Страница 4 из 11
Кореец еле заметно улыбнулся, расслабился. А усач достал большой складной нож на пружине и коротким взмахом отсек курице голову. Курица не упала на землю — она словно весь свой короткий век недоптицы ждала этого мгновения, чтобы взлететь в последний миг своей иссякшей уже жизни. Без головы, с бьющей из обрубка шеи струйкой крови — мертвая курица летела. Махала белыми кургузыми крыльями в крутом спиральном пролете над замусоренным кухонным двориком. Она еще не успела опуститься, как усач выхватил из багажника следующую и отсек ей голову, швырнул в сторону, и та помчалась навстречу первой, столкнулась и рухнула на землю, а их уже догоняла третья, сшиблась грудью, летели по воздуху белые перья и комки крови…
Они летели, бежали, сталкивались, падали, вскакивали в последний раз, затихали, не зная, что они уже все умерли.
Официантка крикнула усачу:
— Ты бы детей постеснялся! Зачем им видеть?..
Кореец тряхнул головой, сбрасывая с себя наваждение — зрелище было отвратительное и гипнотизирующее одновременно. Надо посмотреть номер машины, подумал Кореец, он не сомневался, что куры ворованные.
— Пусть привыкают! — засмеялся усач. — А то растут они сейчас очень нежные.
— Простите, у вас не занято? — услышал Кореец, повернулся и увидел рядом со столиком парня в голубой куртке.
Куртка была модная — со спущенными плечами. И бананистые брюки. Сумка на длинном ремне через плечо. Н-да, пропустил он его, не заметил, как тот вошел в зал. И пока Кореец внимательно рассматривал парня, тот наклонился ближе и спросил:
— Ваша фамилия — Пак?
— Да, я и есть Андрей Пак, — кивнул Большой Кореец. — Садись…
Кореец механически взглянул на табло часов — 14.21. Парень не торопясь уселся на стул, аккуратно снял с плеча и положил осторожно на пол свою сумку. Движения у него были плавные, но точные. Текучая гибкая пластика лентяя.
Женщина, сидевшая с иранцем, пухлая, чернявая, с бойкими, блудливыми глазами, с интересом смотрела на парня.
— Ну и жара! — сказал парень и покосился на женщину.
— Градусов сорок, не меньше, — Пак подвинул одну из раскупоренных бутылок с минеральной. — Берите.
— Не откажусь. Всю дорогу пью.
— Зря, между прочим. Так ты что от меня хотел?..
— О чем разговор пойдет, начальник? — Развязно-весело спросил Уммат, входя в кабинет.
— О шприце, — равнодушно-спокойно сообщил Тура. — И о бинте.
— Следователь знает, что ты меня вызвал?
— Нет. Мне не надо разрешения следователя. Я говорю с тобой как начальник областного уголовного розыска.
— А я числюсь за следователем. — Уммат был дважды судим и знал правила твердо. — Буду давать показания только ему. И в протокол, — добавил он, подумав.
Глядя на его быстрые, остро поблескивающие глазки, Тура подумал, что они знают цену всему, их нельзя удивить или заставить поверить. Ему, Халматову, во всяком случае, это не удавалось. А он разговаривать с людьми умел. И потому было удивительно, что начальник райотдела Равшан Гапуров сумел не только убедить Уммата признаться в краже, но и уговорить возместить причиненный Маджидову ущерб.
— Я хочу спросить тебя, где ты купил шприц? — спросил Тура.
— Не помню. У вас закурить есть?
Тура вынул пачку «Голубых куполов».
— Могу взять себе?
— Бери. Я не курю.
— За «Купола» спасибо. Для душевных разговоров держите? — Уммат жадно закуривал, ломая спички.
— Ну да, — серьезно кивнул Тура. — К таким умникам, как ты, в доверие втираться. Так где ты его, все-таки, взял?
Глухо гудели и бились в стекло мухи, огромные и неторопливо-наглые, как воронье. По землистому лицу Уммата текли мутные капельки едкого пота.
— Начальник, вам, по-моему, этот вонючий шприц важнее, чем раскрытая и возмещенная кража. Так, что ли, понимать?
— Да. Интересует он меня.
— Я же вам еще раньше говорил: не мой это шприц, — закричал Уммат, судорожно затягиваясь сигаретой. — Я его тысячу лет не видел и видеть не собираюсь. Говорил вам?
— Да. Но тогда ты и про кражу у Маджидова говорил то же.
— Кража — другое дело. Я — вор. Мое дело — брать. У вас есть хобби?
— Да, — кивнул Тура.
— Какое?
— Ловлю людей с медицинскими шприцами.
— Не мой. Точно говорю. Вот интересные люди! Говоришь им правду — не верят. Врешь — верят! Не мой шприц!
— А ты не волнуйся, — усмехнулся Тура. — Ты гляди, уже до пальцев докурил, сейчас ногтями будешь затягиваться…
Уммат покачал головой и с рвущейся из глотки, как свист, яростью прошептал:
— Как я вас всех, мусоров проклятых, ненавижу! Всю вашу подлючую породу! Ненавижу, — повторил он. — Противен ты мне!
Тура вздохнул:
— А ты мне очень нравишься. Ты мне очень приятен, Уммат. Так чей шприц — Маджидова?
— Не знаю! И знать не хочу! Не мой! И напрасно стараешься — не сговоримся мы с тобой…
— Как не сговоримся? — удивился Тура. — Обязательно сговоримся! Если не сговоримся, останешься ты в нулях…
В дежурке раздался какой-то шум. Кто-то с топотом пробежал по коридору, послышались громкие, будто испуганные голоса.
— Что это? — подняв голову, прислушался Уммат.
— Халматов здесь? Где Халматов? Быстрее… — крикнули за стенкой.
Рывком дверь распахнулась, на пороге стоял начальник райотдела:
— Вас к телефону. Срочно. Отсюда говорить нельзя, поднимитесь ко мне. Я побуду с ним… Такое дело…
Халматов уже бежал наверх к телефону.
Из газет:
«Старты увидит вся планета.
Открылся Центр электронной прессы. На открытии выступили: первый заместитель председателя оргкомитета «Олимпиада-80» В. И. Попов, первый заместитель председателя Гостелерадио СССР Э. Н. Мамедов и заместитель председателя Гостелерадио СССР Г. 3. Юшкявичус.
Основное звено любой передачи — телевизионная камера. Олимпийское телевидение начнется с 280 таких аппаратов. Это примерно вдвое больше, чем в Монреале. Изображение с основных телевизионных камер попадет на пульт режиссера, находящегося в передвижной телевизионной станции (ПТС), — их будет 73.
Олимпийские телесюжеты из Москвы увидят почти 2 миллиарда человек…»
— Я приехал издалека, — сказал парень.
— Догадываюсь, — кивнул Большой Кореец.
— У вас нет времени… — почти неслышно проговорил парень.
— Да? А у тебя — есть? — Парень бессильно пожал плечами:
— Наверное, и у меня его нет. Поэтому я позвонил и поехал сюда…
— А почему сюда?
— Здесь меня никто не знает. И надеюсь, что вас тоже. Вы свое слово сдержите? — спросил парень, и Кореец увидел, что у него на глазах выступили слезы.
— Не знаю — я ничего не могу обещать авансом. Все зависит от того, что ты мне расскажешь, — лицо Пака было неподвижно, как пустыня.
Из внутреннего дворика вышел под навес еще посетитель. Он нес в одной руке несколько шампуров с шашлыками, в другой — тарелку с лепешками, накрытыми салфеткой. Пучок шампуров был похож на букет коричнево-золотистых мясных гладиолусов.
Лучше надо было попросить шашлык, подумал Кореец. Кто мог знать, что шашлычник так быстро раскочегарит свой мангал? Ладно, надо парню хотя бы заказать…
В дальнем углу старички супруги крутили транзистор. Сквозь шум разрядов прорвался голос московского диктора:
«…создано и реконструировано девяносто девять олимпийских объектов…»
Потом диктор перешел к другим новостям:
«…Подслушивание телефонных разговоров в Англии приобрело столь широкие масштабы, что любая беседа по телефону фактически превращается в „интервью спецслужбам“…»
Человек с шампурами обошел столик, за которым сонно млел иранец со свой пухлой быстроглазой подружкой, поставил на столешницу тарелку, свалил грудой шашлыки и обернулся в поисках стула.
И оказался лицом к лицу с Корейцем — метра три их разделяло.
Авторучка с пляшущим счетом времени, текущая по подбородку парня минералка. Дремлющий иранец, тяжелая золотая подкова в низком вырезе платья его подруги. Где-то далеко позади — повар, подбирающий с земли зарезанных кур. Лицо человека с шампурами напротив, полузабытое, и все равно очень знакомое, лицо острое и смуглое, как перекаленный топор, — все это мелькало перед глазами Пака, сливаясь в протяжный и пронзительный визг надвигающейся опасности, крик вплотную подступившей беды.