Страница 31 из 68
«Постановление с прокурором не согласовывается. Прокурору мы посылаем только списки арестованных, причем списки придется составлять начальнику оперсектора в 4 экземплярах — один оставлять у себя, один посылать в край для рассмотрения на тройке, один направлять начальнику Р[айонных] О[отделов] или Городских] О[тделов] и один прокурору».[177]
Сказанное означает: не прокуратура, а НКВД распределял, кого из арестованных отнести к «первой категории» — вынесению смертного приговора, а кого ко «второй» — заключению в лагеря и колонии:
«Дела будут оформляться упрощенным процессом. После операции контроль будет затруднен, поэтому в отношении первой категории надо быть очень требовательными с точки зрения применения категории и санкции на операцию. Почему надо быть требовательным? Работать нам придется два с половиной месяца, через месяц могут вскрыться новые дела и новые организации, предоставленный нам лимит мы можем исчерпать и можем очутиться в таком положении, подойдя к целому ряду дел и фигур, что лимит у нас будет использован. В результате мы можем оказаться через месяц без лимита».[178]
«Лимиты» — максимальное число лиц, намеченных для репрессий, — Миронов рассматривал не иначе, как обязательные для исполнения плановые показатели, или квоты. «Лимит» на 11 000 чел. (фактически на 10 800) он понимал как приказ арестовать как минимум 11 тысяч. Подчиненным он отдал распоряжение не бояться превышать «лимит» еще на пару-другую тысяч, если это им представится необходимым:
«Лимит для первой операции 11 000 человек, т. е. вы должны посадить 28 июля 11 000 человек. Ну, посадите 12 000, можно и 13 000, даже 15 000, я даже вас не оговариваю этим количеством. Можно даже посадить по первой категории 20 000 чел. С тем, чтобы в дальнейшем отобрать то, что подходит к первой категории, и то, что из первой должно пойти будет во вторую категорию. На первую категорию лимит дан 10 800 человек. Повторяю, что можно посадить и 20 тыс., но с тем, чтобы из них отобрать то, что представляет наибольший интерес».[179]
Несмотря на огромное число жертв, намеченных к расстрелу, Миронов отдал своим починенным приказ скрытно наметить в Западно-Сибирском крае, а затем тщательно хранить в тайне места казней и захоронений:
«Чем должен быть занят начальник оперсектора, когда он приедет на место? Найти место, где будут приводиться приговора в исполнение, и место, где закапывать трупы. Если это будет в лесу, нужно, чтобы заранее был срезан дерн, и потом этим дерном покрыть это место с тем, чтобы всячески конспирировать место, где приведен приговор в исполнение… Аппарат никоим образом не должен знать ни места приведения приговоров, ни количества, над которым приведены приговора в исполнение, ничего не должен знать абсолютно потому, что наш собственный аппарат может стать распространителем этих сведений…»[180]
Миронов — только один из ежовских подручных, действовавших в одном из регионов обширного Советского Союза. Совещания, подобные тому, что проводил Миронов и отрывочной записью которого мы сегодня располагаем, несомненно, проводились по всей стране или как минимум в большинстве ее краев и областей. Начатая НКВД резня носила чудовищные масштабы.
Никакие власти из любой страны мира не могут быть готовы к государственной измене такого уровня и масштаба. Удивительно даже не то, что Сталина и центральное руководство так долго удавалось держать в неведении об истинном положении дел в стране, сколько то, что прозрение началось уже в январе 1938 года. Именно тогда состоялся Пленум Центрального Комитета ВКП(б), где жесткой критике подвергся П.П. Постышев, который был отстранен от должности за массовые незаконные репрессии.[181]
В августе 1938 года Берия получил назначение на пост 1-го заместителя Ежова по НКВД, очевидно, чтобы начать негласную проверку деятельности последнего. С помощью где нажима, где уговоров Ежова в ноябре 1938 года наконец удалось принудить подать заявление об отставке с должности наркома внутренних дел. Но к тому времени Советскому Союзу был нанесен огромный ущерб, и тысячи советских граждан пострадали безвинно.
Имеющиеся исторические свидетельства доказывают абсурдность антикоммунистических «ортодоксальных» воззрений, согласно которым Сталин будто бы «все спланировал заранее». Столь же далеки от истины представления, что он обязан был заранее предвидеть ход будущих событий. Но дело здесь вообще не в Сталине или ком-то еще. Проблема не носила субъективный характер.
Кризис, конечно, имел и политический подтекст, но совсем в другом смысле. Большевистская партия раскололась на уровне руководства. Старые большевики-оппозиционеры не прекратили фракционной деятельности. Когда возникали серьезные разногласия с партийным руководством, они раз за разом становились на путь обмана. Число таких случаев росло, противоречия обострялись, и тогда они договорились с Германией и Японией и друг с другом отрешить от власти сталинское руководство, а за помощь расплатиться территориальными уступками.
Мы уже никогда не узнаем, сколь подробно Бухарину удалось разузнать о массовых убийствах и следственных фальсификациях ежовских «органов». Зато, как можно убедиться, он был не только в курсе происходящего, но даже успел похвалить идею «генеральной чистки». Ему, как никому другому, была очевидна преступная роль ежовского НКВД, который не подчинялся советским законам и сталинскому руководству, а, наоборот, тайно готовился к его свержению. И еще Бухарин знал, что НКВД находится под контролем не Сталина и правительства, а заговорщической группы.
Бухарин входил в руководящий центр заговора, куда вместе с другими военачальниками входил Тухачевский, а также Ежов. Если вместо фальшивых и лицемерных деклараций о своей преданности Бухарин «разоружился» бы на самом деле, необоснованные массовые репрессии периода «большой паники» никогда бы не начались. Тогда Ежов и его шайка были бы разоблачены и изгнаны из НКВД еще до начала уничтожения многих тысяч ни в чем не повинных советских граждан.
Труднее представить, как после отстранения Ежова повели бы себя первые секретари, такие как Роберт Эйхе и Павел Постышев. Возможно, они все равно бы настаивали на необходимости массовых репрессий. Но в отсутствие сторонников в НКВД начать масштабную кампанию против преданных членов партии и простых советских граждан было бы гораздо сложнее. Впрочем, что бы в таких обстоятельствах ни случилось, Бухарин был бы ни при чем.
Таким образом, главный из выводов очевиден. На Бухарина следует возложить значительную долю ответственности как за законные, так и противозаконные массовые казни, поскольку последние стали прямым следствием заговора, в котором Бухарин играл одну из ключевых ролей и которые могли вообще не начаться в случае своевременного раскрытия заговора или в его отсутствие.
Сделанное выше умозаключение у кого-то вызовет несогласие, а для кого-то станет категорически неприемлемым. Но, как представляется, вряд ли причину такого неприятия следует искать в представленных здесь исторических доказательствах. Наши выводы будут отвергнуты разве лишь потому, что противоречат господствующей парадигме, в соответствии с которой Бухарина принято считать невинной «жертвой сталинизма».
Но все наши оппоненты неизбежно столкнутся с неразрешимой проблемой — необходимостью представить исторические доказательства в подтверждение своей точки зрения. Каковы свидетельства в нашем распоряжении — понятно. Вот, к примеру, заявление Фриновского от 11 апреля 1939 года: им охотно пользовались историки и политики откровенно антисталинского толка (те, что перечислены ранее), считая его авторитетным и очень надежным источником.
177
«Выдержка из стенограммы оперативного совещания нач[чальников] оперпунктов, оперсекторов, ГО и РО УНКВД по 3[ападно]- С[ибирскому] к[раю], проводимого начальником Управления НКВД по ЗСК, комиссаром гос. безопасности 3-го ранга тов. МИРОНОВЫМ», см.: Боль людская. Книга памяти репрессированных томичей. Т. 5. — Томск: Изд. Томского ун-та, 1999. С. 102, см.: http: //chss.montclair.edu/english/furr/research/mironov072537.html.
178
«Выдержка из стенограммы оперативного совещания нач[альников] оперпунктов, оперсекторов, ГО и РО УНКВД по 3[ападно]-С[ибирскому] к[раю], проводимого начальником Управления НКВД по ЗСК, комиссаром гос. безопасности 3-го ранга тов. МИРОНОВЫМ», см.: Боль людская. Книга памяти репрессированных томичей. Т. 5. — Томск: Изд. Томского ун-та, 1999. С. 110, см.: http: //chss.montclair.edu/english/furr/research/mironov072537.html.
179
Там же.
180
«Выдержка из стенограммы оперативного совещания нач[чальников] оперпунктов, оперсекторов, ГО и РО УНКВД по 3[ападно]- С[ибирскому] к[раю], проводимого начальником Управления НКВД по ЗСК, комиссаром гос. безопасности 3-го ранга тов. МИРОНОВЫМ», см.: Боль людская. Книга памяти репрессированных томичей. Т. 5. — Томск: Изд. Томского ун-та, 1999. С. 111, см.: http: //chss.montclair.edu/english/furr/research/mironov072537.html.
181
По поводу критики Постышева на Пленуме, его исключения из ЦК и затем ареста по обвинению в массовых незаконных репрессиях членов партии см.: J.A.Getty, O.V.Naumov. P. 419–517. Более полный текст стенограммы см.: Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник документов. М.: АИРО—XX, 1995. С. 161–164; см. также: http: //chss.montclair.edu/english/furr/research/postvshevO 138.pdf.