Страница 8 из 11
— Крикнул что-то. Никто не разобрал.
— Где очевидцы сейчас?
— Допрашивают.
— А официантка?
— В кабинете директора. Генерал сам с ней разговаривает. Он велел вам зайти к нему…
Из газет:
«…Среди победителей предстоящих Олимпийских игр в Москве, возможно, не будет имени Роберта Николаса Овона, но велосипедист из Камеруна все равно доволен:
— На олимпийском стадионе в Москве мы будем соревноваться со спортсменами экстра-класса, а это — неоценимая школа для молодых атлетов нашей страны, — сказал он».
Генерал Эргашев восседал за худосочным однотумбовым столом — смуглый от непроходящего загара, в побуревшем от соли кителе, хорошо знакомом всей мубекской милиции.
И в этом вполне убогом заведении Эргашев все равно выглядел значительно. Лишенный привычного помпезного величия своего кабинета-зала, он наспех выстроил вдоль стен внушительную декорацию из дюжины полковников — своих заместителей и начальников всех служб областного управления.
В его присутствии они были только статистами, сопереживающим и сочувствующим хором на маленькой сцене, в центре которой сидел за хилым канцелярским столом Эргашев, а перед ним стояла официантка.
— Раньше-то вы, наверное, этого человека видели… — Эргашев мельком взглянул на вошедшего Халматова, но сделал вид, что не заметил. — Вы знаете его, и надо честно все рассказать… Он ведь бывал в вашем кафе? Нам все известно, и мы хотим проверить, насколько вы честны с нами. Можем ли вам доверять, так сказать…
— Первый раз он у нас! — Официантка успела переодеться, поверх халата на ней была маленькая стеганка без рукавов, в которую она поминутно куталась.
Глядя на стеганку, Халматов подумал, что теща надевает такую на свою собачонку, когда зимой выводит на улицу. Второй раз на протяжении получаса он вспомнил родителей жены, о которых не вспоминал месяцами. К чему бы?
— Мы — милиция, — Эргашев умел вложить какой-то очень грозный смысл в этот очевидный факт. — Не надо с нами ссориться…
— Слово даю, товарищ генерал, не видела никогда я его…
— …Чтоб потом всю жизнь не кусать себе локти, — закончил свою мысль Эргашев и мягко добавил: — Мы ведь и о вас думаем.
Бывший работник розыска, генерал раскачивал разговор из стороны в сторону, как торчащий в стене гвоздь.
«Сейчас повернет на семью официантки, — подумал Тура, — заговорит по-хорошему, ласково…»
— С кем живете? — озабоченно спросил Эргашев. — Муж есть?
— Мы развелись.
— А дети?
— Четверо. Младший в третий класс пойдет, — вот тут она наконец разревелась.
Система действовала безотказно.
— Вот видите! Сыну нельзя без матери! Так? — раздумывал-советовался с ней Эргашев. — Поэтому все надо рассказать!
— Да если бы я знала его!
— Гапуров! — Начальник управления всегда доигрывал спектакль до конца.
— Слушаю, товарищ генерал, — не сказал, а обозначил себя начальник райотдела.
В том, что Эргашев в его присутствии — начальника уголовного розыска — обратился непосредственно к Равшану, Тура почувствовал нехороший признак.
— Возьми двух оперативников, срочно поезжай к ней домой. Поговори с соседями. Они должны знать, кто у нее бывает, как часто… Да! Открой холодильник, проверь, что в морозилке. — Генерал заговорил едко-спокойно. — Заелись! Я видел кебаб, который они здесь готовят… Дехканин весь день в поле, кетменем намашется, а приходит сюда, чтобы поесть, — они ему котлету на шампуре. А мясо домой тащат!
— Будет сделано, товарищ генерал, — Равшан уже помогал официантке подняться, вел к дверям.
— В наших сотрудников стреляют, а им и дела нет! Разыщите директора!
— По-моему, она действительно его не знает, — сказал Эргашев спокойно, как только закрылась дверь. — Передали, чтобы погибшего дактилоскопировали и проверили по учетам?
— Все сделали, — Назраткулов оторвался от блокнота, в который что-то не переставая записывал.
Все молчали, но тишина в кабинетике была полна звуков — мрачное сопение Эргашева, шуршание бумаги в руках Назраткулова, скрип половиц под ногами переминающейся в напряжении свиты, через окно врывался звенящий лязг точила на кухне и дикторский голос из забытого всеми транзистора:
«…Финская фирма „Ренола“ поставит и смонтирует в Москве к началу Олимпийских игр 96 открытых кафе летнего типа…»
Туре пришло в голову, что все они сейчас похожи на детей, затеявших игру в «замри!». Все замерли — если не хочешь проиграть, не надо шевелиться, болтать, привлекать к себе внимание.
— Такого у нас в области еще не было с самого основания… — нарушил испуганное молчание генерал. — У меня на памяти ничего похожего.
— Запросто могут шапки полететь, — озабоченно вставил Назраткулов.
«Шапки полететь», «к шапочному разбору»… Все о головных уборах! — подумал Тура. Ему показалось вдруг, он понял глубинную причину навязчивых образов Назраткулова. — Полковник! Боится за свою папаху!»
— …Да и момент какой! Сами судите, Олимпийские игры… Состав отмобилизован…
Назраткулов покосился на стену, где висел портрет в раме под дуб, и добавил искренне огорченно:
— Министр вынужден будет докладывать в Москву. Может до Леонида Ильича дойти. Обстановка-то какая…
Тура понимал, что Назраткулов не просто заполняет эту паузу этими бессмысленными репликами, он выворачивает курс разговора в нужном направлении.
— Нам надо все упредить… Пока сверху мер не приняли. И доложить. Так и так. Сами разобрались. Но для этого необходимо точно установить, почему Пак оказался не на рабочем месте, а в кафе… — Назраткулов явно выводил разговор на Халматова.
Генерал достал сигареты, закурил. Он по-прежнему молча игнорировал присутствие Туры, и это придавало Назраткулову смелости:
— А заодно и об укрытых преступлениях… — Преступление в «Чиройли» давало возможность одним махом списать все долги, полностью очиститься.
Говоря, Назраткулов ни на миг не отрывал преданный взгляд от генерала: в любую минуту Эргашев мог сразу и резко поставить его на место. Но сейчас, похоже, генерал поддерживал игру.
«Необходимо срочно найти виновного, — определил Халматов для себя смысл происходящего. — Не преступника, а виноватого. Опередить министерство, доложить: „Виновный наказан“. Похоже, на этот раз им буду я. И, видимо, накажут меня круто… Тогда руководству можно будет просто поставить на вид… Или — указать…»
— В области не регистрируется каждый третий угон скота, каждая четвертая кража, — снова начал Назраткулов.
— Кража краже рознь… — осадил Эргашев. — В колхозе Кирова волки десять овец задрали. А считалось — похищено!
— Я не об этих случаях, Абдулхай Эргашевич, — тихо заметил Назраткулов.
Все отлично знали, о чем идет речь. Все области искусственно регулировали раскрываемость преступлений. Мубекская держала постоянно 100 процентов. Ниже Эргашев уже не имел права ее опустить. Поэтому в учет ставили только раскрытые преступления, по которым преступник с самого начала был известен. В конце каждого месяца начальник информационного центра вместе с генералом решал, какие преступления перенести на следующий месяц, в расчете на то, что за это время они будут раскрыты, какие под любым предлогом прекратить, соединить с другими делами.
Казалось, Назраткулов исчерпал лимит внутриведомственной самокритики, генерал уже отметил предел, но Назраткулов понимал, что случай, представившийся ему, в своем роде единственный: «накатывая бочку» на Туру, он спасает генерала, управление, себя, и продолжал испуганно, но упрямо напирать:
— В колхозе Орджоникидзе, товарищ генерал, в феврале обворовали квартиру бригадира. Об этом упомянули и на активе…
— Разве? — не моргнув глазом, хмуро удивился начальник управления. — Мне об этом ничего не известно.
За дверью послышались шаги.
— Я нужен? — спросил Халматов у генерала. — Мне надо идти делом заниматься…
Эргашев не ответил. И ни разу не взглянул на него. Тура положил на стол составленный наспех список неотложных мероприятий, пошел к дверям.