Страница 13 из 48
— А вы, капитан, зарываетесь навсегда, — угрожающе прорычал Варвар Николаич и злобно сверкнул медным черепом. — Питерский, значит? Как выйдем из сей норы, я ваш корявый портрет-с керосином точно отполирую невзирая на свою неимоверную занятость. Это уже решено. Поймёте, что «…у нас в губернии, слава богу, народ живет не глупый: мода нам не указ, а Петербург — не церковь». Дурачьте в своей голодной Коломне за колонной своих субчиков, куда не долез даже архитектор ваш Трезини Доменико. За верстовым столбом-с, где стадами такие же, как и вы, интендантские крысы из отставных питомцев Марса пасутся. Тут вам не там, снова говорю! Я ближний сосед Андрея Ивановича Тентетникова! Обо мне во втором томе недопаленных «Мёртвых душ» самим Гоголем слова писаны и, кстати, в отличие от некоторых, я бескорыстно помогаю советами одному скромнейшему капитану, что после выхода в отставку тоже сидит на бобах. Уволен он по дискредитирующей статье и на почве пьянства, разумеется. Им даже Стёпа Плюшкин из первого микрорайона взволнован, к которому капитан в родню набивается. А вы Потогонкин, Потогонкин! Тьфу, на вашего Потогонкина! Приклейте свои амбиции ко лбу!
— Господа, господа-товарищи! И вы господин брандер-полковник, — ворвался в полемику голос из дремучей тьмы красного уголка. — Что нам антимонию разводить с этим пустомелей? Сушите сухари, рыжий! Спор этот «…ерунда полная, посмотрим, что скажут в журналах». И хотя имя моё вам точно ничего даже и в газетах не скажет, — продолжила речь дремучая глубина и тем упредила интерес к себе, — я именно тот поручик, которого господин помещик Манилов, кстати, здесь сидящий, ещё в первом томе «Мёртвых душ» называл «прекраснейшим» человеком. Заметьте, благодаря мне именно и под моим неусыпным наставленьем в период службы в вооружённых силах страны товарищ Манилов навечно научился умело курить табак. Вместе с вашим соседом, господин брандер-полковник, с отставным гусаром-поручиком и «…прокуренным насквозь трубочным курякой…» мы предлагаем сейчас заняться делом!
— Очень, очень свежо и деликатно сказано, — отозвался на эти слова господин «Манилов, ещё вовсе человек не пожилой, имевший глаза сладкие, как сахар». Впрочем, произнёс он это как бы самому себе, то есть ни к кому не обращаясь, а потому просто произнёс и расплылся в щедрой улыбке.
— Ваш Манилов, писал наш петербуржец Ленин из Казани, либерал, народник и меньшевик! Вот он кто! А вы лезете в членскую запись на очередь в Огорчённую партию города! Это вам не филантропическое общество каких-то огорчённых людей, — не сдавался крикун, но инструктор по табаку уже переступил грань добра и зла и был неудержим.
— Эй, Шпонька! Иван, поди-ка сюда! Залёг, будто восемнадцать душ своих крепостных на плацу равняешь! Здесь тебе не Могилёвский гарнизон и не хутор Вытребеньки, чтобы глядеть, как денщик тебе карпетки латает! Готовь секундантов и некролог по протоколу полировки портрета этого субарендатора из Северной Пальмиры господином Варвар Николаичем! А мы перед этой занимательной баталией хорошенько перекурим и поболтаем на партийные темы. Предлагаю фантастического вкуса «Оптиму» от «Филипп Моррис Кубани». Радостно угощаю всех вас, господа офицеры…
— Позвольте веское слово, друзья! Прежде перекура я всё-таки прошу вас вернуться к устройству очерёдности по приёму заявлений в партию. — Из давно отжившего свой век кресла генерального директора поднялся вооружённый протезами, нехилым хронометром и четырьмя золотыми перстнями на подлинной руке инвалид в модном велюровом спортивном костюме с надписью о принадлежности его владельца к сборной команде Рязанской губернии по кёрлингу, с лампасами и в капюшоне в нахлобучку. — Подполковник Потогонкин точно натурального пороха не нюхал, чтоб его жалеть. Я боевой офицер, инвалид и капитан Копейкин и посему имею вид зарегистрироваться в Огорчённой партии города — первым! После получения несопоставимых с дальнейшей службой увечий и по пути к правде я и так намаялся в очередях Росвоенкомата за пенсионным довольствием больше всех ваших живых и мёртвых душ, вместе взятых.
Скажите! Как моё положение вяжется с требованиями царя-батюшки свет Александра I от 1803 года по пенсионному обеспечению военнослужащих? с ответственностью чиновников за результаты работы учрежденного 18 августа 1814 года Особого комитета по проблемам инвалидов и отставных военнослужащих? Наконец, с реализацией Указа господина Николая I от 6 декабря 1827 года об «Уставе о пенсиях»? Мне по закону и по инвалидности причитается пенсион в размере половинного оклада от вилочных 650–1100 целковых в год. Где она сейчас, эта пенсия, с честной индексацией и как соотносятся эти гроши с нынешней пятихаткой за бутылку приличной водки с огурцом, бутербродом и приличным пивом? Себя спросите: кто толкнул Копейкина в объятья криминала?.. Молчите? Так я скажу! Только чёрствость и бездушность питерских начальников привела к тому, что мне, ветерану и инвалиду войны, пришлось вливаться в среду организованной преступности Рязанщины ещё на конце первого тома незабвенных «Мёртвых душ»! Потому я и вынужден был профессионально взяться за глубоко продуманные налёты и ограбления на федеральных и муниципальных трассах отечественного бездорожья! В партийных списках Огорчённой партии города всех огорчённых людей Краснотупиковского Нечерноземья я вижу себя первым, как и в списках по выдвижению в руководящие органы нашего райкома ОПГ! Ясно как пень, — подвёл черту своей речи Копейкин, — без меня и моих неустрашимых бандитов в партии «…способно всё задремать и пружины управления заржавеют и ослабеют».
— Что вы, капитан, здесь всё нюняете и нюняете, — «…воскипел благородным негодованьем» с виду процветающий господин «с пером в зубах», в ком Бронькин сходу распознал господина полковника в отставке Кошкарёва. А вот ещё секундой ранее, когда господин «с пером в зубах» что-то вдалбливал в голову широко улыбающемуся помещику Манилову, полковника Кошкарёва распознать было невозможно ни за что, потому как был он тогда непривычно безветрен и вял. Теперь Кошкарёв уже искрил: привычно, взвинченно и буйно. И понятно, что в сердца офицеров запаса тут же вползло тревожное и небезосновательное беспокойство. В красном уголке наступило такое затишье, что слышны были даже удары комаров о стенку в тех самых местах, где могли бы красоваться окна. То есть красоваться при иной адресной этажности этого помещения, а именно если бы красный уголок находился не на минус первом этаже, а хотя бы этажом выше.
Офицеры хорошо знали, что полковник неизменно блистал новизной, но в чём она рванёт сейчас — совершенно не знали. А мы лишь отметим, что весьма выгодное мнение о библиотеке полковника Кошкарёва, где бизнесмен П. И. Чичиков когда-то созерцал книги «по части лесоводства, скотоводства, свиноводства, садоводства» и листал тома с «нескромными мифологическими картинками», что «…нравятся холостякам средних лет, а иногда и тем старикашкам, которые подзадоривают себя балетами и прочими пряностями…», в городском обществе NN ещё сохранялось. Эта библиотека, по мнению большинства красных тупиковцев и гостей этой прекрасной земли, сильно укрепляла доверие к её владельцу и делам по внедрению в жизнь современных аграрных технологий. Правда, технологии внедряться не всегда хотели, но это уже детали. Тут Афанасий Петрович Бронькин и сам не поленился и приподнял свою сивую голову, чтобы отогнать от себя обман приблизительного зрения и разглядеть того мужа, что когда-то изумлял самого Павла Ивановича Чичикова и «…так; как ещё никогда ему не случалось изумляться».
— Одеть всех мужиков России в немецкие штаны! С канцлершей ихней я лично договорюсь! Мой план даже сам Чичиков слышал. Против — ни слова не имел, — для начала ничего нового не заявил Кошкарёв. — «Ничего больше, как только это, и я вам ручаюсь, что всё пойдёт как по маслу: науки возвысятся, торговля подымется, золотой век настанет в России». Всем бабам партактива надеть корсеты, и в Огорчённой партии города будет железный порядок! — двинул дальше Кошкарёв уже практически по целине. — Вы думаете, почему я должен состоять в очереди за партбилетом первым? — как бы вовлекая в диспут, результат которого ему уже известен, и после театральной паузы продолжил полковник: — На мне висят души, люди, поля и фермы! Жизнь меня убедила: даже чрезвычайно высокая профессиональная военная подготовка, как у меня, например, не позволяет отставникам безмятежно сидеть на командных высотах в народном хозяйстве, потому как переподготовка военнослужащих в стране должным образом не организована. Обладая сотнями крепостных крестьян, лучшие офицеры запаса, не имеющие городских квартир и гражданских специальностей, по вине районной и, не побоюсь этих слов, краевой системы профтехобразования, прозябают в своих поместьях за бортом созидательного труда и не могут достойно стратифицироваться в общество и адаптироваться в новых реалиях. — В этом месте все лучшие офицеры коротко переглянулись, не самые лучшие, учитывая бешеную популярность и необузданную энергию полковника, не только не переглядывались, но даже и не повели ушами, а оратор, воспользовавшись их опасливой реакцией, пошёл в разнос: — Отдельные людишки ничтожного масштаба, что мне доподлинно известно, за глаза пытались жалко критиковать меня за создание «Главной счётной экспедиции», «Депо земледельческих орудий», «Комитета сельских дел» и «Школы нормального просвещенья поселян». Кто не понял сегодня, что это Счётная палата, Райсельхозтехника и профильные комитеты Думы? И мы добьёмся, чтобы в нашем партийном аппарате ОПГ, а этим я буду руководить лично, каждый писарь, управитель и бухгалтер имели университетское образование. Чтобы все партийцы глубоко понимали, «…какая бы выгода была их имениям, если бы каждый крестьянин был бы воспитан так, чтобы, идя за плугом, мог читать в то же время книгу о громовых отводах» или инструкцию по разведению выхухолей в промышленных масштабах!