Красная луна

Есть еще один вариант — отправиться к бабушке. В дом престарелых «Сонная лощина». Высокому Человеку бабушка уж точно ни к чему, у нее ведь половина лица парализована, и слова она выговаривает с трудом. Они с Клэр не очень-то ладили, но все равно родня. Хоть какое-то утешение. Может, бабушка что-то знает. Клэр воображает, как старуха манит ее скрюченным пальцем и, склонившись в кресле-каталке, шепчет на ухо внучке страшную тайну.

Или лучше отправиться на юг, как те перелетные птицы, что выстраиваются косяками в небе. Ходить по пляжу босиком, наняться официанткой в ресторан под открытым небом, вокруг которого горят бамбуковые факелы. Или, может, свериться с гороскопом, подбросить монетку, сесть на заднюю скамью в церкви и помолиться? Клэр не доверяет самой себе, не смеет ни на что решиться, ее разум, как и небо над головой, укутали серые тучи, и из них падают похожие на капли дождя противоречивые мысли.

Она долго сидит в телефонной будке и собирается с силами, потом бросает в щель четвертак и набирает свой домашний номер. Но после первого же гудка механический голос сообщает, что номер больше не обслуживается. Клэр вешает трубку, внимательно смотрит на телефон и достает второй четвертак. В этот раз она звонит отцу на мобильник. После двух гудков кто-то снимает трубку. Молчит. Она слышит лишь звук дыхания.

— Алло? Мама? Папа?

На том конце по-прежнему кто-то дышит. Потом раздается чуть влажный звук: чьи-то губы раздвинулись в улыбке.

— Где ты, Клэр? — спрашивает незнакомый баритон.

Ясно, Высокий Человек. Кто еще это может быть!

— Скажи мне, где ты?

Она с такой силой опускает трубку на рычаг, что та звенит, как ударивший по наковальне молот.

Клэр возвращается в мотель. Из покрасневшего носа течет, ноги ноют, пальцы онемели от холода. Что Высокий Человек хочет от нее? Сумеет ли он теперь найти беглянку? Определился ли номер телефона на мобильнике? Можно ли вычислить, где находится автомат? Нужно ли уходить немедленно? В любом случае уходить придется.

Девушка перелезает через подоконник, но тут же замирает. Откуда-то из глубины комнаты доносится шорох. Глаза постепенно привыкают к полумраку: вот выплывают очертания стола, стула, кровати. Пивные банки она давным-давно выкинула. Клэр хочется убежать, но она так устала, что не сможет выпрыгнуть через окно обратно в темную ночь. А если даже и выпрыгнет — куда ей деваться?

Девушка медленно делает шаг вперед, аккуратно ступая на цыпочках, чтобы пол не скрипел. Целую минуту обходит кровать, вокруг которой сгустились непроницаемые черные тени.

В кармане — дешевый фонарик, пластиковый, размером с карандаш. Клэр включает его, чтобы разогнать тени. Никого.

И снова шорохи и пощелкивание, словно задвигался оживший скелет. На этот раз в ванной. Дверь туда открыта. Может, это ветер, который задувает в комнату сквозь окно. А может, и нет.

Когда Клэр было пять или шесть лет, она боялась темноты. Верила, что в туалете прячется бледное чудовище с длинными костлявыми пальцами. Один раз даже описалась, до того боялась туда идти. Теперь ощущение похожее — так же сжимается мочевой пузырь. Клэр смотрит на дверь и представляет себе, чту может скрываться там, в темноте. Высокий Человек в черном костюме. Бродяга с гнилыми зубами и страшными татуировками на лице. Призраки родителей, зовущие ее в свои холодные объятия.

— Выходи, — приказывает Клэр хриплым голосом.

Словно в ответ на ее слова, ветер стихает, и в тишине отчетливо раздается тихое щелканье. Пистолета у Клэр нет, единственное оружие — затаившийся внутри девушки волк. Но как выпустить его сейчас, в таком состоянии, когда она чуть жива от горя и усталости?

Щелканье переходит в царапанье. А потом — в шорох, кажется, будто бы шуршит ткань.

Ну все, с нее хватит. Клэр бросается вперед. Ванную пронзает тусклый желтый луч фонарика, но одну тень он пронзить не в состоянии. Вспыхивают красным глаза. Ворона! С хриплым карканьем птица спрыгивает с унитаза и взмывает в воздух. Хлопают крылья. Опасаясь вороньих когтей, Клэр закрывается рукой, и фонарик падает куда-то в темноту. На мгновение все перемешивается — верх, низ, право, лево. Ворона мечется по комнате, стукаясь о стены, и наконец вылетает в открытое окно. Занавески дрожат, словно чьи-то губы.

Клэр опускается на пол и начинает смеяться. Но смех быстро переходит во всхлипывания.

Они с папой раньше часто считали ворон. На дереве, в небе среди низко висящих облаков. Он научил ее старому ирландскому стишку: «Одна на беду, две на радость, три — мальчишке, девчонке — четыре, пять к богатству, а шесть — на старость, семь — будет сказка новая в мире». «Семь, хочу, чтобы было семь, — говорила она обычно и, прищурившись, вглядывалась в небо. — Хочу сказку».

Да сколько угодно — лишь бы не одна. Если они замечали одинокую ворону, то принимались торопливо оглядываться вокруг в поисках второй. И сейчас Клэр тоже оглядывается, но кругом никого — только тени.

Клэр собирает немногочисленные пожитки и уходит из города. На лицо падает дождевая капля, потом еще одна, и еще. Начинается дождь, и она бежит к ближайшему зданию — магазину у заправки. Хорошо бы ливень побыстрее закончился.

Девушка крутит подставку с открытками и выбирает одну наугад. На ней нарисованы: младенец в грязных подгузниках, ковыряющая в носу девчонка с разбитыми коленками, подросток в солнечных очках и с сэндвичем в руках, чумазая собака и пожилая пара. В самой середине этой толпы стоит лысый мужчина в белой рубашке, поверх ремня свисает объемистый живот. Внутри — благодарственная надпись, видимо от имени мужа: «МАМ (Мать Адского Множества), спасибо тебе, что заботишься обо всех нас».

Клэр читает другие открытки, придумывая, кому можно было бы их послать. Потом идет к стойке с журналами и листает «Пипл». Там на обложке красуется фотография молодой актрисы — она выходит из моря, верх от купальника только что смыло волной. Грудь закрывает черная полоска. Внизу подпись: «Ой-ой-ой!» Клэр так хочется с интересом прочитать статью, проглотить ее, словно конфету, но в глубине души она знает: время подобных глупостей для нее прошло.

Дождь хлещет в окно. Сквозь капли на стекле видно, как к заправке, высоко разбрызгивая воду в лужах, подъезжает полицейская машина.

Это наверняка знак. Клэр не глядя ставит журнал обратно и не поднимает его, когда тот падает на пол. Звякает колокольчик на двери, и входит полицейский. У него на верхней губе растет щетина, готовая вскоре превратиться в усы, а под курткой чуть выпирает живот. За пояс заткнут пистолет. В правой руке зажата огромная пластмассовая кружка с соломинкой. Мужчина наливает туда вишневое пепси, закрывает крышку и, посвистывая, направляется к кассе. Но внезапно замолкает и останавливается, когда из-за подставки с открытками ему наперерез выходит Клэр.

— Простите.

— Чего? — Он смотрит на нее, прищурившись.

Из полицейской рации доносится громкий шум: сквозь помехи переговариваются жестяные голоса. Патрульный убавляет звук.

И Клэр все ему рассказывает. Но только мысленно. На самом же деле она стоит и молча смотрит на полицейского снизу вверх. На морщинки вокруг его глаз, на наручники, пристегнутые к поясу. Он может брызнуть ей в лицо из баллончика, повалить на пол, надавить коленом на крестец, сковать руки за спиной. Как странно. А ведь еще месяц назад в это же самое время она обедала с родителями: томатный суп в маленьких мисочках и горячие бутерброды с сыром и ветчиной. На кухонной стойке играл радиоприемник. Удивительно, иногда самые обычные вещи вдруг становятся такими необыкновенными лишь оттого, что тебе никогда не удастся пережить их вновь.

— Чего тебе? — спрашивает полицейский, поднося кружку ко рту.

Соломинка окрашивается красным напитком и становится похожей на кровеносный сосуд.

Клэр чувствует себя обнаженной и беззащитной под его взглядом, под белыми лампами, которые безжалостно высвечивают все детали, превращают лица людей в лица покойников. Кого он видит перед собой? Куртка на два размера больше, растрепанные волосы, грязное лицо с уже едва заметным синяком и красной царапиной на лбу. Беглянка. Именно так патрульный и подумает. А потом догадается: да это же та самая девчонка. Ведь вполне возможно, что в каждом полицейском участке уже лежит листовка с ее фотографией.