение. Да не только он — все бойцы смотрели на любимого командира.

Лицо у Чапаева было сосредоточенное и немного хмурое. Брови сурово сдвинуты. Он задавал командиру полка быстрые и короткие вопросы.