Знакомые страсти

— Рада за тебя, — проговорила она, постаравшись быть ироничной.

Но он, казалось, не слышал ее и, не отрывая взгляда от открытого окна, напряженно всматривался в теплую, душистую, населенную тиграми ночь. Когда он заговорил опять, у него был другой голос, мягче, задушевнее.

— В жизни не всегда можно что-то изменить. Такое случается редко. Если бы не выпавший мне шанс, думаю, я и дальше, до самой смерти, не вылез бы из накатанной колеи. Но у меня есть шанс, и я хочу им воспользоваться. Труднее всего объяснить, зачем это нужно. Если человеку захотелось прыгнуть с моста, то совсем не потому, что мост оказался рядом. Он задумал это раньше. Наверное, сравнение не из блестящих. Но я хочу жить, а не умирать. Мне кажется, желание положить конец нашему браку положительное, здоровое, хотя твой отец наверняка будет другого мнения. Он произнесет какой-нибудь медицинский термин и пропишет мне таблетки. Не могу объяснить, что меня мучает. Могу только сказать, каково мне. Я просыпаюсь по утрам и думаю, что впереди у меня ничего нет, кроме пустоты. Пустоты и смерти. Нет, не в интеллектуальном смысле — Господь знает и я знаю, что у меня еще много дел. В физиологическом. Я смотрю на небо, на траву, и меня одолевает невыносимая печаль. Как будто земля плачет. Я смотрю на тебя, но и ты не в силах помочь мне. — Джеймс отвернулся от окна и храбро поглядел на Малышку. В глазах у него стояли слезы. — Мне известно лекарство. Я уеду. Побуду один.

Малышка не поверила ни единому его слову.

— Хочешь сказать, с другой женщиной? — спросила она.

— Не будь, черт побери, вульгарной!

Неожиданный переход от элегической грусти к злости изумил и напугал Малышку. Она отпрянула, когда он закричал, и опрокинула его бокал с шампанским. Теперь глаза Джеймса, мгновенно высохнув, полыхали желтым огнем. Ей пришло в голову, что у него тигриные глаза!

— Вот видишь! — бушевал он. — Ты не можешь понять. Ты ничего не понимаешь, иначе не была бы такой жестокой. Ты ничего не понимаешь. Ничего, ничего! Все последние месяцы я был в отчаянии. Нет, ты ни разу не изменила своей доброте, но я возненавидел ее! Снова и снова я видел, что тебе хочется сказать: «Несчастный старик!» Ты думала только о том, как бы продлить мне жизнь, вот что значила твоя доброта. Ты не сводила с меня глаз, когда я наливал после обеда вторую рюмку бренди, ты покупала мне маргарин вместо масла. Ты обращалась со мной, как с треснувшей старинной вазой. Или как с полезной машиной, которая требует ремонта. Хороший муж, хороший добытчик — неужели это все? — Некоторое время Джеймс качался взад-вперед. — Я хочу побыть еще кем-нибудь, пока не умер, — простонал он.

Малышке пришло в голову, что он пьян. Вино за ужином, бренди потом, теперь шампанское. Или он сошел с ума? Он, Джеймс, много работал, домой приходил за полночь, выходные тоже проводил на службе. Ей вспомнилась одна из шуток, совсем не глупых, ее отца: Для мыслящего человека работа — смерть. Подавив рвавшийся наружу испуганный смешок, Малышка сказала:

— Извини.

Джеймс взял себя в руки, но это произошло не без заметного физического усилия, ибо он крепко сцепил пальцы и пару раз набрал полную грудь воздуха.

— Господи! Господи! Извини. Я не хотел. Мне не надо было злиться и упрекать тебя. В теперешних обстоятельствах у меня нет на это права! — Как ни странно, он улыбнулся ей одновременно застенчиво и лукаво и по-мальчишески виновато. Потом разжал пальцы и провел рукой по редеющим волосам. — Милая моя Малышка, глупенькая гусишка, я все испортил! А ведь мне больше всего хотелось расстаться с тобой по-дружески. Как полагается цивилизованным людям. Но суть в том, или была в том, что я понятия не имел, какой выбрать тон. Печальный, деловой, злой? Говорить тихо или громко? Если я был похож на паршивого актеришку, то лишь потому, что прежде мне не приходилось делать ничего подобного. Наверно, было бы лучше, если бы я написал тебе письмо и изложил в нем условия, на которых намерен расстаться с тобой, чтобы у тебя было время спокойно их обдумать. Как я уже сказал, мне не нужен развод. На самом деле я хочу, чтобы ты оставалась тут, в этом доме, как моя жена. Если тебя это устраивает, то тебе не придется беспокоиться из-за денег. Мне будут платить по британским меркам огромные деньги, но, кроме этого, компания компенсирует поездки в Лондон, ведь мне придется приезжать довольно регулярно, например на конференции, так что, возможно, кое-что перепадет на содержание дома. Если ты готова время от времени принимать тут моих иностранных коллег, которых я привозил бы с собой, то можно было бы договориться о жалованье для тебя как для домоправительницы. Не могу ничего обещать, но если ты не против, я подумаю об этом. Тебе не нужно быть одной. Естественно, я не позволю себе вмешиваться в твою жизнь и в твои отношения с другими людьми. Может быть, купить собаку? Тебе всегда хотелось…

Малышка взяла бутылку и вылила остатки шампанского в свой бокал. Голова гудела. Когда же она поднесла бокал ко рту, губы у нее онемели, словно от кокаина.

— Все не так уж и плохо, правда? Если ты сумеешь приспособиться, у нас обоих будет замечательная жизнь. Я понимаю, это эгоистично, но мне нравится думать, что иногда я смогу сюда возвращаться. Домой! Не в качестве мужа, если только ты сама этого не захочешь, а в качестве любящего друга. Мы могли бы проводить вместе уик-энды или часть каникул Пэнси! По-прежнему отмечать семейные праздники. Это твой конек. Дни рождения, Пасха, Рождество. У тебя здорово получалось! — Его золотистые глаза увлажнились. — Я всегда любил твое Рождество.

Нелепость этого замечания окончательно убедила Малышку в том, что Джеймс сошел с ума. Или она сошла с ума? Встав, она поняла, что напилась. Пол уходил у нее из-под ног. И Малышка любезно проговорила, слыша свой тихий вежливый голосок словно с другого конца земли:

— Извини, Джеймс, больше я не могу. Не думай, что я хочу уклониться от разговора, но мне вправду надо лечь.

С трудом дотащившись до кровати, Малышка буквально рухнула на нее и услыхала звон пружин, когда Джеймс сел рядом.

— Бедная гусишка, как я не догадался? Тебе плохо? Может быть, пусть тебя вырвет? Как ты думаешь? Потом сразу станет легче. Я помогу тебе дойти до туалета.

— Нет, — простонала Малышка. — Нет. Пожалуйста. Я не хочу. Дай мне спокойно полежать.

Она лежала на боку, закрыв глаза, и ей казалось, что она качается на легких ласковых волнах. Потом ее поглотила душная черная бездна, но, прежде чем заснуть, она еще почувствовала, как Джеймс приподнимает ей ноги и накрывает ее прохладной простыней, говоря:

— Я поставил тут тазик, если тебя вдруг будет тошнить ночью.

И это все.

Проснулась она оттого, что он придавил ее своей тяжестью. Он не был груб и не причинил ей боли — во сне она наверняка ответила ему, раскрылась для него в своем ответном желании. Но, проснувшись, разозлилась, напряглась, отвернулась.

— Расслабься, гусишка, будь умницей, — шепнул он ей на ухо.

Но она продолжала лежать неподвижно, с закрытыми глазами, хотя где-то в самой глубине ей было приятно. И она подумала: удивительная штука — человеческое тело! Приоткрыв глаза, в утреннем сумраке она увидела прямо над собой его, не похожего на себя из-за нелепости происходящего. Во рту блестели золотые пломбы. Промычав что-то, Джеймс упал головой ей на грудь.

— Мне было хорошо, не знаю уж, как тебе, — со смехом проговорил он и откатился от нее. Потом громко и энергично зевнул. — Малышка, любовь моя. Малышка Старр. Прелестное имя. Что-что, а уж его-то ты точно получила от меня. Если бы не я, ты до сих пор оставалась бы Мэри Мадд.

Малышка вытянула ноги и, вся дрожа, устроилась на самом краю кровати, затихла. Через какое-то время она сказала то, что ей часто хотелось сказать:

— Жаль, ты не отучился глупо шутить.

Джеймс не ответил. Она привстала, опершись на локоть, и увидела, что он спит. В комнате было сумрачно, наступал новый серый дождливый день. Дождь стучал в ставни, шептался с листьями в саду, лил в открытое окно. Малышка встала, чтобы закрыть его, но, увидев мокрый подоконник, отправилась в ванную за полотенцем, а там, немного, вдруг громко — но не очень громко — сказала: