Страница 29 из 48
Безусловно, обстановка получилась разностильная, но очаровательная. Та самая, которая делает дом кровом. И все же, несмотря на признаки городской жизни (стоящие на улице «рено» и «пежо», тщательно ухоженные палисадники и оконные ящики, в которых попеременно цветут нарциссы, анютины глазки и настурции), Мод продолжает считать этот район трущобами. Хотя мать была несправедлива к ней (Мод любила Энни-Бритву и понимала, что Мейзи хочет жить рядом со старухой), Ист-Энд, сама мысль об Ист-Энде до сих пор вызывала у моей тетушки сверхъестественный ужас.
— Тут дело не в снобизме, — говорила мать (как я понимаю, пытавшаяся объяснить это не столько мне и Элен, сколько себе самой). — Просто Мод боится, что однажды ей не повезет, она сделает неверный шаг и закончит, как я, там же, где начинала! Это и в самом деле убило бы ее. Смешно: отсюда до ее хваленого Челси всего несколько километров. Неужели следовало так убиваться, чтобы попасть туда? Она наверняка думает, что следовало, что овчинка стоила выделки. Но иногда я подумываю, а не напомнить ли ей, что отчасти она обязана своей удачей мне.
Мы спросили, что она имеет в виду. К тому времени грузчики уже ушли и мы сидели на кухне среди нераспакованных чемоданов. Мать долго отнекивалась, ссылаясь на то, что это история старая и неинтересная. Но в конце концов все же позволила себя уговорить. Думаю, ей стало стыдно выставлять Мод в невыгодном свете.
— Ну, это было тогда, когда я ездила к ней во время войны.
Она приехала к сестре на день рождения. Мод, которой должно было исполниться шестнадцать лет, жила у своих старых дев в маленьком домике на краю деревни, «довольно симпатичном», по выражению матери, но слегка запущенном: заваленном книгами, бумагами и вовсе не таком опрятном, как тот, в котором привыкла жить мать (да и сама Мод тоже). В доме Энни-Бритвы можно было обедать на полу. Но зато в приготовленной для матери спальне стояли вазы с весенними цветами, а на ужин здесь подавали свежие яйца, о которых в Лондоне можно было только мечтать. А потом сестры сидели у топившегося дровами камина — Мод в школьной форме, Мейзи в наряде, купленном специально для этой поездки (темно-синем костюме, туфлях на высоких каблуках, с сумочкой в тон). Обычно после трапезы они совершали короткую прогулку, чтобы проветриться, а затем Мод садилась за уроки, но на этот раз одна из старых дев, директриса, посмотрела на ноги Мейзи и сказала, что было бы жаль портить такие красивые туфли.
Если бы не тяжелый вздох младшей сестры, Мейзи приняла бы эту реплику за комплимент. Но, видимо, желая произвести как можно лучшее впечатление на двух учительниц (она называла их «старыми леди»), она совершила какой-то промах. Она удивленно посмотрела на них. У нее никогда не было таких уродливых башмаков из недубленой кожи, и она скорее умерла бы, чем показалась на людях в такой старой мешковатой твидовой юбке. Мейзи могла бы сказать, что уже находилась сегодня вдоволь — на рассвете после ночной смены прошла пешком пять километров до дома, вымылась на кухне, надела чистое белье, новую блузку, выходной костюм и, держась за поручень, через весь город ехала на метро, чтобы успеть к поезду. Однако она вежливо улыбнулась и сказала, что у нее нет настроения гулять, но если хозяева хотят, то пусть идут. Она не будет скучать: послушает радио или почитает «свою книгу».
Директриса поинтересовалась, что она читает. Мать ответила, что взяла с собой «Анну Каренину», подаренную Мод на Рождество. Она давно собиралась прочитать этот роман, но все не было времени. Начала сегодня, прочитала почти двести страниц, ожидая поезд и в пути (в военное время поезда ездили очень медленно), и получила большое удовольствие, хотя поначалу было трудновато: очень длинно, да и имена сплошь иностранные…
— Русские, — пояснила она. — Это русский роман, но о любви. Мод знает, как мне нравятся такие романы.
Мод вздохнула снова. Но ее добросердечные хозяйки расцвели. До сих пор они были гостеприимны, дружелюбно улыбались, уговаривали Мейзи съесть третье яйцо всмятку, взять еще хлеба с маслом, отрезать еще один кусочек именинного пирога, но не испытывали к ней никакого интереса; по крайней мере, она этого не почувствовала. Ее расспрашивали, что она думает о ходе военных действий, о том, как налеты авиации влияют на «дух Лондона», но в этом не было ничего личного. Вроде того, сколько бомб упало на их улицу и поблизости или где ночует ее семья — на станции метро, в убежище Андерсона или в своих кроватях. И, если не считать замечания по поводу ее туфель, старые леди не обращали внимания на ее внешний вид. Однако тут они просто засыпали ее вопросами. Много ли она читает? Какие предметы ей нравились в школе? По каким она получала самые хорошие отметки? Получила ли диплом об окончании школы? Ведь без него нельзя поступить в колледж. Не думала ли она о вечерней школе?
Когда много позже причина такого интереса выяснилась, мать разозлилась на Мод.
— Она должна была предупредить меня, что Толстой — знаменитый писатель. Я чувствовала себя последней дурой. Нет, эти женщины не смеялись надо мной. Они были даже слишком добры. Думаю, поначалу они решили, что грешно зарывать такой талант в землю, но вскоре поняли, что ошиблись.
Мейзи сказала им, что в школе скучала, была рада уйти оттуда и устроиться на работу, как сделали все знакомые девушки. И тут пришлось объяснить, зачем она приехала. День рождения Мод был только предлогом; ей было поручено сообщить младшей сестре, что пора возвращаться. Родители посчитали, что Мод хватит учиться. Летом она получила диплом об окончании неполной средней школы и теперь могла неплохо зарабатывать в каком-нибудь офисе, а при желании закончить курсы машинописи в колледже Кларка в Сити; Энни-Бритва даже соглашалась оплатить их. Разумеется, с ее точки зрения, это были лишние расходы, непозволительная роскошь, но она знала, что Мод честолюбива и не успокоится, если не получит «лишний клочок бумаги». Мейзи была уверена, что Мод обрадуется, и молчание ее обескуражило. Она упомянула о колледже Кларка. Девушка, которую они обе знали, дочь мясника с соседней улицы, закончила такие курсы секретарш и «пошла вверх».
— Она поступила на государственную службу, — сказала Мейзи, ожидая, что это произведет на Мод должное впечатление. Но та только покраснела и надулась.
— Я не хочу быть секретаршей! Тоже мне профессия! Быть на побегушках у какого-нибудь болвана!
Учительницы, дамы добрые и разумные, заметив, что Мейзи не только опешила, но и слегка обиделась, выступили слаженным дуэтом и поспешили все объяснить. Конечно, государственная служба — это отличная карьера; если поступить на курсы секретарей, то потом можно сдать экзамен и получить неплохую должность, даже если нет диплома об окончании университета. Но Мод, которая «отличается академическим складом ума», заслуживает большего. Если она получит университетский диплом, то сможет претендовать на должность администратора. Они надеются, что Мод закончит шестой класс и получит направление в Оксфорд. Если бы не война, то пришлось бы ждать, пока ей не исполнится девятнадцать лет, но сейчас для девушек, заканчивающих общеобразовательную школу, стали делать исключение. Мод может подать документы в университет еще до окончания школы, и если будет принята, а затем получит диплом с отличием, то ей дадут государственную стипендию и стипендию от графства, которые с лихвой покроют расходы на обучение.
— Это не будет стоить твоим родителям ни пенни, — сказала учительница истории.
Директриса, которая была чуть более проницательной, заметила, что Мейзи ничего не поняла, улыбнулась и добавила:
— Конечно, мы понимаем, что образование — это еще не все. Должно быть, родители очень гордятся тобой и тем, что ты делаешь для победы. Они наверняка считают, что Мод тоже обязана внести свой вклад, как и все мы. Но когда эта ужасная война закончится, страна будет особенно нуждаться в образованных людях. Мы не можем позволить себе губить таланты. У Мод огромный потенциал; я уверена, что она реализует его и добьется успеха. Как говорит мистер Черчилль, «дайте нам инструмент, и мы закончим работу». С этой точки зрения, способности Мод — лучший из всех возможных инструментов. А мы хотим отточить и заострить его. Довести до настоящего блеска!