Всплыть на полюсе!

Зайцев, заметив это, ответил ему улыбкой.

Глава третья

Начальник штаба охраны водного района (куда входили корабли) открыл белую шелковую занавеску, висевшую над головой. Под ней была карта. Острие коротенькой деревянной указки заскользило по синеве Карского моря, остановилось в проливе между островами Вайгач и Новая Земля — в Карских Воротах.

По привычке приглаживая редкие волосы, начальник штаба подробно объяснял Максимову, что это — правительственное задание — провести суда с зимовщиками и их семьями, возвращающимися из Арктики на Большую землю.

— Сколько судов? — осведомился Максимов.

— Два крупных транспорта.

— И вы считаете, трех тральщиков достаточно для их конвоирования?

Начштаба развел руками.

— Что поделаешь! Остальные, как вы знаете, в разгоне. Вот боевой приказ — и действуйте. Учтите, немецкие подводные лодки зачастили в Арктику. С мыса Желания доносят: там дважды наблюдали перископы. Одна лодка чуть-чуть не потопила транспорт у Диксона. Спасибо немцам — промазали, а то бы пяти тысяч тонн продовольствия как не бывало… По-честному скажу, меня не только лодки беспокоят. Ведь там немецкий рейдер бродяжничает, зимовщиков обстреливал. Так что вы будьте готовы. Держите с нами связь.

Начштаба протянул руку Максимову и дружески напутствовал:

— Действуйте! Желаю успеха!

Максимов спустился по лестнице вниз и вышел на улицу. В этот полуденный час чуть-чуть пробивался на короткое время рассвет, чтобы снова уступить место долгой и томительной полярной ночи.

Служебное заседание на флагманском корабле началось с того, что Максимов огласил приказ командующего Северные флотом, потом развернул карту с проложенным на ней курсом. Длинная изломанная линия тянулась от острова Кильдин через Баренцево море к проливу между Новой Землей и Вайгачом и дальше в Карское море. Глядя на карту, Максимов подумал, что в самом деле путь предстоит далекий, и тревожное чувство шевельнулось в нем. Но тут же внимание Максимова переключилось на кальку походного ордера, и он стал объяснять порядок движения встречи с судами и конвоирования их в Архангельск. Когда он закончил, Зайцев сказал:

— Товарищ комдив, у меня на корабле некомплект личного состава.

Максимов повернулся к нему:

— Кого вам не хватает?

— Командир отделения сигнальщиков в госпитале.

— Хорошо. На время похода к вам будет прикомандирован Василий Шувалов.

Офицеры с удивлением переглянулись. Они не понимали, чего ради комдив пошел на такую жертву, отпускает своего сигнальщика Василия Шувалова, которого узнавали на всех кораблях по почерку — быстроте и четкости передачи семафора. Таких виртуозов днем с огнем не найдешь. Трудно без него придется комдиву в таком дальнем плавании…

Действительно, сколько всего в жизни связано с Шуваловым! Максимов помнил стриженного наголо салажонка, которого мать просила «держать построже и спуску не давать», а он, этот самый салажонок, воспользовался добрым к нему отношением и такое устроил, что Максимов чуть не полетел с поста командира корабля… Но как раз этот случай их сперва разъединил, а потом сблизил, и Максимов стал для него не только начальником, командиром, но чем-то гораздо больше — духовным отцом, он сумел привить ему интерес к книге, наукам, своей воинской специальности. И странное дело: чем больше Максимову приходилось возиться с Василием, тем больше он привязывался к нему. Максимов считал себя неважным воспитателем, и если Шувалов стал хорошим сигнальщиком и честным парнем, то это не заслуга Максимова, а просто так сложились их отношения.

Война их разлучила. Максимов изредка вспоминал о Шувалове, но не узнал, где он. Что он мог погибнуть — об этом Максимов старался меньше всего думать, ведь парень был молодой, сильный, даже невозможно было представить его мертвым. Все больше суровые военные будни вытесняли мысли о прошлом, воспоминания и даже образы людей, с которыми когда-то вместе служили. Война становилась единственным смыслом жизни, с ней были связаны самые сильные переживания. Все остальное, что происходило до войны, казалось не настоящим, не главным. Милое, приятное, но не главное в жизни.

Вот почему встреча с Шуваловым на Северном флоте была для Максимова совсем неожиданной.

В тот день Максимов возвращался на корабль поздно вечером. Едва он вступил на палубу, перед ним выросла фигура в коротком полушубке, ушанке, надвинутой так низко на глаза, что и лица-то было не разобрать. Парень вплотную подошел к Максимову и спросил тихо:

— Не узнаете, товарищ командир?

Он сорвал с головы шапку, и тогда Максимов узнал. По глазам узнал. Потому что все остальное было незнакомое: темные волосы, гладко выбритые, до синевы, скулы, взрослое, возмужавшее лицо. Сейчас оно смеялось, и глаза, темные, смешливые, смотрели ласково.

— Шувалов?

— Так точно!

Максимов не сдержался, обхватил его за плечи и повел в каюту.

— Не чаял я, товарищ командир, когда-нибудь свидеться. А вместе с тем не терял надежды…

— Откуда ты, Василий? Когда прибыл? Как дела вообще? Мать здорова? Рассказывай все как есть…

Максимов спрашивал наперебой, он был слишком взволнован этой встречей. И так же, перемежая свою речь восклицаниями, отвечал ему Шувалов.

— С Балтики я. Из Таллина отступали, тонул, чуть богу душу не отдал. За мину схватился, верите ли, товарищ командир. Всю ночь на ней продержался. Она и спасла мне жизнь. А мамаша погибла. Нету. А вы-то как?

— Да я, вот видишь… Живу, воюю. Что ж, служить вместе будем? Хотя ты уже старшина, у меня и должности для тебя подходящей нету.

— Товарищ командир?..

— Ладно. Найдем что-нибудь подходящее…

Так снова начали служить вместе Максимов и Шувалов. И если бы не Зайцев, молодой, неопытный командир корабля, Максимов никогда не согласился бы остаться в этом походе без Шувалова.

Максимов пришел на «ТЩ-205», Зайцев обрадовался. Ему было приятно показать корабль Максимову, а команде свои отношения с комдивом, дружеские, никакого барьера, разделяющего этих разных по званию и должности людей. Конечно, он не собирался публично демонстрировать дружбу, но был очень рад всякому ее проявлению и ценил доверие, которое оказал ему старший товарищ.

За недолгое время он узнал и привязался к своему кораблю. Разбуди его ночью — и он на память мог перечислить запасы горючего, смазочных, продовольствия, доложить, в каком состоянии снарядные погреба, водоотливные средства.

Страсть Зайцева к чистоте и порядку стала очень быстро нарицательной, над ней офицеры подшучивали, как над слабостью в общем умного и достойного человека. Для Зайцева порядок на корабле был не просто отсутствием грязи, но и олицетворением власти человека над предметами и людьми, способности человека управлять ими. Он был убежден, что, если он может добиться, чтобы его корабль сверкал как стеклышко, значит, в его власти, чтобы машины и оружие работали безотказно и люди были послушны ему.

И вот теперь он водил Максимова по отсекам, и тот не мог не порадоваться хорошему содержанию корабля и такой же организации службы. Потом они прошли в командирскую каюту, и Максимов сел в кресло и спросил:

— Ну как, обжился?

— Да, привыкаю понемногу.

— С командой ладишь?

— Вполне.

— Я спрашиваю потому, что в море, в бою, очень важно чувствовать себя спаянным с людьми. По принципу: один за всех, все за одного…

Зайцев был уязвлен замечанием.

— Слушай, ты объясняешь прописные истины. Я ведь тоже кое-что повидал, — сказал он и подумал о том, что Максимову даже не снилось такое плавание, какое совершил он. Полтора месяца в море! Двенадцать тысяч шестьсот миль — это что-нибудь да значит!..

— Ты не прими за обиду мои слова. Я просто основываюсь на своем опыте, — миролюбиво отозвался Максимов и спросил: — Как твой помощник?

— Не ожидал от тебя такого сюрприза. Слушай, Миша, забери его куда-нибудь подальше, противно мне с ним дело иметь.