Круговорот лжи

— А я, по-твоему, не работаю?

Обычно эта перепалка дает Элен предлог встать, взять роман, который она читает, очки, которыми она пользуется, но не любит в них показываться, часы и яблоко, которое она всегда берет с собой на случай, если проголодается. Прижимая эти предметы к груди, она обходит кровать и становится надо мной, тяжело дыша не то от гнева, не то от облегчения, что нашла повод поссориться. Я лежу, сознавая уязвимость своей позиции, и пытаюсь улыбнуться, но она вскидывает голову, как дерзкий ребенок или норовистый пони. Я сбрасываю одеяло и хватаю свою коллекцию ночных игрушек: книгу, радио, наушники, носовой платок, желудочные таблетки. Но радио включено в розетку через трансформатор; я бросаю книгу, наушники, носовой платок, желудочные таблетки, наклоняюсь и выключаю трансформатор, только теперь вспомнив, что с левой стороны кровати нет подходящей розетки и что я сплю справа именно потому, что когда не могу уснуть, слушаю радио, а не потому что хочу или не хочу подходить к телефону. Конечно, напоминать об этом Элен глупо; в ней кипит энергия, ее глаза горят, лицо пылает; она увлечена этой дурацкой игрой. Если я прекращу игру, Элен взорвется и может даже ударить меня. Поэтому я вытаскиваю вилку из розетки, подбираю свои вещи, ласково улыбаюсь ей — зная, что это разозлит ее еще больше — и, как джентльмен, поворачиваюсь спиной, давая ей время разложить вещи на моей тумбочке и лечь с моей стороны кровати. Она делает это хмуро, недовольная моей сговорчивостью, и следит за тем, как я неторопливо проделываю то же самое: разглаживаю простыню, привожу все в порядок, сворачиваю провод отныне бесполезных наушников и тщательно прикрепляю их к ручке коротковолнового транзистора. Не глядя на Элен, я поправляю лампу, которую она включила, когда зазвонил телефон. (Звонивший ошибся номером; вот почему мы оба так разозлились). Закончив все приготовления, я испускаю тяжкий вздох, делая вид, что рассчитываю наконец отдохнуть. Мы лежим рядом, тщательно стараясь не касаться друг друга. Потом Элен говорит:

— Я совсем забыла про твое радио. Утром ты не сможешь послушать новости.

— О, не стоит беспокоиться, еще вся ночь впереди. Масса времени, чтобы послушать про музыкальные стулья и другие фокусы, которые возбуждают твою фантазию.

— Музыкальные кровати, — меланхолически поправляет она и начинает плакать. Я вытягиваю руку, она кладет голову на мое обнаженное плечо и заливает его горючими слезами.

— Постарайся уснуть, любимая. Все будет в порядке. С Тимом ничего не случится…

Когда произошла эта сцена? После той злосчастной передозировки? Или просто в первые дни увлечения мопедом?

Мне не понравилось, что я не мог этого вспомнить. Точно вычислить время. Тревожных ночей было много. Но, по крайней мере, тогда мы были вместе.

Я сказал:

— Если что-нибудь подобное случится еще раз, сразу же позвони мне. В любое время.

Элен неуверенно ответила:

— Я не хочу будить Клио. Не хочу затруднять жизнь вам обоим.

— Если бы ты позвонила ночью, она бы ничего не услышала. Она спит как убитая. — Что мешало мне признаться, что Клио спит в смежной комнате? Верность новой жене? Гордость? Я спросил: — Но почему он позвонил тебе, а не мне? Кто дал ему твой телефон?

— Откуда я знаю? Я спешила. Мне нужно было узнать его имя. Думаю, меня сбило с толку, что перед его звонком я видела сон. Тим пришел ко мне в кабинет, позвонил в дверь, я спустилась и увидела его через стекло. Не лицо. Просто голову и плечи. На нем была та красная кожаная куртка и треснувший мотоциклетный шлем. На самом деле это был не звонок в дверь кабинета, а зуммер телефона…

Телефон — это орудие пытки, промелькнуло у меня в голове. Мне захотелось обнять Элен. Я постарался придать голосу оптимизм и сказал:

— Может быть, это добрый знак.

— Постараюсь так думать, — ледяным тоном ответила она. — Ты просто махнул на него рукой, верно?

— Ты сама знаешь, что это неправда.

— О, я тебя не осуждаю! Ежегодно исчезает тридцать тысяч молодых взрослых мужчин. А их близкие продолжают жить. Просто тебе это удается лучше, чем мне, вот и все.

— Думаешь, он не снится мне во сне? Он чудится мне повсюду, в каждом молодом парне на мопеде… О Боже, Элен! Будет ужасно, если мы не…

Она застонала.

— Только без мелодрам! Тебе, по крайней мере, есть с кем поделиться. Я знаю, что это моя вина, и только моя, но тебе вовсе не обязательно сыпать соль на мои раны, плакаться в жилетку и требовать сострадания.

Она говорила куда более спокойно, чем прежде. Ссоры со мной всегда действовали на нее благотворно. (После них — так же, как после секса — она неизменно засыпала мертвым сном.)

Элен сказала:

— Это не имеет смысла, правда? Нельзя же переживать постоянно. У тебя есть работа, у меня тоже. Я не знаю, почему и куда Тим ушел и что мешает ему позвонить нам. Это на него не похоже. Да, однажды он уехал в Брайтон, но тогда он был с Майком и думал, что мать приятеля в курсе дела. Может быть, и на этот раз получилось так же? Он кому-то что-то сказал и решил, что нам передали. Или написал письмо, а оно пропало…

— Или забыл бросить его в ящик. — Такая версия была более вероятной, но тоже не слишком убедительной. Я сказал: — Может быть, нам следует расспросить Пэтси. Я знаю, что она ничего о нем не слышала, но она может знать, где Дворецкий. Если действительно звонил этот человек, то он мог что-то слышать…

— Только эту глупую сплетню… — Голос Элен увял, но затем вновь набрал силу. — Послушай, дружочек, если бы Тим был мертв, я бы это знала. Материнское чутье подсказало бы. Ему можно доверять. А ты доверяй своему.

— Да. Я попытаюсь…

— И все же я думаю, нам нужно позвонить в полицию. Сообщить, что появились новые факты, что объявился друг нашего сына. Это может дать им какую-то зацепку. Они ввели данные Тима в компьютер, но я думаю, в эти файлы никто даже не заглядывает. Генри говорит, что полиции это совершенно неинтересно. Молодые люди часто уходят из дома. Это не преступление. Генри считает, что нам нужно обратиться в Армию спасения.

— Черт бы побрал этого Генри! Почему он всегда…

— Думает о том, о чем не подумали мы? Он пытается помочь. Говорит, что Армия спасения этим и занимается. Ты никогда ему не верил! Он действительно волнуется и жалеет нас. Думает, что бы чувствовал он, если бы такое случилось с кем-нибудь из его детей. И говорит, что это заставило его заново оценить ситуацию, в которой он оказался. Подумать о том, что будет, если Джойс когда-нибудь узнает об Илайне. Хотя, возможно, их роман уже сам собой подошел к концу.

— Ты хочешь сказать, что он решил поставить крест на этой связи? Потому что наш сын…

— А почему ты говоришь таким недоверчивым тоном? Да, это не просто, но на свете нет ничего простого. Генри на какое-то время остановился и оглянулся, вот и все. Вспомнил, что все на свете имеет свои последствия. Бросишь камень в пруд, пойдут круги и…

Я сказал:

— Мне очень приятно, что Генри наконец вспомнил о своей ответственности перед семьей. Надеюсь, он ничего не рассказал Джойс. Но если он считает, что между нашим разводом и исчезновением Тима есть связь, то это возмутительно. Несправедливо по отношению к тебе. Лично я такой связи не вижу. И ни в чем тебя не виню.

Она хихикнула.

— Ужасно напыщенно! Генри тоже ни в чем меня не винит. Он говорит, что душевнобольные — прошу прощения, на самом деле он назвал их невротиками — расхлебывают кашу, которую сами заварили, так же, как все нормальные люди. Именно это заставило его задуматься над кашей, которую заварил он сам. Это что, плохо?

— И ты еще упрекаешь в напыщенности меня? Нет, конечно, это неплохо. В твоем драгоценном братце мне нравится то, что он умудряется из всего извлечь выгоду для себя. Даже из несчастья других людей. Это настоящий талант, своего рода искусство. Если бы загорелся соседний дом, Генри первым делом подумал бы, что пора увеличить страховку.