День совершенства

С Вэнем!

Сколько лет было этой туго обтянутой желтой кожей голове, живущей и говорящей на этом гибко-упругом, облаченном в красный балахон теле. Он ловко и легко протягивал руку за сигаретой, запросто закидывал ногу на ногу! Последняя годовщина со дня его рождения была, была… двести шестая или двести седьмая?

Вэнь умер, когда ему исполнилось шестьдесят. Через двадцать пять лет после Унификации. Он умер за несколько поколений до постройки Уни, который программировался «духовными наследниками», которые тоже умирали, естественно, в шестьдесят два года. Так учили в Братстве.

И вот он сидел тут, пил, ел, покурил. Мужчины и женщины, окружившие их кресла, стоя внимали ему; он же, казалось, не замечал их.

— Острова всегда служили нашим потребностям, — говорил он. — Сперва они были крепостями для неизлечимых первого поколения. Затем там устроили, как вы это называете, «зоны изоляции», куда мы впоследствии позволяли неизлечимым «убегать», хотя в те времена мы еще не были столь добры, чтобы любезно предоставлять им катера для этих целей. — Он улыбнулся и сделал затяжку. — Но потом, однако, — продолжал он, — я нашел для них более полезное применение, и теперь они служат естественными резерватами, где прирожденные лидеры могут развиваться и проявлять себя именно так, как это сделали вы. Теперь мы предоставляем катера и карты в непрямой и даже скрытой форме, даем «пастухов», вроде Дувра, которые сопровождают возвращающихся номеров и предотвращают, насколько им удается, всякое насилие. И разумеется, предотвращают главный акт — разрушение Уни. Хотя обычной целью неизлечимых бывает бутафория, что вообще исключает реальную опасность.

Чип сказал:

— Я все-таки не понимаю, где нахожусь.

Карл, натыкая кусок мяса на золотую вилку, сказал:

— Спишь в парковой зоне.

И стоявшие поблизости засмеялись шутке.

Вэнь сказал с улыбкой:

— Уверен, что подобное открытие может обескуражить. Компьютер, который в вашем представлении был постоянным и бесконтрольным хозяином и координатором Братства, по сути, является его слугой, управляемым такими же номерами, как вы сами — предприимчивыми, мыслящими и ответственными. Его целеустановки и процедуры непрерывно изменяются соответственно решениям Высшего Совета и четырнадцати субсоветов. Мы живем в роскоши и наслаждаемся жизнью, как вы могли заметить, но мы же несем и полную ответственность, что более чем оправдывает эту роскошь. Завтра вы приступите к занятиям. А сейчас, — он нагнулся вперед и затушил в пепельнице сигарету, — уже очень поздно. Сами виноваты — очень уж вы любите гулять по туннелям. Вам сейчас покажут ваши комнаты; надеюсь, вы найдете их вполне достойным завершением трудного похода. — Он улыбнулся и встал. Все встали разом с ним. Он пожал руку Карлу: — Поздравляю тебя, Карл, — сказал он. И Чипу пожал тоже. — Поздравляю тебя, Чип. Мы давным-давно подозревали, что рано или поздно ты окажешься здесь. Мы рады, что ты нас не разочаровал. Хочу сказать, что я рад; увы, привык говорить во множественном числе — трудно избавиться от ощущения, что Уни тоже обладает способностью чувствовать.

Он вышел, и публика сразу их обступила; им пожимали руки и наперебой поздравляли: «Мы не предполагали, что вы доберетесь сюда раньше Дня Унификации! Это было ужасно, не так ли, когда вы вошли, а здесь полная комната народа? Поздравляем, вы обязательно привыкнете ко всему, поздравляем, поздравляем!»

Комната оказалась просторной, в бледно-голубых тонах, с просторной шелковой голубой постелью и множеством подушек, с большой картиной, изображавшей натюрморт с водяными лилиями. В комнате стояли стол, уставленный блюдами и бокалами, темно-зеленые кресла и на продолговатом низком комоде ваза с белыми и желтыми хризантемами.

— Здесь красиво, — сказал Чип, — благодарю вас.

Девушка, что привела его сюда, заурядный номер лет шестнадцати в белом паплоне, сказала:

— Сядьте, и я сниму с вас ваши… — Она показала на его ноги.

— Ботинки, — подсказал он с улыбкой. — Не надо. Спасибо, сестра, я могу и сам это сделать.

— Дочь, — поправила она.

— Дочь?

— Программисты — наши Отцы и Матери, — объяснила она.

— А-а, — протянул он. — Хорошо. Спасибо, дочь. Можешь теперь идти.

Вид у нее был удивленный и обиженный.

— Я должна быть при вас и проявлять о вас заботу, — сказала она. — Мы обе. — Она кивком показала на дверь по другую сторону кровати. Из-за двери лился свет и слышалось журчание воды.

Чип заглянул туда.

Это была голубая ванная, просторная и сверкающая; другая юная девушка стояла возле ванны на коленях и измеряла температуру воды. Она обернулась и сказала с улыбкой:

— Здравствуйте, отец.

— Здравствуй, — ответил Чип.

Он стоял, облокотившись на дверной косяк, и глядел на первую девушку, снимавшую с постели покрывало, потом опять перевел взгляд на присевшую возле ванны. Она тоже посмотрела на него и улыбнулась, стоя на коленях. А он все стоял и держался за косяк.

— Дочь, — промолвил он.

Глава 4

Чип сидел в постели — с завтраком он уже покончил — и тянулся за сигаретой, когда в дверь постучали. Одна из девушек пошла открывать, и на пороге возник Дувр, бодрый и улыбающийся, в желтом шелке.

— Как дела, брат? — спросил он.

— Неплохо, — сказал Чип, — весьма неплохо.

Вторая девушка зажгла ему сигарету, забрала поднос с посудой после завтрака и спросила, не желает ли он еще кофе.

— Спасибо, нет, — сказал Чип. — Ты кофе не хочешь?

— Нет, спасибо, — сказал Дувр. Он сел в одно из темно-зеленых кресел и откинулся на спинку, положив руки со сплетенными на животе пальцами на подлокотники и вытянув ноги. Улыбаясь Чипу, он сказал: — Шок прошел?

— Гадство, еще нет, — признался Чип.

— Это старая традиция, — объяснил Дувр. — Ты получишь удовольствие, когда сюда доберется следующая группа.

— Это жестоко, право, очень жестоко, — сказал Чип.

— Потерпи, ты тоже будешь хохотать и рукоплескать вместе со всеми.

— Как часто такое происходит?

— Бывает, часто, с интервалом в несколько месяцев, — сказал Дувр. — Но в среднем — около полутора человек в год.

— И в течение всего времени ты был в контакте с Уни, братобоец?

Дувр кивнул и улыбнулся.

— Телекомп размером со спичечный коробок, — сказал он. — Смешно, но именно в пустом коробке из-под спичек я его и держал.

— Ублюдок, — сказал Чип.

Девушка унесла поднос, а другая девушка поменяла пепельницу на тумбочке у кровати, забрала свой балахон со спинки стула и пошла с ним в ванную, закрыв за собой дверь.

Дувр поглядел ей вслед, затем — испытующе на Чипа.

— Хорошая ночка была? — спросил он.

— М-мм, — неопределенно промычал Чип.

— По-моему, их не лечат».

— Ну… Не по всем параметрам, если сказать точней. Я надеюсь, ты не в обиде на меня за то, что по дороге я ни словом, ни полсловом не обмолвился. Здесь правила железные: никакой помощи, кроме той, о которой тебя просят. Ни предположений, ни предложений — ничего. Просто сторонний наблюдатель, естественно, до возможного предела; и главное — предотвратить кровопролитие. Мне не следовало тогда на катере позволить себе даже такую мелочь, как откровенность по поводу Либерти, являющегося тюрьмой. Но я там торчал безвылазно уже два года, и никто даже не помышлял о попытке мятежа. Ты можешь понять, почему мне так хотелось сдвинуть дело с места.

— Разумеется, — сказал Чип. Он стряхнул пепел в чистую белую пепельницу.

— Только не проболтайся об этом Вэню, — попросил Дувр. — В час у тебя с ним ленч.

— И Карл тоже будет?

— Нет, только ты. Я думаю, он метит тебя в Высший Совет. Я зайду без десяти час и отведу тебя к нему. Бритву ты найдешь там, внутри такой штуки, наподобие фонаря. А сегодня в конце дня мы пойдем с тобой в медцентр и проведем депиляцию.

— Здесь есть медцентр?

— Здесь есть все, — сказал Дувр. — Медцентр, библиотека, гимнастический зал, бассейн, театр, есть даже сад, какого ты и наверху не увидишь. Я тебе потом все покажу.