Катастрофа отменяется

Чердынцев, все еще глядя на место катастрофы, коротко распорядился:

— Мальчики, внимание! Галанин, на рацию! Передайте кодом на кишлак Темирхан, в Академию наук, в ЦК партии, в Управление военного округа; запомните текст: «Гигантский обвал в ущелье Фана в четырнадцать часов пятнадцать минут. Гора Темирхан рухнула и перегородила ущелье. Высота завала предположительно триста — четыреста метров. Уточненные данные передам позднее. Рудники и гляциологическая станция отрезаны. Альпинистская разведка со стороны гляциостанции вышла, — он взглянул на часы, — в четырнадцать двадцать». — И другим тоном: Каракозов, Ковалев, Милованов, выходите! И осторожнее! Только подойти к месту обвала, уточнить высоту завала, направление падения! Вернуться как можно быстрее! От нас будут ждать первых сообщений! Галанин, вы еще здесь? Передавайте же! И не забудьте упомянуть: нужны вертолеты для разведки с воздуха! И еще одно: по нашим предположениям, река Фан практически перекрыта. Может быть, в низовьях успеют закрыть плотины, иначе кишлаки и города останутся без воды!

Только в эту минуту до станции донесся грохот. Он шел волнами, то утихая, то снова поднимаясь до высшей точки, когда слух словно пропадает, видно лишь, как у соседа шевелятся губы. Но люди уже знали, что делать, и быстро расходились в этом грохочущем безмолвии, от которого было трудно дышать. Затем земля задрожала, закачалась, дом зашевелился, захлопали беззвучно двери, беззвучно полетели стекла, дрогнул и сдвинулся внизу ледник, забушевали озера, покатились камни морен…

Когда Волошина оглянулась, в комнате никого не было, кроме Чердынцева, который все стоял у окна, вглядываясь в черную пелену, закрывшую ущелье. По качающейся террасе еще ползли, натыкаясь на стены, стулья, резко хлопали двери, все дребезжало, гремело, падало, но за гулом катастрофы не было слышно ни единого звука, словно люди оглохли или завязли в плотном, гудящем грохоте.

А потом на дом навалился раздавленный в ущелье воздух. Он был плотный и холодный, как вода, и наступал тяжелыми рывками. Не ветер, не буря, а именно сдавливающий поток, в котором невозможно шевелиться, двигаться… И навстречу потоку из-за здания станции вышли три альпиниста, связанные нейлоновым тросом, и двинулись, то подтягивая один другого, то подталкивая вперед там, где поток был слишком плотен. Но вот они исчезли за поворотом, и к этому времени грохот словно бы пошел на убыль, дышать уже становилось легче, и стали слышны слова Чердынцева, который все стоял у окна, ухватившись за косяк:

— Какая беда! Какая беда! Какая беда!

— Почему — беда? Какая беда? — прокричала, сделав усилие, Волошина, и вдруг поняла, что все уже кончилось, только воздух еще качается и сотрясается дом.

— Фан перекрыло начисто, — устало сказал Чердынцев. — А я вам рассказывал, что на этой реке стоят десятки кишлаков и пять городов. Весь урожай республики и сама жизнь края теперь под угрозой.

— Но ведь все это можно взорвать! — сердито закричала Волошина. — Если не аммоналом, так хоть атомной бомбой! Кто же позволит какой-то глупой горе погубить весь урожай или даже весь край?

— В тысяча девятьсот десятом году в Сарезском ущелье вот так же упала гора. Она раздавила весь кишлак Сарез. Только два человека уцелели — они перегоняли стадо овец на летнюю стоянку. Высота завала равнялась восьмистам метрам. Река Сарез оказалась перегороженной. Теперь там озеро глубиной шестьсот метров, а из него стекает ручеек… Но если когда-нибудь эта естественная плотина поползет, то…

— Не может быть, чтобы здесь не было ни исследователей, ни каких-нибудь постов предупреждения! — еще более нервно сказала Волошина.

— Посты-то есть… — пробормотал Чердынцев.

— Так не пугайте меня! — окончательно выйдя из себя, крикнула Волошина.

Чердынцев подумал: вот всегда они так, эти женщины! Они молча переживают катастрофу, а потом только начинается нервное возбуждение. Сейчас она так зла, что может посчитать, будто он нарочно вызвал этот обвал. А когда нервное возбуждение дойдет до предела, ей захочется улететь на первом вертолете, хотя она будет знать, что вертолет прилетел не ради нее. Эти женщины всегда ведут себя так, словно являются центром мира.

Но Волошина уже присмирела. Она стояла рядом у окна и все пыталась что-то разглядеть в черной, почти ночной темноте пылевых извержений. Видно, ждала, что сейчас упадет еще одна гора, за нею — другая, а потом весь мир разрушится и сама она погибнет под его обломками. Но именно — в последнюю очередь! Эгоцентризм, присущий всем женщинам, и тут не оставит ее.

Он сказал:

— Пылевое извержение продолжается долго. Только завтра мы кое-что увидим отсюда. А горы падают не так часто даже во время землетрясений.

— Успокоили! — зло сказала она. — А если я думаю о людях? — И снова вскрикнула: — Господи, как же мне не повезло! Ведь могла же я задержаться еще на два дня в городе! Теперь я была бы в центре всех событий!

— Или лежали раздавленной в самом центре обвала, — напомнил Чердынцев. — Кстати, автобус из города приходит в Темирхан в одиннадцать утра. С вашей стремительностью вы были бы в это время как раз где-то в районе горы Темирхан… А центр событий будет, вероятнее всего, именно здесь. Я думаю, первые разведывательные вертолеты придут не позже чем через полчаса. Правда, летчики увидят немного в такой мгле, но какое-то представление о размерах катастрофы получат.

На террасу вошел Галанин с листком радиограммы.

— С аэродрома просят включить все электросветильники станции. Они хотят сбросить вымпел с письмом. Вымпел будет с парашютом красного цвета и с радиомаяком, который я на всякий случай смогу запеленговать своим приемником.

— Везет нам на красное! — Чердынцев бросил мимолетный взгляд на Волошину. Та отвернулась и, прихрамывая, ушла. Галанин сказал:

— Александр Николаевич, пожалейте ее! Она же не бывала в таких переделках!

— Я тоже! — резко ответил Чердынцев. — Что у вас еще?

— Спрашивают, можем ли мы организовать завтра с утра подробную разведку?

— Можем… — И словно про себя: — Если мальчики вернутся.

Галанин ушел на радиостанцию. Чердынцев стоял у закрытого окна, за которым по-прежнему бушевала пылевая буря. Скрипнула дверь, Чердынцев обернулся.

Волошина переоделась: на ней был глухой черный свитер и черная прямая юбка. На ногах — грубые башмаки. Даже лицо переменилось, сделалось строже и суше. Ах да (Чердынцев удивленно рассматривал ее), сняла жирную помаду с губ и стерла синие полоски с углов век, удлинявшие ее глаза. Она спросила с видом послушной ученицы:

— Что я должна делать, Александр Николаевич?

— Пока делать нечего. — И тут же поправился: — Впрочем, идите к Галанину. Там лежит вахтенный журнал станции. Сначала запишите все, что вы видели, укажите время катастрофы и последовательность событий. В дальнейшем будете заносить в журнал все распоряжения и радиотелеграммы. Галанину, вероятно, этим будет некогда заниматься.

Она покорно повернулась и пошла, хотя Чердынцев видел, что ждала она не такого легкого дела. Но и эту-то работу он просто выдумал: понимал, как трудно ей сейчас безделье. Чердынцев и сам чувствовал, что он сейчас сорвется, куда-то побежит, — может быть, к завалу. Но туда ушли мальчики, а он должен сидеть и ждать, что ответят на его сообщение…

Но из дому он вышел, крикнул в окно Галанину:

— Если будет что-нибудь важное, ударьте в гонг! — и пошел к приборной площадке.

У первой вехи он остановился: поперек поля зияла трещина. Ледник сполз вниз метра на полтора-два. На побуревшем от пыли льду змеились зигзаги и провалы. Озера, покрывавшие ровную площадку, ушли в трещины.

Он с трудом добрался до сейсмографических приборов. Самописцы продолжали работать, выстукивая свой механический пульс. Но линия из-под пера вытекала рваной, качающейся: земля все еще дышала, и там, на месте обвала, продолжались, как видно, толчки. Но все это были поверхностные явления: как он и предполагал, землетрясения не было, случился гигантский, катастрофический оползень.