Страница 11 из 33
Но секретаря на месте не было и широко раскрытая дверь кабинета директора красноречиво свидетельствовала об отсутствии хозяина.
На всякий случай я все-таки заглянул в кабинет. Пусто. А кабинет просторный, с размахом и не без вкуса отделанный: деревянные панели на стенах, покрытый лаком паркет, картина в роскошной раме с видом селевой лавины. Большой письменный стол с хрустальной пепельницей, в которой лежит запечатанная пачка «мальборо». И множество цветных фотографий знаменитостей. Обывательское любопытство, подстегнутое профессиональным интересом, явило мне яркий портрет Аллы Пугачевой под стеклом. В нижнем углу снимка — размашистый автограф Аллы Борисовны, и я с завистью подумал, что у нас, крыс канцелярских, значительно меньше возможности заполучить такой сувенир чем у служителей известного гастрономического оазиса. Заинтересовавшись, перешел к следующей фотографии: стоя на ступенях ресторана, известный эстрадный певец со смущенным лицом принимает от симпатичной девушки в национальном костюме хлеб-соль. Рядом, любезно поддерживая артиста за локоток, как бы помогая ему принять каравай, красуется высокий симпатичный парень с волевым подбородком, с густой модной шевелюрой. На следующем снимке уже этот парень в центре внимания фотографа: широким жестом он приглашает к праздничному застолью группу хорошо одетых мужчин и женщин с лицами, несомненно, заграничными, ага, и верно, в центре на флагштоке, красуются национальные цвета ФРГ. Понятно иностранная делегация. А вот наша знаменитая хоккейная команда прямо на льду в боевых доспехах, и в обнимку с голкипером все тот же красивый парень. А под фотографией — клюшка, испещренная неразборчивыми подписями хоккеистов и посвящением «нашему кормильцу, уважаемому Эдуарду Николаевичу Винокурову».
Вон что, значит, это и есть мой потерпевший!
Прекрасно. Будем считать, что наполовину наше знакомство уже состоялось, остается ему меня повидать. Хотя бы воочию, вживе, так сказать. Вряд ли вскорости Винокурову представится возможность полюбоваться моими фотографиями, на которых бы я вручал пышный букет артистке Софии Ротару или пожимал руку знатному хлеборобу, или блистательно отбивал низовой мячик скромной ракеткой «принц» на тартановом корте стадиона при ресторане «Центральный». Молодцы, бесстрашные воины общепита, счастливые баловни жизни, молодые, красивые, точно угадавшие свое призвание — занимать достойное место в социальной иерархии, обедать прямо по месту службы, кормить других и пользоваться уважением и благодарностью самых знаменитых людей в краевом, республиканском, общесоюзном и даже зарубежном масштабе.
И даже в качестве потерпевших, умудряющихся претерпеть не так уж сильно!
Бог весть, как далеко занесли бы меня бурные волны почтения и зависти, накатившие на сердце в ожидании Винокурова, если бы в приемной не послышались голоса. Я торопливо заглянул туда и увидел полненькую аппетитную девушку в скромном джинсовом платьице и молодого загорелого мужика. Нет-нет, это был не Эдуард Николаевич, физиономию которого я только что изучил на портретах и запомнил; этого человека я видел впервые — никогда в подобных случаях я не ошибаюсь.
Я смотрел на них, внутренне съежившись в ожидании вопроса — «Вы что тут, в чужом кабинете, делаете?!» — и уже собрался проблеять что-то невнятное в свое оправдание, когда девушка сказала приветливо:
— А Эдуард Николаевич в исполкоме… Вы ведь его ждете?
— Так точно! — отрапортовал я и переспросил удрученно: — В исполкоме, значит? А когда обещал быть?
— Сегодня не будет, у него еще дела в городе, — сочувственно сказала девушка, как бы извиняясь за своего занятого начальника. — А вы договаривались?
— Да нет… — запнулся я. — Как провинциал, без звонка приехал.
Загорелый с интересом вскинул на меня глаза.
— Что-то не припомню я вас… Вы откуда будете? — голос у него был низкий, сильный, с хрипотцой.
В мои планы не входило заранее оповещать Винокурова о своем прибытии — не только провинциализмом объяснялся мой визит без звонка, — поэтому я пробормотал:
— А мне кажется, мы где-то встречались… Вы здесь работаете?
Секретарша опередила его, пропела торопливо-уважительно:
— Это товарищ Карманов, наш завпроизводством!
Ах, так! Он ведь тоже потерпевший, и с ним я тоже собирался поговорить, ничего, что он второй в моем списке. Карманов, покосившись на секретаршу, протянул мне руку, сказал просто:
— Валерий…
Рукопожатие у него было мощное, и он не выпускал мою кисть до тех пор, пока я не сознался:
— Субботин… Борис Васильевич.
По лицу его мелькнула быстрая, почти неуловимая тень — напрягся вспоминая. И вспомнил:
— Следователь? Из прокуратуры?
Я кивнул. Ничего не поделаешь, зря я рассчитывал на сюрприз, Егиазаров уже проинформировал коллег по несчастью. Ну и что? Собственно говоря, на что мне эти сюрпризы, они ведь потерпевшие.
— Приходится снова вас беспокоить, порядок такой существует, раз новый следователь, значит…
— Да ну, перестаньте, — с широкой сердечной улыбкой сказал Карманов и, полуобняв за плечи, подтолкнул к кабинету. — Раз надо, значит, надо. Пошли, потолкуем… А ты, Леночка, никого не пускай…
Он плотно прикрыл дверь, усадил меня за приставной столик, сам уселся напротив, достал из кармана «мальборо», протянул мне пачку, лихо щелкнул ногтем по ее дончику, отчего высунулись до половины сразу две сигареты.
— Закуривайте! Виргинский табачок, ноль вреда для здоровья…
С интересом я рассматривал его лицо ресторанного конкистадора — хитро завитые губы, толстый мясной клюв, седеющая густая прическа а ля сессун. Наверное, на женщин такая внешность должна производить неизгладимое впечатление. К его джинсовой амуниции еще бы широкополую шляпу — стетсон и поварешку в открытой кобуре!
Зажав в углу жестких извилистых губ сигарету, он доброжелательно смотрел мне в лицо.
И я закурил «мальборо», выпустил к потолку душистую голубовато-серую струю дыма, сообщил ему задушевно-искренне:
— Хороши сигареты!
Карманов улыбнулся гостеприимно-снисходительно, будто он эти якобы безвредные, зато вкусные сигареты сам лично на своей кухне изготовил, и похвалил меня:
— Приятно, когда человек имеет вкус! Кстати, наш Ахмет делает шашлычки — свет не видел! Вам обязательно надо попробовать…
— Как-нибудь… — сказал я рассеянно. — Шашлыки — дело доброе… Кстати, вернемся к нашей печальной истории. Я бы хотел услышать от вас, как оно все было, с самого начала.
Карманов пожал плечами, показывая всем своим видом, что печальная история вовсе не кажется ему «кстати» только что завязавшемуся между нами душевному разговору. Однако перечить мне не решился.
— Да что… Я уже рассказывал… Подъезжает этот хмырь, Степанов, вылезает из машины…
Я решительно, хотя и с извиняющимся видом перебил его:
— Нет-нет, мне интересно все с самого начала. Вы-то все, что там делали?
— Что делали? — удивился Карманов. — Да ничего. Стояли, разговаривали…
— А почему именно там?
Карманов помялся, и я пришел ему на помощь:
— Да что вы стесняетесь! Что я, с облака что ли? Ну, собрались: на шашлыки, что такого? Или неудобно, что начальство с подчиненными пару рюмок опрокинуло?
Карманов неуверенно улыбнулся. Я спросил:
— У вас вообще-то в коллективе какие отношения?
Он ответил мгновенно:
— Боремся за высокое звание…
— А если попросту?
Шеф проникся ко мне доверием.
— Лучше не бывает! Народ у нас собрался молодой, почти все ровесники. И директор наш, Эдуард Николаевич, тоже молодой, институт закончил. И, между прочим, из себя «не строит», он нам как товарищ…
— В каком смысле? — спросил я осторожно.
— В любом смысле! — решительно рубанул воздух ладонью Карманов. — По работе, конечно, строгий, требует, чтобы все было тип-топ, но народ это понимает, одно дело делаем… А в остальном — как товарищ. У нас, между прочим, за три года ни один человек не уволился…
— Что, так работой этой довольны?