Штормовая пора

Мы приближались к Карловым Варам. Дорога причудливыми завитками проходила в горы, и, наконец, в просвете, среди зарослей леса, перед нашими глазами открылась панорама курорта — словно орлиные гнезда прилепились на скалах здания. Густо заостренную центральную часть города прорезала быстрая и шумная речка Тэпла. А часа через полтора мы уже, не торопясь, ходили по узеньким улицам, долго стояли в павильоне самого мощного источника и смотрели, как с адской силой взлетает на высоту двенадцати метров фонтан горячей воды.

Экскурсовод водил нас по улицам и показывал дома с мемориальными досками. Мы узнавали о том, что некогда здесь лечился Петр Первый, бывали многие выдающиеся люди науки и искусства: Н. В. Гоголь, Адам Мицкевич, П. И. Чайковский, Франц Лист, академик И. П. Павлов.

Все это было по-своему интересно. Но пока мы ходили по городу и осматривали все его достопримечательности, из головы не выходила мысль о Розе Тельман. Ведь она где-то здесь, рядом с нами. Мы всматривались в лица прохожих, по нескольку раз в день направляющихся к источникам, в надежде увидеть в толпе знакомое лицо.

Но наши надежды не сбылись, и на другой день мы, не зная, что существует фуникулер, уподобившись альпинистам, с посохами в руках, взбирались по крутой горе к санаторию «Империал», в котором жила и лечилась Роза Тельман.

Встретили ее у подъезда санатория в тот самый момент, когда она возвращалась от источника, держа в руках кружечку с длинным горлышком. Я напомнил Розе о нашем очень мимолетном знакомстве в 1945 году, в маленьком немецком городе. Она бросилась ко мне, крепко, по-матерински обняла:

— Помню, все помню…

Взяв меня под руку, она повела к лифту, а когда мы поднялись в верхний этаж, она пошла впереди, и так быстро, что мы едва за ней поспевали.

В комнате нас встретила высокая полная немка в очках, Паулина — секретарь Общества советско-германской дружбы и большой личный друг Розы Тельман.

— Мы редко бываем врозь, — сказала она. — Вместе работаем, вместе отдыхаем и лечимся тоже сообща, — и, протянув руку к стопке исписанных листов, добавила: — Впрочем, сейчас у нас отдых относительный. Перед отъездом Роза получила кучу заданий от редакций газет и журналов Германской Демократической Республики. Все свободное время она пишет статьи, а я подбираю фактические материалы.

На груди Розы мы заметили орденские ленточки и поинтересовались, что это за награды. Оказалось, что после войны правительство ГДР наградило ее золотым орденом Карла Маркса, орденом «За заслуги», медалью Клары Цеткин.

— Скоро у Розы Тельман большой праздник. Исполняется сорок лет, как она вступила в Германскую коммунистическую партию, — сообщила нам Паулина.

— У меня много обязанностей, — ответила Роза. — Работаю в женском антифашистском комитете и других общественных организациях. И есть у меня еще одна очень важная нагрузка, — с деланной серьезностью подчеркнула она, и лицо ее расплылось в улыбке. — Кроме всего прочего, я… бабушка. Моей внучке исполнилось одиннадцать лет, — добавила она, прищурив добрые смеющиеся глаза.

Мысли невольно обратились к прошлому. Хотелось узнать, помнит ли Роза своих друзей по концлагерю «Равенсбрюк», бывала ли там, как теперь выглядит эта чудовищная фабрика смерти.

Достаточно ей было услышать слово «Равенсбрюк», как она поднялась со стула и с жаром начала рассказывать:

— У нас в ГДР есть большая организация — женский комитет бывших заключенных «Равенсбрюка». Раз в месяц мы устраиваем собрания или вечера воспоминаний, а помимо этого, ежегодно выезжаем в «Равенсбрюк». Сейчас там строится памятник жертвам фашизма. Мы точно знаем теперь, что за четыре года в лагере погибло девять тысяч двести женщин. Как и в Лидице, там силами многих наших подруг создается розарий…

Слушая Розу Тельман, глядя на ее лицо, исполненное решимости, я не мог не подумать об Эрнсте Тельмане — человеке, отдавшем жизнь за то, чтобы мы все, наши дети и внуки продолжали жить, не зная войн, нужды, бараков за колючей проволокой…

ГОЛУБЫМИ ДОРОГАМИ

Завершая книгу, я возвращаюсь к ее началу.

Прошлое — оно всегда с нами. Память старательно хранит все, чему мы были свидетелями. А время — тот мастер, что умело отшлифовывает жизненный опыт и передает его подрастающему поколению.

«Смотри вперед!» — гласит старинная морская заповедь. Она по-разному звучит на языках народов, а смысл ее один и тот же. Глядя в грядущее, во многом ощущая его сегодня, мы знаем, что есть живая связь времен и настоящее всегда перекликается с прошлым — ведь это корни одного дерева.

Родная Балтика, Таллинский поход, страшная блокадная зима 1941/42 года так же точно, как и светлые дни нашего победоносного наступления в 1944—1945 годы, навсегда остались в моей памяти и сердце.

Ленинград — город морской. Куда бы вы ни поехали, ни пошли — на Невский проспект, Выборгскую сторону, в Лесной или за Невскую заставу, — вы будете ощущать дыхание моря: с Невы и Финского залива до вас донесутся порывы свежего ветра, и родная земля может показаться вам палубой корабля.

Ленинград и море! Ленинград и флот! Они вместе родились два с половиной века назад. Их судьбы неотделимы. Они пережили много тревог. Но Отечественная война была для них самым тяжелым испытанием.

Пройдитесь сегодня по городу, и вы не обнаружите следа минувшей бури. Разве что на Невском, у Главного штаба сохранилась на память будущим поколениям предостерегающая надпись: «Эта сторона улицы наиболее опасна». Стоят словно завороженные старые дворцы, блестит Адмиралтейский шпиль, Медный всадник устремлен куда-то вдаль, а на широкой площади перед Финляндским вокзалом, подняв руку, обращается к своим потомкам Ленин. Поезжайте в Петродворец, в Пушкин, почти дотла уничтоженные фашистами, и вы опять увидите Большой каскад фонтанов с позолоченной фигурой Самсона, раздирающего пасть льва, и Екатерининский дворец, и Камеронову галерею с чесменскими орлами над озером. И Пушкинский лицей… Вы будете ходить по тенистым аллеям парков, наслаждаясь прохладой и тишиной, не подозревая, что за всем этим живет Прошлое. И эти пышные деревья Петергофского парка — свидетели героизма балтийских моряков-десантников, высадившихся здесь осенью 1941 года и попавших во вражеское кольцо. Балтийцы дрались до последнего патрона, до последней гранаты. Враги могли их взять только мертвыми либо истекающими кровью. И кто-то последний начертал слова, обращенные к нам и нашим потомкам: «Живые, помните о нас!» Эта записка, спрятанная во фляге, дошла до нас и мы отвечаем: «Мы помним вас и склоняем перед вами свои поседевшие головы».

Каждая встреча в Ленинграде для меня большой праздник.

В последние годы, особенно в канун 30-летия Победы, собрались фронтовики одной дружной семьей, шли по знакомым местам, вспоминая минувшее.

Настал такой день и для моряков-кировцев. И они вместе со своим бывшим командующим флотом решили пройти голубыми дорогами, где нет памятников, нет могил, нет обелисков, и только пометки на картах рассказывают о битвах. Посчастливилось и мне принять участие в этом походе.

Для поздней осенней поры совсем неожиданно заголубело небо и брызнуло солнце. Штабной катер белокрылой птицей летел по Неве, разрезая форштевнем зеленоватую волну, а на мостике в торжественной позе, совсем как на параде, стоял адмирал Владимир Филиппович Трибуц — в военные годы командующий Краснознаменным Балтийским флотом, а сегодня — ученый, доктор исторических наук.

Немолодые люди в шляпах, кепочках, пиджаках с блеском орденов и медалей на груди собрались на мостике, стояли рядом с командующим, волнуясь, оглядывали знакомые гранитные набережные. Ростральные колонны, позолоченный шпиль Петропавловской крепости, откуда доносился бой курантов.

Кировская династия! Все, как дети одной доброй семьи. Посмотришь на них со стороны — многие поседели, и на лице залегли глубокие морщины, а внутри горит все тот же огонек молодости и боевого задора. И одна мысль, что спустя три десятилетия после победы был жив корабль и живы они — участники боев, сплоченные в дружную семью, радует, окрыляет. Не смолкает шум голосов, воспоминания о прошлом, о друзьях-товарищах, которые живут-здравствуют, и о тех, кого уже не стало после войны.