Семьдесят неизвестных

Останавливаю я свой «газик».

— Привет, Михалыч.

— Здравствуй, старшой. (Он старший лейтенант по званию.)

Отошёл в сторону от моей кабины:

— Видишь меня?

— Ох, старшой, я тебя чуть не от самого переезда приметил.

— Да нет, — говорит, — видишь меня сейчас своим боковым зрением?

И тут только я вспомнил: очки! Противосолнечные очки на мне. Со стенками по бокам. А шофёру такие носить не положено — видимость ограничивают.

— Забыл! Понимаешь, старшой, забыл. Дома как их надел, так на себе и забыл.

Снимаю спешно очки, а он уже брови хмурит, ноздри раздувает: хоть малое, а нарушение.

— Поднимите капот.

Вот уже и на «вы»!.. Выхожу из кабины, берусь за капот и вдруг вспоминаю. Мать честная, ведь я только вчера из рейса, мотор грязный!

Прокола он, конечно, не сделает — не положен за это прокол. Но отметку в путевом листе свободно может сделать. А уж головомойки не миновать.

Неприятно! Да ещё при чижике.

— Понимаешь, старшой, какое дело, — начинаю я просительно. — Я из рейса в рейс…

— Ничего не знаю. Вы обязанности водителя проходили?

— Проходили, — поддакиваю смирнёхонько, — обязательно проходили, а то как же!

— А раз проходили, то должны знать, что не положено эксплуатировать автомобили, прицепы, мотоциклы и другие транспортные средства в загрязнённом виде. Хоть десять раз из рейса в рейс. Поднимите капот повыше.

Суёт голову в мотор и тотчас же назад:

— Ну, купил ты меня, Михалыч! Я и впрямь подумал. Езжай, старина, счастливого тебе пути.

И руку мне жмёт. Довольный такой. Развернул свой мотоцикл. Фуражку милицейскую опять в коляску, на голову — шлем. И рванул назад, к переезду, — нарушителей примечать.

Я помахал ему вслед — и сам под капот. Что за чудеса! Сроду такого не бывало, чтобы он кому-нибудь нарушение простил, будь то хоть родной его брат.

Смотрю — и глазам не верю. Мотор чистый! Самую малость запылился, пока я от совхоза шёл. А так чистый: ни грязи, ни масла.

Из кабины чижик высунулся:

— Что-нибудь с мотором?

— Нет, ничего, — говорю. — Полный порядок.

Поехали дальше. Неловко мне. Вот, думаю, чижик! Он мне мотор чистил, а я его, старый хрыч, за это отчитал. Как же мне теперь это дело поправить?

Остановил машину.

— Садись за баранку, — говорю.

Думал, обрадуется, а он:

— Спасибо, не хочется что-то.

Сам на меня не смотрит. Скажи какой обидчивый!

— А ну разговорчики! Для чего, спрашивается, мне тебя в поездку дали? Для мебели?.. Подменяй, пока курить буду.

Сел мой чижик за руль. Сначала хмурился, потом повеселел, даже песенку замурлыкал. Но долго водить я не дал. Впереди опять переезд, за ним — село. А он ещё салажонок.

Добрались до места благополучно. Пошёл я сено выписывать. А уже вечер: люди уже не работают, по домам сидят, чаи распивают. Пока я по разным начальникам, малым и большим, побегал, пока уговорил их не держать меня до утра, совсем темно стало.

Вернулся к машине. Гляжу, а чижик-то мой не филонил. Полкузова сеном загружено.

Вдвоём мы с ним быстро со второй половиной управились.

— Ну, — говорю, — давай совет держать. Время — двенадцать скоро. Намаялись мы с тобой оба. Имеем полное право хатенку отыскать и спать завалиться. Утром встанем — и двинули. Никто слова не скажет.

— А ещё как можно?

— Ещё можно перекусить малость, перекурить, с места сняться и катить домой потихоньку. Глядишь, утром, часам к одиннадцати, прибудем.

— А баранка мне перепадёт? — спрашивает.

— Перепадёт.

— Ночью? — не верит.

— Конечно, раз ночью ехать будем.

— Ох, я ещё с фарами ни разу не водил! — А у самого глаза так и горят. — Голосую за второй вариант.

— Значит, считай, принято на общем собрании абсолютным большинством голосов.

Обратно ехали не спеша: известное дело, ночь — не разгонишься. Где участки ровней и без населённых пунктов, там я ему баранку передавал. Старается чижик. Конечно, нет у него ещё шофёрской сноровки. Но ведь и я тоже, помню, поначалу, когда обучался, таких козлов давал — прохожие шарахались.

Вот уже светлеет на востоке: утро близко. И вдруг опять потемнело, словно ночь передумала уходить. Ветер налетел, пыль такую поднял — фары не пробивают, втыкаются, как в стенку. И вот, слышу, ударило. И пошла канонада. Лето сухое, жаркое, воздух весь электричеством насквозь пропитан. Молнии бьют то справа, то слева. Жалят землю, аж дрожат от злости.

— Красиво как! — говорит чижик.

Ему красиво, а мне на весь этот фейерверк любоваться недосуг. На дорогу успевай смотреть. За каких-нибудь несколько минут её ливнем так разделало — весь «асфальт» начисто смыло. Машину водит по скользкой глине, как живую. Чуть зазевайся — и в кювете.

А сверху так и хлещет, так и хлещет. Уж давным-давно по всем правилам ливню уняться пора. Известно ведь: сильный дождь короток. А этот словно решил недоданные за всё лето осадки разом возвернуть.

Веду я осторожненько «газик» свой по размоченной глине, а сам думаю: «Ну ладно, здесь как-нибудь проскочу. Не станет дороги — по полю поеду. А вот там, там как?»

Там — это село Николаевка. Мы его промеж себя Николаевской западнёй зовём. И правда, сколько дорог ни исколесил за свой шофёрский век, а другой такой западни не встречал. И кто только надумал село на том месте поставить? Глубоченный лог, голый, как коленка. Ни дерева, ни кустика. Внизу, в самой серёдке села, речка Гнилушка. Вот уж до чего точно прозвали! Глубины у неё никакой, но и брода тоже. Вода вроде только до щиколотки, а въедешь — машина в песок до самой кабины уйдёт. И в селе самом улица — такой же песок, разве только чуть покрепче. И скажи пожалуйста: сыпучий, а воду через себя не пропускает. Сколько её налило, столько поверх улицы и стоит. Что там под ней — яма ли какая, колея, — про то никому не ведомо.

А ещё спуск крутой, а ещё подъём. Там уже не песок — глина сплошная. Чуть подмочило — еле на первой скорости выкарабкаешься. А если такой ливень, как вот сейчас, — останавливай машину и не пробуй, пока солнышко как следует не обсушит.

Западня, самая форменная западня!

Одна надежда, что гроза обошла Николаевку стороной. Такие грозы широкими полосами не ходят.

До Николаевки оставалось километров пятьдесят, но шли мы эти километры со скоростью пешехода. Уже десятый час, а только к логу подползаем.

Дождь перестал, да что толку. Всё водой залито — и здесь тоже гроза бушевала.

Вот и спуск. Ну, будь что будет! Включил первую — скатываюсь помаленьку. Смотрю, «ЗИЛ» чей-то в кювете на боку отдыхает, судя по всему, ещё с ночи. Наш? Нет, номер чужой, даже буквы другие — не нашего края.

Вот ещё. Легковушка в канаву съехала, «Волга» с буквой «Л» на ветровом стекле. Личная, значит.

Первые дома — и лужи тоже первые. Ну, эти хоть объехать можно. Держаться ближе к домам, там потвёрже. А вот дальше, дальше, за мостиком через Гнилушку, что будет!

Не еду — чуть шевелюсь. Скорость хоть на сантиметры измеряй. Но это единственный мой шанс выскочить из западни. Чуть недоглядел — сиди кукарекай. Вон как тот «газик», возле их колхозного клуба.

Теперь не лужи пошли — моря. Всё чаще останавливаемся.

Смотрю, чижик ботинки скинул, брюки.

— Куда? Сиди!.. Сиди, кому сказано!

— Я сейчас.

И выскочил из кабины. Идёт впереди машины, выше колен в воде, пробует путь.

— Можно! — кричит. — А вот здесь правее берите — яма.

Мостик переехали. А Гнилушка, Гнилушка-то! Мчит потоки, даже голова кружится…

Вот где начинается самое страшное! Впереди, на равном расстоянии друг от друга, стоят несколько машин. Колёса в воде чуть не доверху. Как их объехать? Слева? Справа?

Чижик опять бродит в потоках воды.

— Туда!.. Не сюда — туда! — рукой показывает.

«Газик» воет, надрывается — трудно мотору. Ещё немного. Вон ту машину обойти, которая носом в воду уткнулась — в хорошую яму, видать, угодила.

Так это же наша, совхозная! Тридцать пятая. Сергеева Леньки «газик».