Скандальное лето

Мередит Дьюран

Скандальное лето

Пролог

Лондон, март 1885 года

Городской дом его брата походил на склеп. За пределами ярко освещенного холла царил полумрак — тусклые лампы едва мерцали, сквозь наглухо закрытые ставнями окна не проникал ни единый луч. Оказавшись здесь, никто бы не догадался, что над Лондоном в этот час сияло солнце.

Майкл передал слуге шляпу и перчатки.

— Как он сегодня?

Джонс, дворецкий Аластера, всегда слыл образцом сдержанности. Но с некоторых пор вопрос Майкла стал частью ежедневного ритуала, и Джонс незамедлительно ответил:

— Скверно, ваша милость.

Кивнув, Майкл устало потер лоб. Две утренние операции отняли у него все силы, от него все еще разило дезинфицирующим раствором.

— Были посетители?

— Конечно. — Повернувшись, Джонс взял с буфета серебряный поднос с визитками. Зеркало на стене по-прежнему было затянуто черным крепом. Траурный покров следовало бы давно снять, ведь со дня смерти супруги Аластера прошло более семи месяцев, но за это время на владельца дома обрушился шквал неожиданных разоблачений — ему пришлось убедиться в неверности, лживости, порочности покойной герцогини. Каждое новое открытие наносило вдовцу неизлечимую рану, обращая его скорбь в чувство куда более грозное и зловещее.

Окутанное черным покрывалом зеркало было под стать погруженному в уныние дому. «Оно в точности отражает душевное состояние Аластера», — подумал Майкл.

Взяв у Джонса визитные карточки, он бегло просмотрел их, запоминая имена. Аластер никого не принимал, проводя дни в одиночестве, но его брат хорошо понимал: если не отдать ответного визита, поползут новые сплетни. Обыкновенно Майкл, взяв герцогскую карету и одного из лакеев Аластера, объезжал дома посетителей, чтобы, улучив момент, занести визитку брата, оставшись незамеченным. Не будь положение столь тягостным, он посчитал бы свои проделки забавным фарсом.

Одна из карточек привлекла его внимание.

— Приходил Бертрам?

— Да, час тому назад. Герцог не принял его.

Сперва Аластер отгородился от друзей, подозревая, что те, возможно, были причастны к козням его покойной жены. Теперь же, судя по всему, он с презрением отвернулся от своих политических союзников. Дурной знак.

Майкл направился к лестнице.

— Он хотя бы не отказывается от пищи?

— Нет, — отозвался Джонс. — Но мне велено не впускать вас, милорд!

Вот так новость! Полнейшая нелепость, ведь накануне вечером Аластер прислал записку, зная, каким будет ответ.

— Ты хочешь сказать, что вышвырнешь меня вон? — усмехнулся Майкл.

— Боюсь, я слишком дряхл и немощен, чтобы справиться с вами, — признался дворецкий.

— Ты славный малый. — Майкл проворно взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Должно быть, Аластер у себя в кабинете, жадно пролистывает вечерние газеты в отчаянной надежде, что слухи о пагубных пристрастиях его жены не просочились в печать. А может быть, напротив, — желая увидеть эти новости на страницах газет, чтобы знать наверняка, кто еще его предал.

Но нынче вечером Аластеру не удастся узнать имена предателей. Майкл уже просмотрел газеты.

Его захлестнула обжигающая волна гнева. Неужели им с братом предстоит вновь пережить мучительное унижение, как в детстве, когда разваливающийся брак их родителей долгие годы служил пищей для пересудов, а гигантские газетные заголовки, на которые так падка лондонская знать, неустанно разжигали скандал. Майкл избегал думать дурно о мертвых, но на сей раз сделал исключение. «Будь ты проклята, Маргарет».

Он вошел в кабинет без стука. Аластер сидел за массивным письменным столом у дальней стены; лампа возле его локтя светила тускло, комната тонула в густом сумраке.

— Уходи, — проговорил он, не поднимая светловолосой головы, склоненной над газетными листами.

Проходя мимо окна, Майкл отдернул портьеру. Поток солнечных лучей ворвался в комнату, осветив восточный ковер и витающие в воздухе пылинки.

— Пусть кто-нибудь здесь приберется, — проговорил он, морщась от застарелого запаха табака и несвежих яиц.

— Проклятие! — Аластер отбросил газету. На столе перед ним стоял открытый графин с бренди, а рядом полупустой стакан. — Я же сказал Джонсу, что меня нет ни для кого!

— Это заверение звучало бы куда убедительнее, если бы ты хоть изредка покидал дом. — Аластер выглядел так, словно неделю не спал. Крупный, белокурый, в отличие от темноволосого Майкла, он унаследовал внешность покойного отца и прежде имел склонность к полноте. Теперь он казался пугающе изнуренным. Лицо его осунулось, вокруг налитых кровью глаз залегли темные тени.

Какой-то острослов назвал его однажды «создателем королей». Аластер и вправду обладал немалым влиянием, имел вес в деловых и политических кругах. Но если бы враги увидели его сейчас, они облегченно рассмеялись бы, не скрывая злорадства. Этот человек едва ли смог бы совладать даже с самим собой.

Майкл отдернул портьеры на другом окне. Давно не приходилось ему чувствовать себя таким беспомощным — только лишь в детстве, когда на недолгое время он стал пешкой в игре собственных родителей. Будь недуг его брата телесным, Майкл смог бы его исцелить. Но перед душевными страданиями медицина бессильна.

Обернувшись, он увидел, как брат жмурится от яркого света.

— Когда в последний раз ты выходил из дома? Месяц назад? Больше, я полагаю?

— Какая разница?

Поскольку подобный разговор между братьями проходил уже в девятый или в десятый раз, Майкл едва сдерживал раздражение.

— Как твой брат, я думаю, что разница велика. А как твой врач, я совершенно уверен в этом. Спиртное — чертовски плохая замена свежему воздуху и солнечному свету. Ты начинаешь походить на недоваренную рыбу.

Аластер скупо усмехнулся в ответ.

— Я подумаю об этом. А теперь меня ждут дела…

— Ничего подобного. В последнее время всеми твоими делами занимаюсь я. Ты только пьешь и валяешься в постели, предаваясь унынию.

Этими резкими словами Майкл надеялся расшевелить брата, заставить его возразить. Будучи старшим, Аластер всегда сознавал свое главенство. Прежде он ни за что не спустил бы брату подобного замечания.

Но на этот раз он лишь окинул Майкла равнодушным взглядом.

— Послушай, — продолжал Майкл, — я начинаю… всерьез опасаться за тебя. Месяц назад я беспокоился. Теперь, черт возьми, я схожу с ума от тревоги.

— Занятно. — Аластер снова уткнулся в газету. — А я-то воображал, что у тебя полно других забот.

— В газетах ничего нет. Я в этом убедился.

— А-а… — Аластер отложил в сторону вечерний выпуск «Таймс» и склонил голову, глядя перед собой невидящим взором. Погруженный в немое оцепенение, он казался поникшей марионеткой, у которой обрезали нити.

Майкл заговорил, стремясь нарушить гнетущую тишину:

— Как понимать твою записку?

— Ах да. — Аластер рассеянно ущипнул себя за переносицу и устало потер глаза. — Я, кажется, послал тебе записку.

— Наверное, ты был мертвецки пьян?

Аластер бессильно уронил руку, но в глазах его сверкнул гнев, что немного обнадежило Майкла.

— Напротив, совершенно трезв.

— Тогда объясни, в чем дело. Там какой-то вздор о бюджете больницы. — Отдернув последнюю штору, Майкл обнаружил источник скверного запаха — оставленный на полу поднос с завтраком. Джонс заблуждался: Аластер не притронулся к тарелке с едой. Должно быть, горничные побоялись забрать поднос, но не осмелились сказать об этом дворецкому.

— Не знаю, кто наплел тебе, будто мы нуждаемся в средствах, это не так, — обернувшись, произнес Майкл. Черт бы побрал этих сплетников. Не следовало пускать в больницу того газетчика. Майкл надеется, что статья затронет положение бедноты и необходимость правовых реформ.

Но вместо этого репортер уцепился за сенсационный сюжет: брат герцога собственной персоной заботится об отбросах общества. С тех пор больница оказалась в центре жадного внимания публики. Ее осаждали толпы любопытных, от любителей легкой наживы до политиканов — скучающие матроны, наслушавшиеся россказней о Флоренс Найтингейл[1], мелкие мошенники, торгующие чудодейственными снадобьями от всевозможных недугов, и вдобавок политические противники Аластера, которые зло высмеивали Майкла на страницах газет в надежде нанести урон репутации его брата. Не будь Майкл так поглощен заботами об Аластере, он пришел бы в ярость.

1

Флоренс Найтингейл (1820–1910) — английская сестра милосердия и общественный деятель, основоположница современной системы ухода за больными. — Здесь и далее примеч. пер.