Электрический остров

Он шутил, а у нее в глазах стояли слезы. Она и сама не знала, чего ждала от этого свидания. Не слов же о любви? Или ей перестал нравиться его спокойный характер? Вот так же шутил он, наверное, под настоящим огнем, когда был на фронте. Он не сумел пошутить только однажды, когда узнал, что от него ушла жена…

— Прибор сдан, — без воодушевления сказала она. — Сейчас я заканчиваю работу над избиратель­ным реле — помните, вы говорили о таком?.. Испы­тание прибора проходит успешно. — она говорила так, словно делала отчет на Ученом совете.

— Побольше воодушевления, Марина Николаев­на! — сказал Андрей. — Где проходят испытания?

— В колхозе «Звезда» на Левобережье…

— Позвольте, позвольте, я не знал, что там есть своя электростанция…

— Нет, тракторы работают от государственной сети…

— Тракторы?

Она сжала губы. Он же не знал еще, что Улыбы­шев испытывает свои машины.

Он взглянул на нее, улыбка чуть тронула его лицо.

— Так, так. Значит, он добился своего?

— Да.

Ни он, ни она не хотели называть Улыбышева. Ор­ленов помолчал, уставив глаза в потолок, и спросил: — А Пустошка?

— Он заходил сюда, но его не пустили.

— Еще бы, — проворчал он, — много было бы пользы, если бы он взглянул на меня в таком со­стоянии.— Потом он вдруг рассердился: — Ну, а вы? Вы-то что же?

— Что я?

— Почему вы не поехали туда? Откуда я знаю, как они проводят эти испытания? Может быть, там плюсуют два и три, а получают сто гектаров? Вы должны были добиться командировки! Как-никак, а там испытывают и наши приборы!

Вот когда она могла бы радоваться тому, что так правильно в конце концов поняла свою задачу, если бы только могла радоваться чему-нибудь еще, кроме того, что видела его живым! Но все-таки ма­ленькая гордость шевельнулась в ее душе, когда она сказала:

— Мне не дали командировки, но Марков там, и я написала ему, чтобы он проверил все показатели. Ваш вопросник у него…

— Мой вопросник?

Он смотрел на нее с таким удивлением, словно не узнавал. И в этом удивлении для нее было больше радости, чем в любой похвале. Потом он отвел глаза и спросил:

— Где вы его взяли?

— В ваших бумагах.

— Значит, меня уже похоронили?

— Они не знали об этих бумагах… — осторожно сказала она.

— Как же вы додумались?

Ей стыдно было признаться, что она только не­давно додумалась до этого, и она промолчала. Тогда Андрей мягко, куда мягче, чем за все время их зна­комства, поблагодарил:

— Спасибо. Давно начались испытания?

— Они уже заканчиваются. Улыбышев собирается в Москву.

— Торопится! — презрительно заметил Орленов.

Марина боялась взглянуть на него. Ей показалось, что голос его ослаб, вот-вот он замолчит совсем. Под­няв глаза, которые виновато прятала, она заметила, что Орленов и в самом деле ослаб. Но смотрел он упрямо, думая о чем-то своем. Потом переложил цветы в левую руку, правую с трудом протянул Ма­рине:

— Идите. Спасибо, что навестили.

— Я зайду завтра… — нерешительно сказала она. — Можно?

— Пожалуйста. Дайте телеграмму Горностаеву, что я хочу его видеть. А когда приедет Марков, по­просите его зайти ко мне.

— Хорошо.

Свидание кончалось. Больше не о чем было гово­рить. Он принял ее верную дружбу как помощь това­рища, и только. А что еще нужно ей? Ах, того, что ей нужно, она не дождется. Но разве мало он дал ей од­ним благодарным взглядом! Она не осмелилась ни по­целовать его, ни прижать его руку к своему лицу, как ей думалось в тоскливые вечера, когда он был вне бы­тия. Тогда, в мечтах, она была смелее!

Марина уходила, опустив голову, шагая медленно и почти неслышно, — у нее были туфли на низком каблуке, она нарочно надевала их, когда шла сюда, чтобы не обеспокоить больного стуком, если ее нако­нец пустят к нему. Вот Орленова об этом не подумала. Ее «лодочки» были на восьмисантиметровом каб­луке, и когда она шла, то слышалась дробь барабана. Дробью барабана, как известно, заглушали крики и стоны избиваемых шпицрутенами. Нет, Ма­рина правильно сделала, выгнав ее из больницы…

Она не оглянулась и не увидела прощальной улыбки Орленова. А он глядел вслед девушке и думал о том, как нелепа судьба. Вот уходит любя­щее существо, а у него нет желания утешить ее, обра­довать хотя бы улыбкой. Но улыбнуться в спину можно. Он знает то, что Чередниченко так тщательно скрывает. Ничего, девушка, ты еще получишь с из­бытком свое счастье, оно тебя не минует…

Потом он перестал думать о ней. Им овладели другие мысли и заботы.

Горностаев получит телеграмму сегодня же. За­втра он может приехать или не приедет совсем. Если он до сих пор убежден, что вся борьба Орленова только следствие личной неприязни к Улыбышеву, то он с присущей ему прямотой слова откажется от уча­стия в ней. Тогда придется ждать или искать другие пути, например еще раз написать Далматову. Это была тоже ценная мысль. Андрей закрыл глаза и начал сочинять письмо. И тут же заснул.

Под вечер он проснулся с чудным ощущением здоровья, которое наконец пришло в его тело. Он был еще слишком слаб, чтобы сделать попытку встать или хотя бы сесть, но тем не менее чувствовал, как здо­ровье вливается в каждый мускул, словно оно — хмель. Первый раз у него был настоящий целебный сон. Ему захотелось на траву, на землю, как будто земля, если лечь и растянуться, могла влить в него еще больше здоровых соков и сил. Но об этом пока нечего было и думать!

Андрей попросил бумагу, карандаш и принялся со­чинять письмо в обком. Это оказалось совсем не трудно. Он-то боялся, что долгая болезнь истощила его мозг, но этого не произошло! И прекрасно! Надо только найти самые убедительные слова…

На вечернем обходе врач попытался было отнять у него карандаш и бумагу, но больной взглянул на него так выразительно, что тот только проворчал в адрес ассистента:

— Их и не поймешь, наших больных! Вместо ле­карств их вылечивает работа. Пусть пишет…

Потом прошло два дня в тревожном ожидании. Марина приходила, но он ждал не ее. И даже не Нину. И когда утром на третий день в дверях появи­лась сутулая фигура Горностаева, когда его рыжие усы, смешно покачиваясь на каждом шагу, словно ки­вая ожидающему Орленову, приблизились к лицу больного, Андрей с неожиданной силой приподнялся на постели.

— Наконец-то!

— Да, да, — ворчливо сказорностаев. — Но не думайте, что я стану вам помогать! Наоборот, я пришел вас разочаровать! Трактор работает! Улыбы­шев улетел в Москву со всеми материалами!

— А я и не думал, что трактор не будет рабо­тать! — засмеялся Орленов. — Но нужно, чтобы он работал лучше!

— Ну, уж так сказать можно о любой машине! — с неудовольствием заявил Горностаев.

— Нет! Вы ошибаетесь! — живо возразил Орле­нов. Теперь он забыл о том, что болен, но, попытав­шись повернуться, чтобы вытащить из столика свое письмо в обком, застонал от ощущения слабости.

Горностаев помог ему приподняться. Затем, полу­чив рассыпающиеся листки и уложив больного по­удобнее, секретарь парторганизации вытащил из кар­мана очки и принялся читать, изредка что-то ворча, вроде: «Гм!», «Хм!», «Вон вы как!»

— И что же из этого следует? — строго спросил он, окончив чтение.

— Вы же были на испытаниях! — возбужденно заговорил Орленов. — Вы сами видели тракторы в работе. Лучше ли они обычных тепловых?

— Я так вопрос не рассматривал!

— А как же его можно рассматривать? Увидев деревянный велосипед, вы улыбнетесь, а когда уви­дели деревянный трактор, пришли в восторг?

— В восторг я не прихожу, но отдать должное но­вой машине могу, — проворчал Горностаев.

— Вот я и хочу, чтобы мы отдали ей должное…

Потише, потише! — остановил его Горностаев.

Орленов опять забыл, что он болен. Лицо его по­краснело от возбуждения, удары сердца глухо отдава­лись в висках.

Заметив, что ему хуже, гость поднялся и сказал:

— Дайте-ка мне ваши заметки, я над ними еще подумаю. Только предупреждаю: пока вы не встанете, я не позволю вам заниматься этим делом.