Страница 10 из 10
Как известно, многие ваши романы переведены на английский язык не напрямую с албанского, а с французских переводов. Насколько такой двойной перевод соответствует оригиналу? Как бы вы отнеслись к тому, что ваши романы переводили бы на языки республик бывшего СССР (например, на украинский, казахский и т. д.) не с албанского языка, а с русского?
У меня было много переводчиков на английский язык, семь или восемь. Половина из них переводила с албанского, половина с французского. Естественно, перевод с языка-посредника приводит к потерям. Албанский язык, как вам прекрасно известно, сильно структурирован и очень сложен; со множеством латинских и других заимствований, вплоть до кельтских. Это его особенность. Пользоваться им непросто, но для литературы это хорошо. Я думаю, что сложный и богатый язык сам по себе поднимает уровень литературы.
Что касается перевода на языки бывших советских республик с русского, я считаю это вполне возможным. Русским языком традиционно широко пользовались в этих странах, и сам по себе он, благодаря своему богатству и силе, без сомнения может служить средством передачи всего, что связано с искусством слова.
А вы сами занимались когда-нибудь переводом? Если да, то доводилось ли вам переводить с русского языка?
Да, переводил, но редко, для собственного удовольствия. Я упомянул бы «Орестею» Эсхила (третий или четвертый перевод этой вещи на албанский язык). Мой перевод был экспериментальным, я как бы заключил с самим собой пари: сохранить максимальную верность оригиналу — это касается как содержания, так и формы, и даже сохранить ту дымку загадочности, которая часто встречается в греческой трагедии. Как раз ее-то переводчикам обычно не удается передать, а мне нравятся таинственные вещи. Из французской литературы я перевел "Пьяный корабль" Рембо, а из русской поэзии «Осень» и отрывки из "Евгения Онегина" Пушкина. Кроме того, когда я был студентом, перевел "Облако в штанах" Маяковского. Так же как и при переводе «Орестеи», при переводе этой поэмы я поставил перед собой цель — во что бы то ни стало сохранить ритм и музыку оригинала. Мне хотелось бы привести первые строчки моего перевода:
Вам нравится давать в своих произведениях новые трактовки мифов, как это, к примеру, сделано в вашей единственной драме "Скучное время года на Олимпе"? Не могли бы вы что-нибудь рассказать об этом?
Когда занимаешься литературой с подросткового возраста, у тебя возникают довольно странные идеи, из тех, что называют «сумасшедшими». Я уже рассказывал о «Макбете», теперь расскажу кое-что о "Гамлете".
Привлеченный все тем же словом «призрак», я взял его из библиотеки моего дяди, чтобы прочесть, но к концу первого акта я сильно рассердился на Шекспира, поскольку мне показалось, что принц Гамлет насмехается над тенью своего отца. И тут мне пришло в голову, что я должен исправить трагедию, переписав "все эти насмешки". Мой дядя, застав меня за этим занятием, надрал мне уши и сказал: мало того, что ты идиот, ты мне еще и книгу испортил. Это меня, однако, не остановило. Очень расстроенный коварным захватом Трои, я мечтал написать произведение, в котором Троя не пала бы, то есть чтобы троянцы не затаскивали внутрь этого деревянного коня. Я думаю, миллионы подростков испытывали похожее сожаление по поводу Трои. Но у меня это не осталось только подростковой мечтой. В 1965 году я написал роман «Чудовище», в котором речь идет именно об этом. Роман был запрещен, поскольку его объявили авангардистским и декадентским. Драма, которую вы упомянули, связана как раз с мечтой моей юности: воссоздать забытую греческую трагедию. Удалось мне это сделать только десять лет назад, то есть далеко уже не в юности. К «Прометею» Эсхила, который является средней частью утраченной трилогии, я дописал первую и третью части… Немного сумасшедшая затея, не правда ли? Тем не менее драму поставили во Франции, в Албании и, возможно, скоро поставят и в Греции.
В качестве последнего вопроса: что бы вы хотели сказать читателю "Иностранной литературы"?
Что касается российских читателей, то я считаю их одними из самых лучших в мире. Для меня как для писателя все люди — моей страны и других стран — не только люди, но одновременно и читатели. Среди своих читателей мы, писатели, словно в своем собственном королевстве.
Я надеюсь, что мои книги найдут понимание у российского читателя. И напоследок мне хотелось бы, чтобы вы сопроводили это интервью коротеньким рассказиком, написанным мной в 1985 году. Рассказ называется "Смерть русской женщины".[7] В нем есть многое из того, о чем я только что рассказал.
Смерть русской женщины
Нина Ф. Москвичка. Вышла замуж в 1959 году за албанского студента. После слов «люблю» были прогулки по парку Горького, звонки из засыпанных снегом телефонных будок, всхлипы "ты меня не забудешь" и т. д. и т. д., и так до: "Гражданка Нина Ф. берет в мужья А. Д.". Затем подписи, обмен кольцами, отъезд и медовый месяц в Албании.
Теперь она лежит в гробу посреди комнаты городской квартиры, за тысячи километров от своей родины. Уже многие годы она не получала писем от родных (письма доходили редко после разрыва отношений, а в последние годы — вообще как обрезало). Она не знала точно, кто умер, а кто жив из ее семьи, так же как и они наверняка не знали, жива ли она, и вряд ли когда-нибудь узнают год ее смерти.
Вокруг гроба толпятся женщины и плачут на чужом языке. Это сестры студента, уже старухи. Из-за повязанного ей на голову цветастого платка она еще больше похожа на русскую, и от этого еще печальнее кажутся причитания на чужом языке.
Редкую женщину оплакивают ее свояченицы с таким надрывом. Это то, о чем не говорят вслух, это и так понятно. Понятна и причина: в первую очередь они оплакивают ее одиночество. И, конечно, свое собственное тоже.
Справа от гроба, за спиной у женщин, книжная полка. Среди корешков выделяются книги о разрыве отношений с Советским Союзом, в основном политические труды вождя страны. Между ними и телом лежащей в гробу — всхлипы женщин.
Приближается время погребения. В квартире происходит оживленное движение, приносят крышку гроба, с грохотом забивают в нее гвозди. Чуть погодя автобусы с печальными людьми отъезжают в сторону западного городского кладбища.
День сырой, дождливый. Но никто не отходит раньше времени от ямы. Одна женщина, член руководства местного отделения Фронта,[8] произносит совсем короткую речь, в которой говорит, что Нина Ф. была хорошей матерью и женой и сознательной работницей и что в своей работе она всегда руководствовалась уроками Партии и ее вождя.
Ни слова о ее национальности, которая была причиной самого большого одиночества, какое только можно себе представить.
Прощай, Нина!
Это единственные нормальные слова, которые произносит активистка Фронта.
Более нормальным, чем эти слова, кажется стук комьев глины и камешков, падающих на гроб, это универсальный язык, более понятный, чем человеческий, несмотря на то, что могила эта вырыта не в бескрайней русской земле, а в скупой албанской почве, где и для своих-то могил едва хватает места.
Декабрь, 1985
7
Рассказ написан в 1985 году, когда Албания находилась еще под властью коммунистической диктатуры. Рассказ вместе с другими рукописями автора был нелегально вывезен во Францию. Он был опубликован через некоторое время после падения коммунизма в сборнике "Кража царского сна" в Албании и других странах. Рассказ посвящается памяти несчастных русских женщин, вышедших замуж за албанских студентов, судьба которых после разрыва отношений между двумя странами сложилась драматически. Некоторым удалось вернуться на родину, а из тех, кто остался в Албании, часть была брошена в тюрьмы как «агенты» России, а остальные одна за другой постепенно уходили из жизни, так и не увидев своих родственников.
Некоторое время назад в публичном интервью И. Кадарэ предложил, чтобы албанское государство принесло официальные извинения России за судьбу этих несчастных русских женщин и другим бывшим социалистическим странам, у женщин которых была такая же судьба.
8
Имеется в виду Демократический фронт Албании, позднее Национально-освободительный фронт — массовая политическая организация. Осуществляла свою деятельность под руководством Албанской партии труда.