Синтия

— Потому что вы могли бы застрелить кого-то из важных особ?

— Потому, что я мог бы застрелить себя самого.

— Себя самого?

— Так точно.

— Ну разве я могу рассказывать об этом моим малышам? Вы, наверное, разыгрываете меня.

— Разве что самую малость.

— А я могу рассказать детям о большом чеке — о том, который на восемьдесят пять тысяч.

— Почему бы нет?

— Вы хотите получить всю сумму дорожными чеками? — удивился Маклефлин.

— Да, пять чеков по десять тысяч, пять по пять и десять по тысяче.

— Неплохая получится пачечка, мистер Крим.

— Пожалуй, что так.

— Что ж, я во всяком случае лишь служащий банка…

В этот день я опоздал на несколько минут на свидание с Люсиль Демпси. Мне пришлось ждать, пока ребята из банка свяжутся по телефону с фирмой и удостоверятся, что выражение моего лица было столь же честным и чистым, что и мои руки. Люсиль оккупировала последний свободный столик на Женской бирже и, когда я плюхнулся на стул напротив нее, сказала:

— Господи, Харви, ты сияешь, как чеширский кот. У тебя часом не день рождения?

— Нет, но я только что положил на имя Харви Л. Крима пятнадцать тысяч долларов.

— Они все твои, Харви?

— Целиком и полностью — за вычетом налогов и того, что я хочу выделить женщине, на которой когда-то был женат. Хочу предложить ей семь тысяч, чтобы она отпустила меня на свободу. По слухам, у нее сейчас роман с одним типом, так что скорее всего она их возьмет. Это означает, что у меня остается две тысячи долларов. Хватит на то, чтобы нам с тобой пожениться, провести медовый месяц на Канарских островах, а потом въехать в одну из этих квартирок на Третьей авеню.

— Ты сошел с ума, Харви! Давай лучше закажем чего-нибудь поесть.

Пока мы ждали, когда нам принесут еду, и во время еды я поведал Люсиль историю о Синтии Брендон и о ста тысячах долларов.

— Я не верю, — сказал она, выслушав меня. — Не верю, и все тут.

Я показал ей чеки на восемьдесят пять тысяч — аккуратную тугую пачечку.

— Все равно не верю, — твердила Люсиль. — Но скажи на милость, почему у тебя деньги в дорожных чеках?

— Чтобы можно было спокойно носить с собой. Как еще обеспечить такое количество долларов в кармане? Как еще иметь при себе восемьдесят пять тысяч?

— Но зачем?

Подали десерт — лучший во всем Нью-Йорке. Я заказал мороженое и ел его изящно и аккуратно, а Люсиль смотрела на меня с ужасом.

— Знаешь, мне кажется, мир летит в тартарары, — сказала она наконец. — Ничего общего по сравнению с тем, что было в моем детстве. Но наша цивилизация не может докатиться до того, чтобы третья в мире страховая компания давала тебе вот так, за здорово живешь, восемьдесят пять тысяч, а ты бы понятия не имел, как собираешься ими распорядиться. Может, я ошибаюсь?

— Нет, я и правда понятия не имею.

— Тогда какая-то ерунда получается.

— Наверное. Но разве ты забыла — я сделал тебе предложение.

— Помню, помню. И еще я помню, как ты уже просил выйти за тебя ту самую девицу Коттер. Неужели, по-твоему, у меня меньше ума, чем у нее?

— Ума у тебя больше, чем у любой девушки из всех, что я когда-либо встречал. Именно поэтому я очень надеюсь, что ты отыщешь ответ.

— Что ты несешь, Харви? Какой ответ? На какой вопрос?

— Что случилось с Синтией?

Я оплатил счет, мы вышли, и я проводил Люсиль до библиотеки. По пути она упомянула ряд свойств моего характера. Люсиль никогда не делает мне комплиментов, хотя уверена в обратном. На этот раз она заметила, что вместо того, чтобы заниматься чем-то полезным и творческим, я работаю ищейкой у большого дяди-букмекера, заключающего страховые пари. Мне это определение кажется слишком уж смелым и даже бестактным, но Люсиль не испытывает пиетета перед страховым бизнесом. Она считает, что он отрицательно воздействует на меня.

— Ты и правда хочешь вот так взять и распутать это дело? — удивленно осведомилась она.

— Отчасти да.

— И хочешь, чтобы я сказала, где Синтия?

— Ну хотя бы дала наметки.

— Ты серьезно?

— Абсолютно.

— Значит, ты сошел с ума, — подытожила Люсиль.

— Нет, и ты это скоро поймешь.

— Значит, ты полагаешь, я вдруг возьму позвоню тебе и с бухты-барахты скажу, что эта самая Синтия там-то и там-то?

— Может, не совсем так, но принцип верный.

— Ха! — фыркнула Люсиль.

Глава III

Дом 626 на Парк-авеню занимает добрую половину квартала. В нем двадцать девять этажей и сорок три квартиры. Согласно статистическим данным, каковые наша компания обожает, полагая вместе с Марком Твеном, что существует ложь, наглая ложь и статистика, что общее состояние обитателей дома 626 приближается к сумме в миллиард долларов. Именно по этой причине в этот дом попасть не легче, чем в Форт-Нокс. Однако поскольку наша компания застраховала частную собственность жильцов этого дома на пять-шесть миллионов долларов, швейцара я знаю неплохо. Это большой толстый человек по имени Гомер Клапп. Его интеллектуальная оснастка, необходимая для этой должности, выражается в зверином подозрении всех и каждого, у кого за душой нет миллиона.

Он машинально протянул мне руку, в каковую я автоматически вложил пятьдесят центов и объявил, что иду на свидание с Э. К. Брендоном.

— Ты зря разрываешь свое сердце, Харви, — сказал он, созерцая монету на ладони. — Я сам готов ссудить тебе эту сумму, причем без процентов. Можешь купить жетон на метро.

— Умри!

— А главное, мистера Брендона нет дома. Зато его супруга есть.

Я вложил ему в ладонь доллар и спросил:

— Ты не видел в эти дни его дочку?

— Нет.

— Когда ты созерцал ее в последний раз?

— Примерно на прошлой неделе. С тобой-то все в порядке? — осведомился он, складывая доллар и пряча его в карман.

— Ничего такого в ней не приметил?

— Видел ее и точка. А что собственно?

— Ну, например, я хотел бы знать, что на ней было.

— Одежда, — спокойно пояснил он, после чего я стал убеждать его позвонить миссис Брендон и попросить ее оказать любезность и уделить немного времени мистеру Харви Криму из страховой компании. Похоже, миссис Брендон умирала от скуки, потому как сообщила, что будет счастлива это сделать.

Мне нередко случалось бывать в шикарных квартирах нью-йоркской Ист-сайд, и потому удивить меня непросто. Но квартира Брендонов сумела это сделать. Дверь мне открыл дворецкий, и я увидел огромный, с мраморным полом, холл. Для тенниса, быть может, площадка и была маловата, но вот для бадминтона в самый раз. Это впечатление подчеркивалось двумя винтовыми лестницами, справа и слева, что вели на балкон второго этажа, отчего потолок холла делался шестиметровой высоты. Все это напоминало декорации особняка из «Унесенных ветром», только перенесенные из Джорджии в угол Парк-авеню и Шестьдесят пятой улицы. Дворецкий принял мое пальто, после чего на балконе возникла женщина — похоже это была сама миссис Брендон. Немного постояв, она стала спускаться по левой лестнице. Она была одета в сиреневое — в тон обоям. Стулья в холле были обиты красной кожей, а дворецкий был в лиловом.

— Дорогой мистер Крим! — воскликнула хозяйка, наклоняясь ко мне так, словно желая расцеловать. Но вовремя спохватившись, что мы видимся впервые, она ограничилась восклицанием: — Дорогой мистер Крим, как я рада вас видеть!

От нее сильно попахивало спиртным. Она пила не водку, это точно, но, похоже, очень многое другое. Я исполнился к ней уважения: несмотря на изрядное количество выпитого, она вполне твердо держалась на ногах.

— Прошу вас, проходите, — сказала она, тщательно выговаривая слова. — Вам нравятся интерьеры Малиетти? Его называли Фиолетовой королевкой. Правда, свинство? Мне кажется, сексуальная жизнь декоратора не должна иметь никакого отношения к оценке его работы. Малиетти — один из лучших мастеров своего дела. Вы со мной не согласны?

— Вы правы, — отозвался я.

Дворецкий распахнул перед нами дверь в гостиную, а когда мы вошли, затворил ее за нами. Гостиная, площадью девять на девять ярдов, была обклеена фиолетовыми обоями, на которых изображались французские парки. Мебель была в основном белой, на полу лежал обюсонский ковер, который, похоже, стоил сотню акций Ай-Би-Эм.