Исцеление

— Как это зашкалил? — перебила его Мария Ивановна.

— Вот так и зашкалил, показывает температуру 42,5 градуса, дальше ртути ползти некуда, с такой температурой, как вы сами понимаете, Марь Ивановна, не живут люди. Это же сплошной белок вкрутую. Сделали ему литическую смесь, мокрая холодная простынь, бутылки со льдом…

— Да погоди ты, не тараторь. Градусник чей был, ихний? — Гаврилин кивнул, — ну вот, просто он, наверное, бракованный, а ты паникуешь, — съязвила Мария Ивановна.

— Нет, Марь Ивановна, не паникую, тут и без градусника видно, что это не человек, а сплошная жаровня. Простыни на нем, как на плитке парили.

— А потом что? — перебила его Мария Ивановна.

— Потом ничего. Встал нормально, говорил, правда, вначале голос был хриплый, компьютерный какой-то. Может загробный?

— Ты что, Александр Николаевич, рехнулся? Крыша поехала? Ужасов по телеку насмотрелся? Или разыгрывать меня пришел? — ее голос твердел и повышался, — все, слушать тебя больше не хочу… иди, работай.

— Да, но-о, сумка-то там осталась, — встряла в разговор Зина, — а я туда больше никогда, никакими силами…

— Вы что, с ума посходили, играть со мной вздумали? Завтра утром оба, обе, оба, — запуталась в крике Мария Ивановна, — чтоб были у главного врача. А сейчас пошли вон! — Задохнулась и закашлялась она, гневно размахивая руками, — и чтоб сумка и все… в норме, — кашляла она вслед.

— Стерва, — выскочив за дверь, бросил Гаврилин.

— И что мы теперь будем делать? — спросила Зина, ее руки мелко подрагивали.

— Да не трясись ты, — выдохнул Гаврилин, — все будет в порядке. Сейчас пойдем, все обсудим.

Они направились по коридору в комнату отдыха, сели рядышком в удобные кресла, теплая и уютная обстановка успокаивала.

— Сделаем так, — начал Гаврилин, — говорить больше ничего никому не будем. Мы еще не сказали главного, а реакция уже видишь какая, — Зина молча кивала головой, и Гаврилин продолжал, — впрочем, винить, видимо, никого нельзя. Окажись мы на ее месте или любой другой — поступили бы также. В это невозможно поверить… если не видеть все наяву.

Гаврилин сделал паузу, прикуривая сигарету, Зина размышляла про себя. «Это не кино, где показывают разных чудовищ, уродливых инопланетян, вампиров и всякую прочую ересь. Это страшно»! Перед глазами стояли зрачки больного, Зина видела разные по телевизору — светящиеся, огненные, белые, лазерные… Таких не было нигде — холодная пугающая темнота, бездна, сквозь черный янтарь которой, казалось, видны шевелящиеся мозги. И полное отсутствие белка… Она содрогнулась.

— Я заполню карточку с диагнозом ОРЗ, — услышала она сквозь свои мысли, — мы об этом навсегда забываем, — Зина удивленно взглянула на него. — Ну, вернее молчим, — поправился он, — едем назад… ты подожди, подожди, не перебивай. Я тоже туда не хочу идти, дадим на бутылку шоферу, он и заберет сумку.

— Слава тебе, господи, — Зина облегченно вздохнула, — скорее бы все закончилось.

Они снова замолчали, глядя на росшую в холле декоративную пальму, словно изучая ее листья и стебли. Со стороны казалось, что развалившись в креслах, отдыхают после битвы со смертью два медицинских работника, еще не совсем остывших и находящихся в своеобразной стадии эйфории, вызванной тяжелой схваткой. Недавние события еще мелькают в их сознании отдельными кадрами, иногда отражаясь на лицах.

— Я вот только хочу спросить тебя, Зина, ты уж извини, — неуверенно начал Гаврилин, — ты действительно беременная?

— Не знаю, — Зина не ожидала подобного вопроса, — по крайней мере, не была, — она покраснела и опустила глаза.

— Ну, а три дня назад у тебя что-нибудь было?.. — продолжал допытываться Гаврилин.

— Было, — еще ниже опуская голову, прошептала Зина, — а у вас… с язвой?

— Он все правильно сказал, — Гаврилин саркастически улыбнулся, — да же про барий, не понимаю как, но он словно видел сквозь брюшную стенку. Это я ощутил… язвой.

— И я почувствовала, что он заглянул внутрь, — не поднимая головы, тихо сказала Зина, — а это… тогда… значит… я беременная?

— Возможно.

Зина совсем сникла.

— Этот тип обладает каким-то даром. Возможно он инопланетянин, — рассуждал Гаврилин, — в сатану я не верю. Ведь не верили люди раньше, тысячу лет назад, что Земля круглая и вертится, что будут летать самолеты и ракеты. Для них это то же самое, что это для нас. Скорее всего, поскольку у него есть прошлое — соседи, квартира и так далее, его состояние здоровья при нашем появлении — он сегодня побывал у них в гостях и вернулся с этим вот необъяснимым пока даром.

Зина, не отрываясь, смотрела на Гаврилина.

— Да нормальный я, нормальный, — улыбался он, — просто сейчас это самое рациональное объяснение. У тебя есть другое?

Зина покачала головой и Гаврилин продолжал:

— Тогда на этом и остановимся, не будем больше ломать голову.

Он немного помолчал.

— Я думаю, тебе завтра стоит провериться, — Зина кивнула, — у тебя есть муж? — неожиданно спросил Гаврилин, смущаясь.

— Нет, это была случайная связь, — Зина пытливо посмотрела на Гаврилина, он догадался.

— Может, завтра сходим вместе, я заодно еще раз свою язву проверю, — готовя на всякий случай запасной выход, предложил Гаврилин.

— Хорошо, Александр Николаевич, с вами мне будет спокойнее.

— Зови меня просто Саша, — улыбнулся Гаврилин.

— Неудобно как-то, не поймут…

— Когда мы одни, — настоял он.

Зина молча кивнула и улыбнулась. Перенесенное потрясение обострило чувства, ее томные глаза смотрели на него изучающе призывно, дыхание слегка участилось.

«Как я раньше не замечал ее глаз, — думал про себя Гаврилин, — они беспокоят меня, зовут, нет… неведомо тянут, притягивают. А ее грудь, равномерно вздымающаяся при каждом вздохе, она будоражит меня, волнует. Нет, нет, сейчас нужно перестать думать об этом». Во рту у него пересохло.

— 21-ая, Гаврилин, на выезд, — раздалось по громкой связи.

Этот вызов временно спас его, но на Зину он больше не мог смотреть, как всегда раньше, она волновала его.

— Пошли, — кивнул он, — заедем за сумкой, как договорились.

Разволновавшаяся было Зина, успокоилась после последней фразы и благодарно сжала протянутую руку.

Светало, Николай Петрович сладостно потянулся, откинул одеяло и встал с дивана. Погода, как и его настроение, были прекрасными. Легкий морозец серебрил наконец-то покрытую снегом землю, глаза с непривычки слегка слепли от младенческой чистоты осеннего снега.

— Да-а-а, — вслух протянул он и пошел принимать душ.

Вчера вечером Михайлов окончательно понял, что стал обладателем необыкновенного таланта, нет, правильнее сказать — дара. У соседа он смог увидеть начавшие было хандрить бетта-клетки островков Лангенгарса поджелудочной железы. Не просто увидеть, хотя и это было бы огромнейшим счастьем, когда в России создаются дорогостоящие диагностические центры, он понял, что сможет устранить поражение, словно занимаясь очень привычным, проверенным делом. Удивленный способностями, он вмешался и тем самым смог предотвратить возможный в скором времени диабет.

Но все это еще и еще раз требовало проверки, доказательств, а значит новых клиентов.

Михайлов пожалел сейчас, что ушел на пенсию, ему было только 45 лет, и он еще мог продолжать служить. Он был неплохим врачом, грамотным специалистом, но Чеченская война, на которую он попал по долгу службы, расшатала его нервы. Он ни во что не верил: ни в Бога, ни в черта, а тем более в правительство, неоднократно подставлявшее солдат в Чечне. Если из солдата не делали пушечного мяса, то делали бумажный товар. Он хорошо помнил, как солдатам утром приказывали взять квартал. С боем, потерями они брали, теряя своих товарищей. А вечером новый приказ — отойти назад. На следующий день все повторялось, только людские потери были безвозвратны, кто может воскресить погибших!?

Михайлов до боли сжал кулаки… «Нет, нет, нужно успокоиться, — подумал он, — нельзя расслабляться».