Страница 48 из 67
Поппер считал, что его теория неуязвима для такого рода ядовитых стрел. Однако наиболее серьезной критике он подвергся за то, что вопреки своим громким заявлениям, ему так и не удалось разрешить юмов-скую проблему индукции. Критики утверждали, что Поппер не дал удовлетворительного ответа на вопрос, предложенный Имре Лакатосом: почему человеку не следует прыгать с Эйфелевой башни. Под действием гравитации человек очень скоро достигнет земли и разобьется в лепешку — это подтверждено бесчисленными несчастными случаями и самоубийствами. Однако, как отмечал Поппер, из того, что это повторялось бессчетное множество раз, логически не следует, что очередного прыгуна ждет такая же участь. Как бы то ни было, если не верить, что прошлое хотя бы отчасти позволяет судить о будущем, то нет причин не прыгать.
Независимо от того, удалось ли Попперу дать удовлетворительный ответ на эти возражения, он ни на миг не сомневался, что в исследованиях языка его не найти. Свой подход к индукции он изложил в «Logik der Forschung», однако в 1946 году эта книга была еще практически неизвестна англоязычному миру. Через два дня после собрания в Клубе моральных наук Поппер в письме к Расселу сделал приписку: он готов объяснить свое решение двухсотлетней проблемы индукции. Объяснение, сообщает он своему кумиру, не займет много времени: ему потребуется всего двадцать минут.
Еще одна философская тема, о которой мы до сих пор упоминали только вскользь, но которая не могла не всплыть в тот вечер, — вероятность. Большинство кембриджских преподавателей было уверено, что проблемы вероятности никак не разрешить простым распутыванием лингвистических затруднений.
Размышления о вероятности были для Поппера любимым видом отдыха: он неразборчиво исписывал уравнениями страницу за страницей. Его занимала связь вероятности с принципом опровержимости. Квантовая механика, основанная на вероятности, была относительно новой областью физики. Она утверждает, что движения отдельных электронов невозможно предсказать точно, а можно лишь с определенной степенью вероятности. Понятно, что Поппер не имел намерения утверждать, что это неправильно; но как втиснуть вероятность в рамки принципа фальсифицируемости? Если я скажу: «Вероятность того, что Дж. Э. Мур придет на встречу Клуба моральных наук, составляет всего один к десяти», то получается, что мою гипотезу невозможно опровергнуть независимо от того, придет Мур или нет. Даже если он придет, это не значит, что я был не прав. Я ведь не утверждал, что он наверняка не появится; я всего лишь говорил, что это маловероятно.
Проблемы вероятности волновали не только Поппера, но и Броуда, Брейтуэйта, Уиздома, Вайсмана, Шлика, Карнапа, Джона Мейнарда Кейнса. В отличие от многих темных областей философии, вероятность — это то, с чем все мы знакомы и чем пользуемся в повседневной жизни. Более того, у многих — например, у тех, кто работает в страховом бизнесе, — с ней напрямую связаны средства к существованию.
Каковы шансы на то, что ваша любимая футбольная команда пройдет в финал Лиги чемпионов? Какова вероятность того, что на игральной кости выпадет шесть? Каковы шансы злостного курильщика дожить до девяноста лет? Какова вероятность того, что до 2050 года мир погибнет в ядерной катастрофе? Все эти вопросы звучат вполне понятно, однако мало что вызывает столько затруднений, сколько объяснение вероятности. Фундаментальный вопрос состоит в следующем: мы обсуждаем вероятность потому, что это объективная составляющая реальности, или просто потому, что не знаем, что произойдет в следующую минуту? Иными словами, будущее неопределенно по своей сути или же неопределенность — плод ограниченности человеческих возможностей? В своей первой книге «Трактат о вероятности» (Treatise On Probability') Кейнс склоняется ко второму варианту. Полагая, что понимание вероятности способно многое прояснить в экономике, и не только в ней, он утверждал, что вероятность разумно рассматривать в контексте фактов. Если перед забегом вы знаете о двух спринтерах только то, что одному из них двадцать пять лет, а другому пятьдесят пять, то, скорее всего, сочтете разумным сделать ставку на того, кто моложе. Но если вслед за этим вы выяснили, что молодой слаб и хил, да к тому же курит и хлещет пиво, а старший — бывший олимпийский чемпион, который придерживается строгой диеты, поглощает витамины и ежедневно занимается штангой в спортзале, вы, пожалуй, поставите на второго. Что же, эти двое изменились? Нет — изменились ваши знания о них.
Другие, однако же, утверждали, что высказывание вида «Вероятность того, что если трижды подбросить монетку, то все три раза выпадет орел, — один к восьми» — это просто априорная статистическая или математическая истина, которая логически не зависит от опыта, как, например, 2 + 2=4. Отсюда следует, что такие высказывания не подлежат пересмотру в связи с новыми фактами. Если при броске игральной кости постоянно выпадает шесть, это значит лишь, что она утяжелена свинцом; этот факт не опровергнет истинности априорного высказывания «Вероятность того, что при броске игральной кости выпадет шесть, составляет одну шестую».
Недостаток такого подхода состоит в том, что он совсем не помогает нам в повседневной жизни. Игроку в кости нет никакого проку от общеизвестной математической истины — она не поможет ему правильно сделать ставку в казино и выиграть. Посему некоторые участники Венского кружка отстаивали «частотную интерпретацию» вероятности, согласно которой высказывание «Вероятность того, что при броске игральной кости выпадет шесть, составляет один к одному» означает лишь, что если бы кость была брошена бесконечное количество раз, то шесть выпало бы ровно в половине случаев. Однако частотную интерпретацию вероятности вряд ли можно считать удовлетворительной: мы-то хотим знать, какова вероятность того, что шесть выпадет при следующем броске, а не что произойдет при бесконечном числе бросков.
Тема вероятности — одна из тех, к которым Поппер возвращался снова и снова. Во время поездок в Великобританию в 1935—1936 годах он читал лекции о вероятности, а в анкете, поданной в Совет помощи ученым, назвал себя специалистом в этой области. Всю свою жизнь он пытался преодолеть субъективизм, внутренне присущий принципу неопределенности Гейзенберга и так называемой копенгагенской интерпретации квантовой механики. Субъективность состоит в том, что, согласно принципу неопределенности, в мире существуют вещи, принципиально недоступные нашему пониманию: мы никогда не сможем с абсолютной точностью зафиксировать Движение атомных частиц. Мы можем определить либо координату частицы, либо ее импульс — но не то и другое одновременно. Здесь мы можем иметь дело только с вероятностью. Эта проблема беспокоила не только Поппера, но и Альберта Эйнштейна. Бог не играет в кости, говорил Эйнштейн. Он настаивал на том, что в мире царит полная определенность, что мир подчиняется нормальным законам причины и следствия и что теоретически мы должны иметь возможность предсказать траекторию частицы со стопроцентной надежностью. До конца своей жизни Эйнштейн искал совершенную теорию, которая покончила бы с неопределенностью.
Поппер иным способом разрешил противоречие между своими объективистскими представлениями о мире и принципом неопределенности Гейзенберга. Да, утверждал он, в мире действительно существует вероятность, но это вовсе не означает, что мир субъективен. Мы говорим о вероятности не вследствие нашего невежества, а скорее, вследствие предрасположенности (propensity — излюбленный термин Поппера), присущей самой природе. Это — объективная составляющая мира, реальная и материальная, как, например, электричество. Иными словами, существует определенность вероятности.
Что же касается связи вероятности с принципом фальсифицируемости, то Поппер полагал, что высказывания, включающие в себя устойчивую предрасположенность — такие, как «Шестерка на игральной кости выпадает в одном случае из шести», — могут быть проверены наблюдением за достаточно большим количеством бросаний. Но единичные высказывания о предрасположенности — такие, как «Предрасположенность к тому, что до 2050 года произойдет ядерная катастрофа, составляет один шанс из ста», — не поддаются проверке и тем самым исключают себя из области науки. Можно сколько угодно проверять результаты подбрасывания монеты или шансы на рождение близнецов — но не правдоподобность ядерного Армагеддона.