Влюбленный странник

Когда Пьер принес напитки и поставил их на низкий столик рядом с двумя мужчинами, Рэндал как раз думал о том, что рано или поздно Дарси Форест попытается его «прощупать». Раз он не собирался просить у него работу, значит, скорее всего, попросит денег. Этот момент неизбежно настанет — так бывало всегда, но на этот раз Рэндал не почувствовал раздражения.

Он был богат не настолько давно, чтобы ему легко давалась роль щедрого благотворителя. Он ненавидел выражение лиц людей, когда они собирались попросить у него взаймы, — смесь алчности, стеснения и злости из-за того, что он в состоянии что-то им дать, а они должны у него просить. Рэндал сотни раз проклинал себя за излишнюю чувствительность, но каждый раз, когда у него просили в долг, он снова чувствовал то же самое.

Однако сейчас Рэндал вдруг осознал, что происходящее его скорее забавляло. Наверное, все дело в удивительном обаянии Дарси, решил он. Оглядываясь назад, Рэндал вспоминал, как его отец слушал Дарси за обедом в тот день много лет назад. Он помнил и пристальное внимание матери, и собственное невольное восхищение этим даром краснобайства. Теперь, когда он стал старше, Рэндал был в состоянии оценить в полной мере, чего был способен добиться этот человек с помощью своего ораторского дара. И он видел и понимал теперь то, чего не мог понимать в восемнадцать лет: во многих домах Дарси Фореста посчитали бы заурядным проходимцем, которого не стоит у себя принимать. Что-то с ним было не так, и это удавалось понять, несмотря на то что личное обаяние Дарси действовало на людей подобно гипнозу, вызывая восхищение.

Пьер закончил накрывать столик к чаю и отошел на шаг назад, разглядывая свою работу.

— Закусок достаточно? — спросил он по-французски.

— Думаю, да, — ответил Рэндал. — Если что-нибудь понадобится, я позвоню.

— Хорошо. — Пьер, поклонившись, повернулся к дому.

Прежде чем уйти, он многозначительно посмотрел на Фореста.

Когда дворецкий скрылся в доме и уже не мог их слышать, Рэндал спросил Дарси:

— Сколько вы дали Пьеру за то, что он вас впустил? Извините за бестактный вопрос, мне просто любопытно.

— Дал ему? Мой дорогой мальчик, я не Крез, — ответил Дарси Форест. — Никогда не даю чаевых, если можно этого избежать. Французы не любят оставаться без того, что рассчитывали получить. Но я просто поговорил с твоим слугой, и, если он испытает разочарование, когда я уйду, это послужит ему хорошим уроком на будущее.

Запрокинув голову, Рэндал рассмеялся. Он ценил такого рода откровенность. Немногие на месте Дарси Фореста сделали бы столь откровенное признание. Рэндал взял заварной чайник.

— Я не отказываюсь от чая в это время дня даже здесь, во Франции, — сказал он. — Думаю, излишне предлагать вам сэндвич или кусок пирога?

— Я редко ем между приемами пищи, — ответил Дарси. — И никогда — если выпиваю.

— А как насчет вашей дочери?

Дарси повысил голос:

— Сорелла, иди сюда, выпей чаю.

Сорелла не шевельнулась и не обратила никакого внимания на слова отца.

— Сорелла! — снова крикнул Дарси.

Девочка сидела неподвижно еще несколько минут, и Рэндал вдруг подумал о собственном нежелании двигаться или даже открывать глаза, когда Дарси Форест неожиданно прервал своим приходом его отдых. Но Сорелла не спит, напомнил себе Рэндал, глядя, как девочка медленно болтает ногами в воде. Рэндал был уверен, что она испытывает то же нежелание расставаться со своим одиночеством, возвращаться на зов голосов и шум в мир людей.

Девочка наконец направилась в их сторону, легко ступая по плиткам дорожки туфельками без каблука. По мере того как Сорелла приближалась, Рэндалу удалось разглядеть выражение ее лица. Глаза девочки словно светились загадочным светом, который тут же погас, как только к ней обратился отец. Интересно, заметил ли это Дарси?

— Мистер Рэндал со свойственной ему добротой предлагает тебе чашку превосходного чая, — напыщенно произнес Форест.

Сорелла ничего не ответила. И только тут Рэндал вдруг осознал, что еще не слышал ее голоса.

— Вы голодны? — спросил он с подчеркнутой вежливостью.

— Да, — ответила девочка. — Я ведь ничего не ела с самого завтрака.

Голос Сореллы был низким и тихим. В нем было какое-то странное спокойствие, казавшееся полной противоположностью бьющей через край энергии, звучавшей в голосе ее отца.

— Ничего с самого завтрака? — воскликнул Рэндал. — Да вы, должно быть, умираете от голода!

Он тут же вспомнил, как Дарси Форест сказал в начале разговора, что они с дочерью пришли сюда сразу после обеда, и мысленно обозвал его старым вруном. Сорелла присела на низкий табурет возле чайного столика. Протянув руку, она взяла с блюда сэндвич и стала жадно есть его, забыв обо всем остальном.

— Что будете пить? — обратился к девочке Рэндал. — Чай или что-нибудь из прохладительных напитков?

Он ждал ответа от Сореллы, но вместо нее ответил отец.

— Дайте ей чаю, — попросил он. — Она — английская девочка и должна жить по английским обычаям. Я против этой принятой здесь ужасной привычки разрешать детям пить вино за обедом.

— Вам нравится вино? — удивленно спросил Рэндал Сореллу.

Ведь за замечанием Дарси Фореста несомненно что-то стояло.

Сорелла покачала головой.

— Нет, — ответила она. — Папа говорит так только потому, что вчера за обедом официант налил мне бокал вина, и папа думал, что оно входит в цену обеда, а оказалось, что нет и за него пришлось заплатить.

Рэндал отметил про себя, что Сорелла говорит об отце, как взрослая женщина могла бы говорить о неразумном муже. На несколько секунд воцарилась тишина, затем Дарси Форест, откинув голову назад, громко рассмеялся.

— Похоже на укус змеи! — произнес он. — О господи, избавь нас от разрушительной откровенности детства.

Сорелла как ни в чем не бывало продолжала есть.

— Где вы остановились? — наливая себе еще чашку чая, спросил Рэндал, чтобы поддержать разговор.

Последовала пауза, затем Дарси Форест произнес:

— Нигде! И именно поэтому, мой мальчик, мы к тебе и пришли.

Рэндал почувствовал, как непроизвольно сжимаются пальцы, держащие ручку чашки. Вот оно! Начинается! Настал момент, которого он ожидал, момент, ради которого Дарси Форест и разыскал Рэндала, а теперь попытается «пощипать» его. Потом, оглядываясь назад, Рэндал не мог толком вспомнить то, что произошло дальше.

Он приехал на юг Франции в поисках отдыха, покоя, но более всего для того, чтобы побыть в одиночестве после нескольких сумасшедших недель в Нью-Йорке, где температура поднялась до небывалых, немыслимых отметок, все окружающие были взвинчены и репетиции шли из рук вон плохо. Рэндал даже не раз задавался вопросом, почему он избрал столь неблагодарную профессию драматурга.

Все, может быть, и не было бы так плохо, если бы шести неделям в Америке не предшествовали три месяца чудовищной нагрузки в качестве кинопродюсера в Элстри. Но одно наложилось на другое, и Рэндал впервые в жизни почувствовал себя на грани срыва. Наконец после успешной, триумфальной премьеры, поняв, что аплодисменты и шумное признание утомляют его едва ли не больше, Рэндал ускользнул домой.

Он часто повторял себе, что совершенно ненормально, чтобы здоровый, сильный мужчина тридцати двух лет чувствовал себя так ужасно только лишь оттого, что работает по двенадцать часов в день. Хотя стоило скорее вести речь о двадцати четырех часах. Утомляла его не столько работа над пьесой, сколько люди, с которыми приходилось общаться. Все эти люди хотели видеть в нем неиссякаемый источник силы — психической, физической и интеллектуальной. Но если уж быть до конца честным с самим собой, у его усталости была еще одна причина. Все дело в женщине. Или правильнее говорить во множественном числе? Джейн и Люсиль обе были отчасти причинами его хронической усталости, недосыпа и постоянно владевшего им беспокойства.

В жизни Рэндала было две женщины, а ведь для многих мужчин подчас и одной оказывается чересчур. Рэндал сбежал от них обеих — от Люсиль из Нью-Йорка и от Джейн из Англии — и приехал на юг Франции главным образом потому, что просто не мог решить, куда поехать. Рэндалу вдруг отчаянно захотелось солнца, но не горячего солнца Нью-Йорка, которое, казалось, выпрыгивало прямо из тротуара, чтобы ударить наотмашь по лицу проходящего по улице Рэндала, а теплого, ласкового, успокаивающего солнышка Средиземноморья, которое могло бы прогнать усталость, пропитавшую его разбитое тело, и принести покой и удовлетворение его перенапряженным нервам.