Страница 66 из 89
— Женщины в деле участия не принимали…
Над ним втихомолку посмеивались. Вслух же никто не решался упрекать подполковника — человек он был весьма уважаемый. Но некоторые из молодых офицеров отдела при случае, с этакой задумчивостью на лице, спрашивали:
— А может, подполковник и прав? Было же такое правило на флоте: не брать на корабль женщину. Или у горняков: не пускать женщину в забой.
Вольнодумцы принимались опровергать эту домостроевскую точку зрения. Но так как женщин в отделе не было, спор превращался в схоластическую болтовню, похожую на спор теологов о том, сколько бесов может уместиться на острие иголки. А ссылаться на работу других отделов почиталось неприличным. Известно, тот штаб, в котором ты служишь, является самым лучшим из возможных…
Уже то, что подобные споры могли возникать, что на них хватало времени, показывало: дела в армии шли отлично! И это было действительно так: армия вышла к границам Германии…
Масленников, конечно, догадывался, что ехидные разговоры за его спиной ведутся, но чужим мнением не интересовался. Он-то знал, о чем говорил! Один раз в него стреляли — и это была женщина; другой раз пытались отравить — и тоже женщина. В зарубежных разведках все шло в дело: соблазн, шантаж, убийство. А он предпочитал, чтобы трудное дело разведки было в мужских руках.
Сегодня Масленников был в отличном расположении духа. Он только что вернулся с передовой, где полковые разведчики проложили тропу через линию фронта и показали ему в стереотрубу Германию. Багровая земля за шестью рядами колючей проволоки, поля бурого цвета, с которых так и не убрали урожай, разбитые здания мызы Гроссгарбе, а дальше, за скатом, колокольня маленькой кирхи и монастырь — то, что осталось от бывшей крепости крестоносцев, которая именовалась Раппе… Из исторической справки подполковник знал, что когда-то это был страшный замок крестоносцев, о стены которого многократно разбивались волны восстаний литовского народа, в ворота которого уже трижды в истории вступали русские. Теперь готовились вступить в четвертый раз.
Так вот она какая Германия!.. Еще совсем недавно ее фашистский правитель гордо провозглашал, что она завладеет всем миром и что солдаты вражеских армий ступят на ее землю только плененными, жители других стран — только рабами…
А подполковник Масленников смотрел в стереотрубу и раздумывал о том, как перебросить за линию фронта своих разведчиков, чтобы они облегчили предстоящий поход армии. Все в мире меняется, пришло наконец время, когда шквал войны переменил направление. И фюреру уже не до чужих земель, а гитлеровцам не до владычества над миром.
Масленников провел все утро на наблюдательном пункте, а в девять часов, когда наблюдатели противника начали завтракать, двинулся обратно. Он и сопровождающий его офицер спокойно прошли простреливаемый участок, и только вдогонку услышали разрывы нескольких мин, затем снова углубились в ходы сообщения. К десяти подполковник уже вернулся в штаб.
Линия фронта на границе Германии, говоря штабным языком, стабилизировалась еще весной. С той поры все военные сводки касались южных фронтов. Здесь же шли только мелкие действия по «выравниванию» линии фронта, по «вклиниванию» в расположение противника, «разведка боем», то есть все те операции, из которых, в сущности, и состоит позиционная война, не дающая осязаемого успеха.
И лишь недавно начальник штаба фронта спросил Масленникова, готов ли его отдел к дальней разведке, а потом добавил, что отдел решено усилить…
Это могло означать только одно: на участке, занимаемом армией, готовится крупная операция.
А вчера начальник штаба сообщил, что направляет Масленникову обещанных офицеров — они прибудут в отдел к одиннадцати ноль-ноль.
Масленников отпустил машину, прошел в левое крыло помещичьего дома, где разместился штаб.
Дежурный по отделу, толстенький, малорослый капитан Хмуров, почтительно поднялся, коротко сообщил, что за время отсутствия подполковника никаких происшествий не было, что Масленникова никто не вызывал, что сводки получены и лежат на столе, а приехавшие офицеры, которым надлежит явиться к подполковнику, завтракают, из столовой вернутся к одиннадцати часам. После доклада Хмуров выжидательно замолчал. Лишь на мгновение по его лицу скользнула улыбка. Она могла означать и бодрое настроение капитана, и надежду на близкие перемены, и, наконец, привычную приязнь к своему начальнику. Масленников молча выслушал рапорт и прошел к себе.
Он бегло просмотрел почту, сводки, разведывательные данные с разных участков фронта и, закончив эти неотложные дела, вызвал дежурного.
— Офицеры пришли?
— Так точно, товарищ подполковник.
— Пригласите.
Хмуров откозырял и вышел. И опять подполковник заметил на его лице слабую тень улыбки.
Подполковнику это не понравилось. Хотя дела на фронте шли хорошо, в отделе все было «в ажуре», все равно, по мнению Масленникова, не к лицу разведчику рассеянно улыбаться. Придется, кажется, этого капитана отправить недельки на две на какой-нибудь наблюдательный пункт…
Он не успел продумать до конца свой оригинальный метод «лечения» молодого улыбающегося офицера, как дверь открылась и в кабинет, твердо печатая шаг, вошел новенький, четко отдал честь, щелкнул каблуками, представился:
— Капитан Демидов. Прибыл с парашютно-десантным батальоном для дальнейшего прохождения службы.
Подполковник любил лихость и четкость движений, немногословную категоричность уставных докладов и не без удовольствия рассматривал капитана. Был капитан молод, лет двадцати пяти, воевал, должно быть, хорошо — об этом свидетельствовали орденские планки.
Масленников взял у офицера сопроводительные документы и принялся не спеша перелистывать их.
— Садитесь, — любезно предложил он, искоса поглядывая, как офицер устраивается в кресле.
У подполковника была своя манера исследовать человека, определять его достоинства и недостатки. Капитан Демидов, по его мнению, держался отлично: и скромно, и в то же время уверенно. Он не развалился в кресле, но и не присел на краешек. Сидел спокойно, но мог и вскочить на ноги без лишних усилий и промедления. Одет отлично, все чисто, подогнано, но в меру, без щегольства, которое на фронте ни к чему и только отнимает время. Глаза на смуглом лице серые, глубокие, в них виден интерес. Оно и понятно — не всякому удается попасть в такой отдел…
Так… В парашютно-десантных частях капитан с первого дня войны. Принимал участие… Отлично. Участвовал в организации партизанского движения в тылу врага в Белоруссии. И сам родом из Минска. Понятно.
Дальше шли данные о новой части, которую привел капитан Демидов. Идея затребовать десантников-парашютистов принадлежала подполковнику. Ему же придется подготовить парашютистов к той роли, которую им предстоит выполнить. Если судить по капитану, то батальон должен быть обстрелянным.
— Где расположили ваше хозяйство, капитан?
Демидов ответил.
— Меры к охране порядка и секретности приняты?
Демидов изложил перечень принятых мер.
— Отлично, — похвалил подполковник. Ему очень хотелось сказать что-нибудь приятное этому молодому офицеру.
Он встал, открыл сейф и вынул оттуда обычный альбом в сафьяновом переплете, в каких тысячи семейств хранят фотографии. Но по тому, с какой осторожностью подполковник держал альбом, было понятно, что он очень дорог начальнику отдела.
— Здесь собрано все, что мы знаем о том участке, на захват которого будет нацелен ваш батальон. Нас больше всего интересует мост. Хозяйство ваше расположено в месте, которое очень похоже на интересующий нас участок. Река близко. Завтра вы займетесь строительством полигона, макетов, начнете учебные занятия и тренировки. А пока просмотрите этот альбом.
Подполковник заметил, как напряглось и отвердело лицо офицера. Он взглянул на его руки: пальцы бережно отстегивали бронзовые пряжки переплета. Вот капитан увидел первую фотографию, и взгляд его словно бы застыл в неподвижности, как фотообъектив, вбирая в себя то, что требуется запечатлеть.