Страница 50 из 52
Вечером я предпринял короткую вылазку в Бушдорф, чтоб навестить Спинелли, и, по свойственной мне привычке, завернул на кладбище, которое, как то нередко бывает в деревнях Лотарингии, подковой огибало церковь. Здесь я обнаружил большую редкость — хранилище костей, которое в виде грота было встроено в стену церковного двора. Содержало оно черепов, вероятно, двести. Нагромождение венчал фриз из прочих останков, а на свободном месте перед ним лежали длинные бедренные и тазовые кости. Складывалось общее впечатление некой кладки выцветших, несколько позеленевших костей, в массив которой была вставлена мозаика темных глазных впадин. Узор их привел меня в замешательство; я как будто почувствовал мягкий морской прибой, бьющий об этот утес смерти. «Мы все жили» — доносилось оттуда. И все же досадно, что сегодня страшатся таких поучительных изображений, высокой пышности смерти, смысл которой еще понимали в эпоху барокко. Грот замыкался деревянной решеткой и низким каменным парапетом, в котором находилось чашеобразное углубление, видимо, для святой воды.
В Эделингене я завел об этом разговор с хозяином, и, как ожидал, тот весьма живо откликнулся. От него я узнал, что прежде умерших со всей округи хоронили в Бушдорфе, потому-то и дорога туда из Эделингена еще и по сей день называется Похоронной. Могильщик, приготавливающий новые места, сносил затем старые кости в это хранилище и укладывал их там слой за слоем. Раньше возвышение из черепов достигало до самого потолка грота; еще будучи мальчишкой, мой хозяин видел его таким. Но поскольку нижние пласты мало-помалу со временем истлевали, высота его осела. Народ знал черепа; каждый мог «показать своих бабушку и дедушку», поскольку ведь было известно, кто лежал в могилах.
Грозовой ливень, и поскольку в моей мушиной каморке стало уж слишком пустынно, я отправился на небольшую субтильную охоту[184]. На завядшем картофельном поле я опять изучал колорадского жука — когда солнце стоит высоко, он оживает, взбирается на самый кончик травинки и проворно взлетает. Я смотрел, как они роятся, подобно пчелам, и при виде этого зрелища мне казалось сомнительным, чтобы хоть одной области в Европе удалось надолго избежать их миграции. И снова я искал раковины, но среди тысяч и тысяч экземпляров не нашел ни одной столь же совершенной, как та, что досталась мне с первого взгляда.
Вечером почта, среди писем — одна серьезная исповедь. Даже оставляя подобное без ответа, уже самим актом чтения выполняешь важное задание.
Когда на деревенской улице мне случается встретить мужчин, мы иной раз заводим разговор о последних неделях и месяцах. При этом я не устаю изумляться разнице в нашем восприятии происходящего. Так, одному непременно хотелось видеть мертвых в тех местах, где их не было, и тому подобное. Нередко такого рода фантазии пронимают до такой степени, что услышанное передается дальше в прямой форме. Например, не говорят: «Один артиллерист рассказал мне, что там целый склад-де взлетел на воздух». А иначе: «Там целый склад взлетел на воздух». Тогда в обмене воспоминаниями образуется некое истолкование текста; фактический материал в определенных местах утрируется, а в других реконструируется.
Вышеизложенное весьма существенно, ибо факты стекаются к нам по грубой поверхности необработанными фрагментами, а нередко подобны лаве, которая несет грунт и камни. При размышлении ум пытается придать целому, разбитому на части, осмысленную фигуру. Это может происходить посредством сокращения; со случайного происшествия как бы снимается шлак. С другой стороны, добавления тоже могут наглядно прояснять картину, как, к примеру, удачно придуманные анекдоты передают самую суть истории.
Среди пожертвованных в местные церкви икон особенно часто встречается изображение мученической смерти святого Эразма. Связанный по рукам и ногам, с небольшим разрезом ниже грудины, он лежит на земле, тогда как изрядная часть написанных киноварью кишок намотана на лебедку. Два слуги, обслуживающие механизм, с молодцеватым видом, как после хорошо исполненных трудов, стоят справа и слева от него — вообще, все вместе производит впечатление какого-то церемониального действа. Как мне рассказал хозяин, иконы эти были установлены в старину по причине холерного мора, опустошившего край.
Рэм, сопровождающий меня вот уже девять месяцев, испытывает торможение речи. Это выражается в том, что он безуспешно пытается ответить на обращение к нему, отчего лицо его слегка перекашивает. Между тем только рождение первого слова доставляет ему затруднение; окончание фразы следует затем без особых помех.
Лишь сегодня, поскольку об этом заговорил Спинелли, мне стало ясно, что все дело здесь в дефекте речи — сам я до сих пор считал это его характерным свойством. Сие показательно для моего общения с людьми, и в моральном плане тоже.
Чтение: «Кондор» Штифтера[185], — литературный первенец, написанный еще под влиянием Жан-Поля. И все же дикие лозы уже обрезаны, что в прозе тоже способствует завязи. Красивое место, которым автор жертвует ради целого, не пропадает втуне; оно усиливает невидимую гармонию.
Как всегда после войны, из-за разбросанных повсюду боеприпасов происходит много несчастных случаев. Так, несколько дней назад в лесу за Бушдорфом пятеро работников развлекались метанием ручных гранат, обнаруженных ими в одном из брошенных оборонительных сооружений. При этом один осколок, по-видимому, угодил в огромное скопление взрывчатых веществ, должно быть, в штабель дисковых противотанковых мин. Взвился такой шквал огня, что повалил деревья по всей округе, заставил содрогнуться окрестные деревни, а людей разнес в клочья.
Вчера в соседней деревне трое ребятишек затеяли игру с плитками прессованного пороха, лежавшего повсюду на огневых орудийных позициях. Им случалось видеть, как родители используют на растопку такие плитки, и они набили ими железную печку, подвернувшуюся им в лесу под руку. Стоило им поджечь порох, как наружу ударил мощный язык пламени, вызвавший смертельные ожоги.
Из-за закопанных повсюду в этом укрепленном районе мин нажимного действия нужно быть особенно осмотрительным. На каждом шагу Арес[186] разбросал свои кровавые игрушки.
Через Фалькенберг, Санкт-Авольд, Лаутербах до самого Вадгассена, где и находилась наша железнодорожная станция. Мы перешли через линию Мажино и пересекли предполье с безлюдными населенными пунктами. В одичалых садах среди фиолетовой флоры чертополоха ярко горели королевские свечи[187]. Перед стальной дверью распластался мертвый козел, совершенно высохший, с дырами в спине, сквозь которые видны были похожие на клетку ребра. Он скалил зубы, как будто улыбался нам на прощание, — последний из бесчисленных трупов, которые нам довелось видеть.
На границе. Прохождение торжественным маршем мимо полковника под всплески музыки. В Вадгассене мы встретили первых жителей, снова налаживающих жизнь в своих домах и садах. Если бы все могли так вернуться на родину.
Наука об избытке
В начале апреля 1939 года Эрнст Юнгер вместе с семьей перебрался из Юберлингена на Боденском озере, где жил с декабря 1936 года, в нижнесаксонскую деревушку Кирххорст, расположенную к северо-востоку от Ганновера. Семья поселилась в бывшем пасторском доме недалеко от кладбища. Это был просторный, пришедший в некоторое запустение каменный дом, с одичавшим садом, в котором росли старые липы и буки. Здесь, в благоприятном для работы северном климате, Юнгер через несколько месяцев завершил рукопись новеллы «На мраморных утесах», первоначально носившей слегка вычурное название «Королева змей».
184
См. комм. к записи от 1 июня 1939 г. (в электронной версии книги — прим. 46. — Прим. верстальщика)
185
Адальберт Штифтер (1805—1868), австрийский писатель. Сборники новелл «Этюды» (1844—1850), «Пестрые камни» (1853), роман «Бабье лето» (1857) и «Витико» (1866—1867).
186
В греческой мифологии Арес — бог войны. В римской мифологии ему соответствует Марс.
187
Verbascum L., коровяк, семейство норичниковых.